«Слово» я впервые прочитал в детстве, в 12 лет. Особенно поразило меня, что Кончак уважал Игоря за храбрость, за мужество. Уважал врага. Эта парадоксальность меня восхищала. Я еще не знал, что в жизни никакого парадокса и не было. Но об этом — потом. В книжном магазине лежала прекрасная книга с картинками — «Слово». Родители собирались подарить ее мне к дню рождения, на тринадцатилетие. Я почти каждый день ходил в магазин любоваться книжкой, которую уже предвкушал листать как свою собственную. Но родители подарили мне другую книгу, тоже «Слово», только красную, большую и без картинок. Я был разочарован, но ее подлинную ценность узнал лишь впоследствии: там были фотографии с Екатерининской копии. Существует ведь два основных источника по «Слову» — первое издание Мусина-Пушкина, 1800 г., и эта самая Екатерининская копия, снятая для Екатерины II с мусин-пушкинского подлинника, который нынче утрачен.
Эта большая красная книга дожила до второй «встречи» со «Словом», которая произошла у меня зимой 1994-1995 годов. Тогда я раскрыл ее. В то время мы с женой и детьми жили в небольшой казацкой станице неподалеку от Армавира. Каждый вечер мы смотрели телевизор. Это было то время, когда началось страшное бедствие, постигшее Россию в конце XX века: чеченская война. В небе над станицей жужжали военные вертолеты — Чечня была в двухстах километрах от нас. Я пытался разобраться, что происходит во мне и вне меня. Близкий мне в те годы человек, Л.А.Китаев-Смык, психолог, исследователь проблемы стресса, поехал в Чечню изучать стресс у солдат с той и с другой стороны линии фронта, тогда она еще была. И как только переехал на «ту» сторону, сразу стал ««кавказским пленником»… Ему повезло, он, воспользовавшись навыками психолога, сумел убедить жестокого руководителя чеченской контрразведки, что он всего лишь ученый, а вовсе не шпион, и остался жив, но его случай живо напомнил мне вечный сюжет русской литературы — и его нетленный источник…
И вот тогда, продумывая происходящее, я впервые за много лет открыл «Слово о полку Игореве», чтобы больше уже не закрывать, не расставаться много лет, как люди не расстаются с Бхагават-гитой или Новым Заветом.
Но я не религиозен — так получилось. Моей религией стало «Слово о полку…».
Итак, откроем «Слово».
НЕ ЛЕПО ЛИ НЫ БЯШЕТЬ, БРАТИЕ, НАЧАТИ СТАРЫМИ СЛОВЕСЫ ТРУДНЫХ ПОВЕСТИЙ О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ, ИГОРЯ СВЯТОСЛАВИЧА!
НАЧАТИ ЖЕ СЯ ТЪЙ ПЕСНИ ПО БЫЛИНАМЪ СЕГО ВРЕМЕНИ, А НЕ ПО ЗАМЫШЛЕНИЮ БОЯНЮ.
БОЯН БО ВЕЩИЙ, АЩЕ КОМУ ХОТЯЩЕ ПЕСНЬ ТВОРИТИ, ТО РАСТЕКАШЕТСЯ МЫСЛИЮ ПО ДРЕВУ, СЕРЫМЪ ВЪЛКОМЪ ПО ЗЕМЛИ, ШИЗЫМ ОРЛОМ ПОДО ОБЛАКЫ.
Итак, стоило нам открыть книгу, как сразу — омут непонятностей. Вчитаемся еще раз.
1. Не стоит ли начать старыми словами военных повестей (песнь) о походе Игоря Святославича?
2. Начаться же этой песни как были нашего времени, а не по замыслу Бояна.
3. Вещий Боян, когда хотел петь песню, был подобен белке на древе, волку на земле и орлу в небе.
Какое-то странное получается с самого начала противоречие. С одной стороны — (1) не начать ли как Боян? С другой — (2) начнем не как Боян. А все-таки Боян хороший — (3): и как белка прыгает, и как орел летает и т.п. Так хороший или плохой? И как все-таки была пропета песнь — старыми словесами или новыми?
Вариант А.С. Пушкина. «Все, занимавшиеся толкованием «Слова о полку Игореве», перевели: Не прилично ли будет нам, не лучше ли нам, не пристойно ли бы нам, не славно ли, други, братья, братцы, было воспеть древним складом, старым слогом, древним языком трудную, печальную песнь о полку Игореве, Игоря Святославича?
Но в древнем славянском языке частица «ли» не всегда дает смысл вопросительный, подобно латинскому «ne»; иногда «ли» значит «только», иногда — «бы», иногда «же»; доныне в сербском языке сохраняет она сии знаменования. В русском частица «ли» есть или союз разделительный, или вопросительный, если управляет ею отрицательное «не», в песнях не имеет она иногда никакого смысла и вставляется для меры так же, как и частица «и», «что», «а», «как уж», «уж как» (замечание Тредиаковского). В другом месте «Слова о полку» «ли» поставлено так же, но все переводчики перевели не вопросом, а утвердительно. То же надлежало бы сделать и здесь.
Во-первых, рассмотрим смысл речи: по мнению переводчиков, поэт говорит: Не воспеть ли нам об Игоре по-старому? Начнем же песнь по былинам сего времени (то есть по-новому), а не по замышлению Боянову (т.е. не по-старому). Явное противуречие. Если же признаем, что частица «ли» смысла вопросительного не дает, то выйдет: неприлично, братия, начать старым слогом печальну песнь об Игоре Святославиче; начаться же песни по былинам сего времени, а не по вымыслам Бояна. Стихотворцы никогда не любили упрека в подражании, и неизвестный творец «Слова о полку Игореве» не преминул объявить в начале своей поэмы, что он будет петь по-своему, по-новому, а не тащиться по следам старого Бояна. Глагол «бяшет» подтверждает замечание мое: он употреблен в прошедшем времени (с неправильностью в склонении, коему примеры встречаются в летописях) и предполагает условную частицу. Неприлично было бы. Вопрос же требовал бы настоящего или будущего».
Кроме того, вот еще аргумент. «В русском языке сохранилось одно слово, где «ли» после не не имеет силы вопросительной — неже-ли. Слово неже употреблялось во всех славянских наречиях и встречается и в «Слове о полку Игореве»: луце ж потяту быти, неже полонену быти». Итак, частица «ли» могла не иметь отрицательного смысла. Но ведь могла и иметь. А то, что следующее за всем этим описание Бояна как летящего орлом и скачущего белкой и волком, очевидно, есть восхваление поэта, Пушкин комментирует так: «Не решу, упрекает ли здесь Бояна (автор) или хвалит…»
Конечно, Александр Сергеевич, это трудно решить, поскольку, после того как автор твердо решил не следовать Боянову стилю, было бы логично ему поговорить о причине: мол, старые словесы плохи потому-то и потому-то, а он, наоборот, начинает петь какие-то дифирамбы… Тем более что там стоит слово «ибо».
Между тем и в дальнейшем автор относится к Бояну с огромным уважением и восхищением. Это только в наше время говорят: «Да что ты растекаешься мыслью по древу? Конкретнее не можешь сказать?» В прошлом слово «мысль» значило «мысь», мышь, белка, существо, которое прыгает по дереву (растекается; «течь» — двигаться, «и он безмолвно в путь потек» и т.д.). В таком случае, как раз наоборот, следовало бы ожидать, что автор именно и стремится петь старым стилем, как Боян, ИБО тот летает орлом и прыгает белкой и рыщет волком.
Зато во фразе «начаться же сей песни по былинам сего времени, а не по замышлению Бояна» частица «не» поставлена не там. Нужно: «Начаться же сей песни НЕ по былинам сего времени, а по замышлению Бояна. Боян ведь вещий и т.д.». Но… выходит, что поэт, автор, призывает в очень реалистическом произведении уклониться от правды, от были, «былины»! Как-то это странно и даже невозможно. Поэтому известный историк А.Л.Никитин считает, что нужно принять некий «средний вариант»: частица «не» просто пропала; выходит: «по былинам сего времени, а по замышлению Бояна». То есть Боян «замыслил», но жил-то он давно, давно помер, знать, что произошло, не мог, поэтому в его «форму» нужно налить современное «содержание», «былины сего времени».
«Но ведь в тексте стояло прямо: «А не по замышлению!». В печатном тексте 1800 г. — да; в списке Мусина-Пушкина — вероятнее всего, тоже так. А вот в том, что списки «Слова…», послужившие образом «Задонщине», имели отрицательную частицу «не», я очень сомневался. Пожалуй, был даже прямо уверен в обратном. И уж совсем был уверен в том, что эта частица не могла возникнуть под пером автора «Слова…»! Она могла возникнуть под пером переписчика только в XV или в XVI веке, когда соединительное значение слова «а» стало забываться и на первое место выдвинулось его противительное значение, так что первоначальный смысл фразы «и по замышлению Бояна» был понят наоборот и, естественно, усилен частицей «не». Грамматике и синтаксису русского языка такое объяснение не противоречило, однако литературоведами и историками воспринималось с большой осторожностью. Из того, что это могло быть, отнюдь не вытекало, что так и было. Следовало найти возможность сослаться на соответствующий авторитет, подкрепить себя филологическими аргументами, и вот они нашлись.
В тонкой, ветхой от времени брошюрке, именовавшейся «Научным бюллетенем Ленинградского университета № 2″, подписанным к печати ровно за месяц до окончания Великой Отечественной войны, я обнаружил автореферат А.И.Поповой — ту самую работу, которую тщетно до этого искал. Называлась она «Значение и функции союза «а» в древнерусском языке». Важность вывода, сделанного в статье, представлялась настолько несомненной, что я переписал всю работу целиком. «Одним из древнейших и основных значений союза «а» было соединительное, — писала А.И.Попова, — обнаруживающееся более четко лишь в древнейших списках древнейших памятников… Соединение с помощью «а» носило характер необязательного присоединения, добавления вроде «кроме того», «сверх того», «да», прибавляющее еще что-то, причем добавляемое органически не связано с предшествующим, не вытекает из него, не присоединяется как нечто новое, далекое, чисто случайное… Даже противоположное ожиданию и тогда противополагаемое».
В начале «Слова» можно было видеть именно такой случай. Если перевести мысли его автора на современный язык, то выходило примерно так: «Начнем же эту поэму о событиях нашего времени, используя стихи и, кроме того, еще и замысел Бояна». Впрочем, про использование стихов в «Слове» ничего нет: это добавление оставим на совести Никитина. Оно связано с его идеей, что автор «Слова» использовал куски более древнего текста, принадлежащего Бояну (так же, как автор «Задонщины», переписывал целые фрагменты самого «Слова»). Ниже мы еще будем обсуждать эту гипотезу. А пока скажу лишь, что к исправлению А.Л.Никитина можно отнести те же возражения, что и к более старому толкованию Пушкина: так могло быть, но это еще не значит, что так было. Какие бы авторитеты ни «подтверждали» возможность, необходимость остается недоказанной! Вот если бы «авторитеты» доказывали необходимость!.. А так они бьют мимо цели.
Третью попытку истолковать все те же первые строки «Слова о полку Игореве» мы находим в широко известной статье Д.С.Лихачева «Предположение о диалогическом строении «Слова о полку Игореве». Здесь утверждается, что противоречие есть и было и его нельзя и не нужно «уничтожать» поправками и переосмыслением, так как оно связано с тем, что «Слово» исполняется двумя певцами, противоречащими друг другу, спорящими, комментирующими, подхватывающими… «Разделим текст «Слова», — пишет Лихачев, — между двумя различными певцами. Первый певец поет: «Не лепо ли ны бяшеть, братие, начати старыми словесы трудных повестий о полку Игореве, Игоря Святъславлича!» Вопроса в конце этой фразы нет: есть утверждение, что начинать «трудные» повести о походе Игоря «лепо» «старыми словесы».
Итак, первый певец предлагает исполнять песнь «старыми словами», в традиционной манере. Второй певец возражает. Он предлагает петь по «былинам сего времени», т.е. в согласии с тем, как события произошли: «Начати же ся тъй песни по былинам сего времени, а не по замышлению Бояню!». Второй певец — сторонник фактического рассказа, «по былинам сего времени», а не в старомодной, пышной манере Бояна. Первый певец, сторонник Бояна, объясняет: «Боян бо вещий, аще кому хотяше песнь творити, то растекашется мыслию по древу, серымъ волком по земли, шизымъ орлом подъ облакы». Первый певец настаивает на пении в духе Бояна, и об этом свидетельствует частица «бо»: она может относиться только к первой фразе…»
Из трех вариантов истолкования начальных фраз «Слова» третий кажется мне наиболее глубоким и красивым. Главное его достоинство — приводимые в его защиту аргументы (а они многообразны и относятся ко всему тексту поэмы) подтверждают не возможность, а необходимость амебейности, то есть рассчитанности поэмы на двух исполнителей, на диалог. Действительно: все «Слово» как бы пронизано бинарностью, «факт» и его «комментарий» противопоставляются историческим реминисценциям и аналогиям. В ряде случаев «автор» говорит о себе во множественном (двойственном!) числе, в других — в единственном, что трудно объяснить иначе. Сама лихачевская реконструкция текста «Слова» под двух исполнителей выглядит очень естественной, и эта естественность — важный аргумент в пользу амебейности.
Кроме того, амебейность — обычное явление в средневековой поэзии. Многие произведения в древности исполнялись на два голоса или двумя хорами: скандинавские хвалебные песни, воспевание подвигов погибших воинов, песнопения скальдов и т.д. Лихачев ссылается на многочисленные примеры, приведенные в книге А.Н.Веселовского «Три главы из исторической поэтики» и у Стеблина-Каменского в книге «Древнескандинавская литература». Он обращает внимание исследователей на книгу Л.В.Кулаковского «Песнь о полку Игореве. Опыт воссоздания модели древнего мелоса», где говорится о возможности двух или нескольких певцов-исполнителей «Слова». Заметим, что Д.С.Лихачев прямо указывает на своего предшественника — Л.В.Кулаковского. Он вовсе не хотел выставить себя единственным открывателем теории (гипотезы, догадки) об амебейности «Слова».
И все-таки Дмитрий Сергеевич одну ссылку сделать забыл. В 1999 году, уже после смерти автора, вышла книга А.А.Гогешвили «Три источника «Слова о полку Игореве», где он, касаясь вопроса об амебейности, пишет: «Академик Д.С.Лихачев в целой серии сравнительно недавних публикаций развивает перед широким и специальным читателем увлекательную гипотезу об амебейности, диалогической архитектонике текста «Слова о полку Игореве». Сомнения в притязаниях на принадлежность этой гипотезы Д.С.Лихачеву быть не может: в редакционном предисловии первой из указанных публикаций говорится «о последней примечательной гипотезе академика Лихачева», сам он в указанной статье выражается еще более определенно — «Мое понимание строения «Слова», Л.А.Дмитриев и О.В.Творогов прямо говорят о «догадке Лихачева» и перечислении его заслуг в изучении этого памятника. Какую бы притчу рассказал О.В.Творогов, если бы принял во внимание, что эта гипотеза давно и определенно обозначена как принадлежащая академику А.И.Белецкому, причем не в каком-либо закрытом или малоизвестном провинциальном издании, а в сборнике, имеющемся в библиотеке каждого, кто мало-мальски серьезно занимается изучением «Слова». Вот тебе и «уважение к собрату по профессии»- (заметьте — к академику, а не к студенту!), вот тебе и «важнейшая заповедь науки», что «каждая цитата или упоминание чужого мнения» должны «иметь свой точный адрес». Но, может быть, Д.С.Лихачев действительно не читал статью своего коллеги, помещенную в одном сборнике с двумя его собственными программными работами?»
Это место в книжке Гогешвили я прочитал, еще листая ее в книжном магазине. Я был просто потрясен. Я был уверен, что Д.С.Лихачев действительно не заметил маленькой ссылочки в статье А.И.Белецкого! Или заметил, но сразу же забыл, а потом, когда эта идея вновь явилась, но уже как собственная, забыл, откуда она взялась. Гогешвили нанес удар, спасения нет, подумалось мне. И действительно, через некоторое время я узнал, что Д.С.Лихачева не стало. Кто виноват? А.А.Гогешвили не может быть назван виновником — книжку издали его родственники, которые вряд ли могли всерьез судить о том, что делают. С Д.С.Лихачевым, судя по всему, сыграла трагическую шутку его собственная память
