Историк, погруженный в жизнь своих героев, в ту удивительную сказку, которая называется исторической действительностью, воскрешает их образы перед своим внутренним взором. Причем интуиция для него столь же эффективный инструмент, как и точная логика. Однажды А.П.Чехов в своем письме к Григоровичу высказал удивительную мысль: «Я подумал, что чутье художника стоит всегда мозгов ученого, что и то, и другое имеет одни цели, одну природу и что, может быть, со временем, при совершенстве методов им суждено слиться вместе в гигантскую, чудовищную силу, которую трудно теперь и представить себе. Я охотно верю Боклю, который в рассуждениях Гамлета видел знакомство Шекспира с законом обмена веществ, тогда неизвестным, т.е. способность художников опережать людей науки». Добавлю еще, что интуиция историка, возможно, открывает подвалы так называемой генной памяти человека, когда он вспоминает то, что с ним никогда не происходило, но случилось у его далеких предков…
Итак, прикроем глаза и зажмем уши. Ключик поворачивается, мы — в Древней Руси… Скрипнула дверь.
— Подними глаза, Ярославна. Давай поговорим, дочка. Не смотри на меня так, будто я Богородица с иконы. Я просто женщина, не более. Великая княгиня? Нет — только мать своих детей и жена своего мужа. Да и чем измерить величие князей? Ведь ты — дочь Осмомысла, что сидит в Галиче высоко на престоле своем златокованом. Который горы угорские подпер полками своими, затворил накрепко ворота Дуная, путь на Русь западным королям. Не ему ли Киев врата златые отворял, когда союзник Осмомысла Мстислав рвался к великокняжескому столу? Не он ли сбирался стрелы метать в султана за морями? Ты ведь также и внучка Юрия, прозванного Долгоруким. Северные княжества могучи. Князь Андрей Боголюбский Киев сжег, людей в рабство обратил и даже остаться княжить в нем не захотел, считал древний град провинцией…
Скажи мне, кто на самом деле, не на словах признает старшинство Киева? Да и что такое мой отец, князь полоцкий, пред потомками старого Ярослава? Я уже не говорю, что я женщина, княгиня… Вы, ярославичи, — власть, вы — наместники Даж-бога или другого Бога, в которого теперь верят… Не думай, что я колдунья, Ярославна, я просто стареющая женщина, которая уже и не знает, кому молиться. Смотри, мое ожерелье: вот — Даж-бог, а вот — Христос распятый. А вот другие амулеты. Верю всем и не верю ни одному…
Мария… Священное имя у монахов и попов, а у нас Мара — черная и злая богиня. Кто я? Не знаю.
Слышала ли ты, дочка, что-нибудь о нашей прапрабабке Рогнеде, дочери Рогволода? Ведь она и твой предок, а мой — вдвойне, ибо и она — из Полоцка. Девушка была красоты ненаглядной. Посватался к ней Владимир, новгородский посадник, горазд был за девками бегать, хоть и мал годами. Тот самый Владимир, тоже наш предок, который потом стал киевским князем, Великий Владимир. А Рогнеда была горда, ответила: «Не хочу разувать сына рабыни», ведь матерью Владимира была ключница. Не понимаешь, что значит разувать? Был такой обычай: невеста с женихом шли в баню. Невеста снимала жениху сапоги… Не хотела Рогнеда унизить себя, ведь когда снимаешь сапоги, на колени встаешь. Как услышал о том Владимир, пошел на Полоцк войной. Город сжег, Рогнеду с родителями пленил. И на виду у родителей и у всех воинов изнасиловал. Чтобы знала, чтобы запомнила, как перечить русским князьям. Она запомнила, и все мы, полочане, запомнили навсегда. Кинулись братья и отец защищать девушку, да упали, пронзенные мечами.
Подними глаза, Ярославна. Мне было семнадцать, я была горда, как Рогнеда. Я не собиралась идти в монастырь, хотя и любила матушку Евфросинью (святая Евфросинья, в честь которой и тебе дали имя, — моя родная тетка). Да, я ее очень любила. Она была моей учительницей. И это она затворяла меня в монастырской библиотеке, где темноту прорезал один лишь луч из стрельчатого окна в вышине, и в пыльном этом луче света я, княжна Мария, читала, читала и читала… Такая я была «затворница». Там были латинские акростихи и поэзия вагантов. Там был и Гомер.
Ты читала Гомера, Ярославна? Нет, конечно. Ты ведь даже и греческого не знаешь, дочка… А я детские годы провела в Византии… Ты удивляешься? Тут нечему удивляться. Когда мне было всего три года, Мстислав великий киевский повздорил с полочанами. И все полоцкие князья: Давид, Ростислав, Святослав, Иоанн и Василько, мой отец, с семьями были на трех ладьях отвезены в ссылку, в Константинополь. Мстислав княжение Полоцкое и Минское отдал сыну своему Изяславу. Видно, некуда было Мстиславу сына пристроить, вот и прогнал полочан, место освободил… Князю киевскому не привыкать ломать человеческие судьбы. А мы, потомки Всеслава, пред вами, ярославичами, — словно холопы. Мне было три года, когда я впервые попала в Византию. Лопотала на двух языках: на нашем и греческом… Евфросинья потом научила меня еще латинскому и французскому. Меня, маленькую девчушку, опекала самая великая женщина, когда-либо рожденная, Анна Комнина. Она известна всем образованным людям в Европе своей книгой «Алексеиада»… До сих пор во сне я иногда вижу Анну и своды Святой Софии в Константинополе. И тогда мне кажется, я взлетаю. Это воспоминания о службах в Святой Софии, как воспаряет душа. Но все-таки ничего нельзя сравнить с тем солнечным лучиком в монастырской библиотеке, освещавшим драгоценные страницы книг, повествующих о рыцарях и героях, удивительных приключениях и путешествиях, о дальних странах, о любви между мужчиной и женщиной…
Когда мы вернулись из Константинополя, мне было семь лет. Отец взял меня за руку, и мы гуляли по некошеной траве. Трава была мне по плечи. Это была родина. Вдали, в лесу, пела какая-то птица, наверно, удод. Тогда я не знала ни трав, ни птиц, ни повадок животных. Всему этому позже научил меня отец. Василько многое помнил из тайных знаний, не ведомых никому, кроме сельских знахарок, колдуний и ведьм. Эти знания передавались у нас из поколения в поколение. По старым поверьям, в мире растет огромное невидимое Древо, свеи называют его Иггдрасиль, на Древе том белка скачет по ветвям, в небе над ним ширяет крылья орел, а по земле рыщет волк. Не простой волк, волшебный. Да и не волк это вовсе, а Огнезмий. Изо рта огнь пышет, и временами он принимает облик человеческий. Верили многие, что прадед мой, Всеслав, и был таким оборотнем, а меня звали белкой, мысью. Песнетворца Бояна когда-то звали соловьем — верно, тоже жил в ветвях этого Древа. А недавно, когда я увидела Игоря, мужа твоего, то подумалось мне: не сокол он, не ререг, как по родословию выходит, а орел, и будет править землей русской, коли бусы враны не заклюют… Такое свечение было вкруг его главы; но может быть, то светились на солнце его русые волосы?
Не грусти, не плачь, дочка, жив князь твой, под защитой Кончака ничто не угрожает ни ему, ни сыну твоему, Володимиру. Жди мужа, жди сына с невесткой, очень жди… Кукушка кукует, Ярославна, годы нам пророчит… Земляника поспела… Не плачь, доченька…
Был ли прадед мой Всеслав оборотнем? Странная была у него судьба: коснулся он древком копия престола златого киевского, только коснулся. Однажды в полночь выступил из Белграда, а утром уже Новгороду ворота растворял, словно волком лютым мчался, словно на синем облаке по небу летел, путь Хорсу великому пересекая… Говорят, когда в Полоцке звонили заутреню, он сей колокольный звон в Киеве слышал… Но верно сказал песнотворец Троян: «Научись хоть как птица летать, а суда Божия не миновать!» И пусть вещая душа была у Всеслава в богатырском теле, и он хлебнул лиха. Вышли против Всеслава три русских князя: Изяслав киевский, Святослав черниговский и Всеволод из Переяславля. И была битва на речке Немизе. И по сей день на брегах ее кости русских витязей лежат. Ведь на поле том страшная жатва была: жизнь на току клали и веяли душу от тела… И когда кончилась битва, не было победителя. И призвали три князя Всеслава на переговоры, целовали крест, клялись, что не причинят ему зла. И поверил Всеслав, а когда пришел в их стан, князья схватили его и бросили в поруб в Киеве — тюрьму под землей без окон. Как собаке, еду просовывали в дырку. Для ярославичей никогда не было ничего святого. Что им крестоцелованье? Долго сидел в порубе темном Всеслав, пока народ киевский не освободил его. Если бы был Всеслав волшебником, что ему стоило, превратившись в облако, улететь на волю?..
Силен и красив был Всеслав, а люди в любой красоте видят что-то колдовское. И в моей… Когда в мои семнадцать лет, умываясь, видела я свое отражение в зеркальных водах ручья, сама удивлялась своей красоте. На Востоке жил поэт; имя ему Низами, он меня не видел никогда, но до него дошли слухи о красоте моей. И он посвятил мне строки:
Дочь царей российских — диво сердца и ума,
Счастье льется из очей, имя ей Хума…
Тайным знаньям обучилась; птиц и тварей крик
Разумела, понимала, как родной язык.
Но жила, лицо скрывая кольцами кудрей,
Всем отказом отвечая сватавшимся к ней.
В этих стихах все правда, дочка. Я всем отвечала отказом. Да и отец мой, князь Василько, не спешил расставаться со мной. Но однажды великий князь Всеволод Ольгович (что сел на киевском престоле после Мстислава) пригласил отца и меня к себе в Киев, чтобы познакомить со своим сыном, Святославом. А как мы приехали, в тот же час обвенчал нас со Святославом, которого я видела первый раз в жизни. Свадьбы, можно сказать, и не было: собрались родственники и гостившие у Всеволода поляки, напились и разошлись. И оставили меня одну со Святославом. А он посмотрел на меня и сказал: «Мария, не бойся, я не трону тебя; коли хочешь, будь моей сестрой, будь подругой моей, мне на этих попов наплевать». Так мы и спали первую брачную ночь нашу на одной постели, не раздеваясь. И только следующим утром, проснувшись, я увидела своего князя в солнечных лучах и подумала: «Какой юный и красивый мальчик тебе достался, полочанка. Моли всех богов, и Хорса, и Христа, чтобы он полюбил тебя, и привязался к тебе, и не бросил, как бросают нелюбимых». И Святослав открыл глаза и сказал: «Что ты смотришь на меня так, Мария?» И вдруг понял — и протянул мне руки…
Посмотри на меня, Ярославна. Веришь ли ты, что когда-то я была очень красива? Я и сама в это порой не верю. Через несколько дней мы уехали во Владимир Волынский, где княжил мой муж. С тех пор я уже никогда не возвращалась в места, где прошло детство и юность. Согласно обычаям старины, девушка, выходящая замуж, умирает для прежнего рода и рождается заново в роду своего мужа. Зачем на свадьбу невесту одевают в белое платье? Ты поймешь тайный смысл, когда я скажу: издревле белый и красный цвет символизировали смерть. С тех пор умерла прежняя веселая княжна Мария… Женщина и мужчина приходят в мир с разными целями. Мужчина ищет власть и честь, женщина всегда стремится родить детей и вырастить их. Святослав стал великим киевским князем, я же родила ему детей: пять сыновей и три дочери. Самой любимой, самой близкой — Болеславы, жены брата твоего Владимира, нет уже среди живых…
Слезы — просто горькая вода, Ярославна…
