Если бросить взгляд назад, то нетрудно заметить, что, как и двести лет назад, в последней четверти XVI в. в вопросах развития военного дела впереди всех оказалась страна, обогнавшая все остальные государства Европы в экономическом развитии точно также, как это сделали итальянцы в начале XV в. Речь идет о небольшом государстве на севере Европы — Нидерландах. Оказавшиеся под властью Габсбургов в конце XV в., страны нынешнего Бенилюкса, и без того отличавшиеся высоким уровнем экономического развития, будучи включенными в имперскую экономику, использовали представившийся им шанс. К середине XVI в. этот регион, не имевший ни колоний, ни богатых природных ресурсов, не отличавшийся многолюдством, стал едва ли не главным экономическим и финансовым центром северной и центральной Европы. О размерах экономического потенциала Нидерландов можно судить по таким цифрам — к концу своего правления Карл V извлекал из «Низинных земель» только в качестве прямых налогов 2 млн. гульденов (аналог дуката) в год, и еще столько же уходило на развитие военной инфраструктуры, тогда как собственно Испания приносила в имперскую казну всего лишь 0,6 млн. дукатов. И это при том, что в 1500 г. население Испании составляло около 8 млн. чел., а Нидерландов — 1,9 млн. чел. По оценкам герцога Альбы, направленного наместником в Нидерланды, в 1570 г. промышленно-ремесленный потенциал Нидерландов составлял 50 млн. гульденов, еще столько же вращалось в аграрном секторе. Объем внутренней торговли в это же время колебался между 17 и 28 млн. гульденов, не говоря уже о размерах импортно-экспортных операций — в середине XVI в. они составляли порядка 36-38 млн. гульденов. Так что введение предложенной Альбой 10-% налога с оборота (печально знаменитой алькабалы) должно было принести в испанскую казну не меньше 5 млн. гульденов ежегодно — больше, чем ввозилось в это время золота и серебра из Америки. И это при том, что, подчеркнем это еще раз, в Нидерландах не было ни золотых, ни серебряных рудников, и все эти успехи были достигнуты за счет исключительно развития банковского дела, торговли, промышленности и аграрного сектора, т.е. за счет использования преимущественно внутренних ресурсов. Очевидно, что в этом и заключался секрет того, что маленькие Нидерланды восстали против великой Испанской империи и после 80-летней борьбы сумели одержать верх, получив независимость (правда, не целиком, а лишь частично). Высокоразвитая по тем временам экономика Нидерландов обеспечила не только создание, но и содержание на протяжении всей войны с Испанией мощной армии и флота, силы которых оказалось достаточно, чтобы заставить испанскую корону в 1648 г. отказаться от намерения восстановить свою власть над Голландией — «Семью провинциями».
 |
|
|
Голландский опыт попытался, и не без успеха, заимствовать шведский король Густав-Адольф. И снова Европа была поражена — маленькая Швеция, которую долго никто не воспринимал всерьез, оказалась способной нанести Римской империи ряд серьезнейших ударов и сыграла одну из ведущих ролей в Тридцатилетней войне. Эта война еще в большей степени, чем войны XVI в. была войной, прежде всего, денежных ресурсов, «золотых солдат». Предпринятые Густавом-Адольфом меры по развитию шведской экономики позволили ему увеличить доходы шведской короны с 600 тыс. талеров в 1613 г. до 3,189 млн. талеров в 1632 г., создать целый ряд крупных мануфактур, обеспечивавших его армию высококачественным оружием и снаряжением. Вкупе с денежными субсидиями со стороны Франции (640 тыс. талеров ежегодно в начале 30-х гг. XVII в.) и «хлебной» субсидией со стороны России (перепродавая на амстердамской торговой бирже покупаемый в России задешево хлеб, Густав в то же время имел еще столько же талеров ежегодно, а в 1631 г. — даже 1,2 млн. талеров) это позволило «северному льву» провести успешную военную реформу, развернуть мощную армию и вмешаться в Тридцатилетнюю войну, переломив ее ход в пользу антигабсбургской коалиции.
 |
|
|
Путь, выбранный голландцами в конце XVI в. и подхваченный в 1-й половине XVII в. шведами, был всемерно развит французами во 2-й половине XVII столетия. Трудно представить себе, что, например, Людовик XIV, не имевший, в отличие от Филиппа II, богатейших заморских колоний, встал бы на путь внешнеполитической экспансии и достижения французской гегемонии в Европе, если бы не активная деятельность его министра Ж.-Б. Кольбера по развитию французской промышленности и торговли. Так, если во Франции в XV — XVI вв. возникло ~ 50 мануфактур, то благодаря неустанным трудам Кольбера, в 60-х — нач. 80-х гг. XVII в. их было создано более 300, в том числе 19 производивших оружие и 24, выпускавших корабельные снасти и материалы. Существенно, ~ на 75-100 % между 164 и 1686 гг. (по разным данным) вырос тоннаж французского торгового флота. Во любом случае, рост военных расходов, к примеру, с 21,8 млн. ливров в 1662 г. до 46 млн. ливров в 1671 г. и до более чем 100 млн. ливров в 1679 г. был бы невозможен без последовательного осуществления Кольбером политики агрессивного, воинствующего протекционизма, меркантилизма и поощрения развития французской экономики. В определенном смысле модернизированная Кольбером французская экономика питала войну, а быстрая, победоносная война создавала благоприятные условия для развития экономики (именно быстрая и победоносная война, в противном случае страна становилась на грань экономического и финансового коллапса).
 |
|
|
Предложенная Кольбером экономическая политика и тесно связанные с нею политическая и административная реформы, заключавшиеся в дальнейшем усилении королевской власти через завершение процесса централизации власти, сосредоточения всей ее полноты (хотя бы формально, де-юре) в руках короля и его чиновников в конце XVII — начале XVIII вв. в той или иной степени была воспринята ведущими европейским державами. «L’etat c’est moi» («Государство — это я!») — эта знаменитая фраза, приписываемая «Королю-Солнце» Людовику XIV и под которой могли подписаться практически все монархи Нового времени (за редким исключением в лице британского и польско-литовского королей), наглядно демонстрирует расширение пределов королевской власти и могущества Государства — этого Левиафана, правитель которого, по словам Т. Гоббса, «…имеет право предпринять все, что он считает необходимым в целях сохранения мира и безопасности путем предупреждения раздоров внутри и нападения извне, а когда мир и безопасность уже утрачены, предпринять все необходимое для их восстановления (выделено нами — )…».
Т.о., подведение во 2-й половине XVII в. более или менее прочного политического, экономического и финансового основания под военные структуры способствовало не только сохранению четко обозначившейся в предыдущий период тенденции к росту армий. Более того, темпы роста серьезно изменились в сторону их увеличения. Об этом наглядно свидетельствуют данные следующей таблицы:
Таблица 3. Изменение численности ряда западноевропейских армий в последней четверти XV — конце XVI вв.
Этот рост заметен еще нагляднее, если обратиться к анализу динамики развития вооруженных сил отдельных государств. Пожалуй, самым ярким примером будет Франция, которая после завершения эпохи Столетней войны и завершения в целом процесса формирования единого государства активно включилась в борьбу за гегемонию в Европе с Габсбургами. Это потребовало от французской короны всемерного наращивания своего военного потенциала. Численный рост французской армии в позднем Средневековья — раннем Новом времени отражен в следующем графике:
График 1. Изменение численности французской армии во второй половине XV. — начале XVII вв.
 |
|
|
Из таблицы 3 и графика 1 видно, что при сохранении общей тенденции роста численности солдат под королевскими знаменами время от времени происходило их сокращение, и порой весьма существенное. Это сокращение можно продемонстрировать на примере французской королевской армии времен религиозных войн 2-й половины XVI в. Если в конце 1562 г. королевская армия насчитывала 288 рот пехоты и кавалерии, что вместе с артиллерийской прислугой составляло почти 48,5 тыс. чел., то к началу 1568 г. она выросла до 451 роты и 72,2 тыс. солдат. После этого начался стремительный спад и в конце 1575 г. 223 роты королевской армии насчитывали всего лишь 29,2 тыс. солдат. Испания в этом плане еще показательнее — после максимального напряжения сил в Тридцатилетней войне наступил период долгого спада, в результате которого Испания «выпала» из числа великих держав. Нетрудно заметить, что сокращение армий приходилось главным образом на периоды относительного внешнеполитического затишья или внутреннего кризиса, переживавшегося, к примеру, Испанией или Францией. Вполне естественным было и сокращение армии в периоды мира. В той же Франции после завершения Тридцатилетней войны численность армии со списочных 200 тыс. солдат была сокращена к началу 60-х гг. XVII в. до 72 тыс., а после того, как в годы войны с Голландией в 1672-1678 гг. она выросла до почти 280 тыс., с заключением мира она снова была сокращена больше, чем на треть — до 165 тыс. Однако при всех этих колебаниях в последней четверти XVII и на протяжении большей части XVIII в. численность французской армии никогда не падала ниже, чем 130-140 тыс. солдат и офицеров даже в мирное время, т.е. практически столько, сколько имел в своем распоряжении Филипп II во времена пика своего могущества.
Типичные обращения кирасира и аркебузира. Нач. XVII в.
Т.о., начиная с середины XVII в. численность европейских армий круто пошла вверх. Это практически сразу сказалось и на численности войск, сталкивавшихся на полях сражений, что показано в следующей таблице:
Таблица 4. Численность армий в сражениях XVII — начала XVIII вв.
 |
|
|
И в итоге, если в 1609 г. в армиях стран Центральной и Западной Европы находилось под ружьем около 300 тыс. солдат, то спустя 100 лет, на завершающем этапе войны за Испанское наследство — уже 860 тыс. Этот резкий рост численности армий был связан с еще одной, чрезвычайно важной чертой военной революции — переходом от временно-контрактных армий к армиям постоянным, взятым целиком и полностью на содержание королевской казны и в основе своей не распускавшихся и в мирное время.
Этому переходу способствовал целый ряд как объективных, так и субъективных обстоятельств. Об экономической составляющей уже говорилось выше — увеличение финансового и экономического потенциала позволило отказаться от прежней практики распускать армию после завершения кампании или войны. К тому же в XVI в. войны длились достаточно долго, и набранные один раз, армии де-факто превращались в более или менее постоянные. Набрать армию, подготовить, вооружить и обучить ее, распустить ее после окончания кампании, а затем снова и снова повторять эту процедуру с началом новой кампании становилось слишком накладно и опасно — а вдруг внешний или внутренний неприятель не даст времени на сборы. К тому же распущенные на время мира наемники, не умеющие ничего, кроме как воевать, представляли для общества серьезную опасность. Получалось, что постоянная армия становилась в конечном итоге даже дешевле и эффективнее, чем прежняя, существовавшая время от времени. Переход к такого рода армиям облегчался еще и тем, что, как отмечал С.Е. Александров, «…краткосрочное подрядное наемничество конца XV — середины XVII в. выступало в качестве эрзаца постоянной армии, в его рамках отрабатывались механизмы, на базе которых позднее были сформированы сперва постоянные наемные войска, а затем и армии Новейшего времени».
Переход к постоянным армиям имел как свои негативные, так и позитивные последствия. Сохранение и в мирное время значительных воинских контингентов на королевской службе позволило избежать повторения ужасов войны и в мирное время. Да, наемные солдаты, набираемые опытными «антрепренерами», были настоящими профессионалами, мастерами своего дела и, что самое главное, всегда готовыми к бою. Дж. Линн приводит такой характерный для того времени пример: французский король Франциск I готовился в 1544 г. отразить вторжение англичан с севера и испанцев с юга, он заключил соглашение с Швейцарской конфедерацией о поставке ему 16 тыс. пехотинцев. Договор был подписан в июле, а в конце августа 16 тыс. швейцарцев, полностью готовых к бою, уже сосредоточились в лагере под Шалоном.
Себастьян Франк (1573-1647). «Солдаты-мародеры»
Однако роспуск таких армий в «межсезонье», когда в их услугах не нуждались, неизбежно влек за собой обострение социальной напряженности. Наемники, как писал Макиавелли, не умели ничего другого, кроме как воевать, и заниматься мирным трудом они не имели никакой склонности. Имея же в руках оружие, они превращались в серьезную опасность для местных властей и населения. Занимаясь грабежами, убийствами и насилиями, солдаты, временно оставшиеся не у дел, подрывали с таким трудом наведенный властью порядок, спокойствие и внутренний мир. Печальный опыт такого рода уже имелся. Подобная ситуация, к примеру, сложилась во Франции на рубеже 50-х — 60-х гг. XIV в., а затем в начале 40-х гг. следующего столетия, когда в военных действиях между французским и английским королем наступила пауза и многочисленные наемники, оставшись без работы, занялись грабежами и разбоями. Нечто подобное повторилось спустя полторы сотни лет после завершения Итальянских войн, когда Франция оказалась ввергнута в пучину Религиозных войн. Как отмечал Дж. Вуд, именно невозможность содержать сильную, многочисленную армию не только в военное, но и в мирное время, обусловила чрезвычайно длительный и разрушительный характер французских религиозных войн конца XVI в. «Полностью отмобилизованная, королевская армия представляла собой прекрасный инструмент для ведения войны. Но материал и технические средства ведения войны все еще не были полностью монополизированы государством, — отмечал он, — и совмещение ручного огнестрельного оружия и артиллерии с более совершенными системами фортификации делали осады даже плохо укрепленных городов и городков трудным и длительным предприятием. Более того, финансовый и административный аппарат Французского государства все еще был неспособен обеспечивать растущие вооруженные силы, необходимые для ведения боевых действий в ходе продолжительных кампаний в течение длительного времени. Армия мирного времени была также слишком мала и рассеяна и не могла внушить должного уважения оппозиции для того, чтобы избежать начала или возрождения гражданской войны…».
«Повешенные мародеры». Гравюра 1-я пол. XVII в.
Создание постоянной армии, находившейся на полном казенном довольствии, позволяло снять еще одну серьезную опасность. Наемники, для которых война была ремеслом, несмотря на все предпринимаемые меры, сохраняли верность своему слову и своему нанимателю лишь до тех пор, пока получали деньги или же, в крайнем случае, надеялись на их получение. В противном случае их верность была более чем сомнительна, и никто не мог поручиться за то, что не получавшие обещанного жалования или добычи солдаты не взбунтуются и не возьмут того, что им причиталось, силой. Пример испанской Фландрской армии, пожалуй, в этом плане самый показательный. Несмотря на то, что испанская казна расходовала на ее содержание огромные средства, тем не менее, постоянные задержки с выплатой жалования привели к тому, что армия таяла, как весенний снег, от дезертирства и постоянно сотрясалась бунтами и мятежами солдат. Так, в ноябре 1576 г. испанская армия в Нидерландах насчитывала реально около 8 тыс. солдат вместо списочных 60 тыс., и большая часть «мертвых душ» дезертировала. Порой дезертирство достигало огромных размеров — во время осады голландской крепости Берген-оп-Зом с июля по октябрь 1622 г. численность осадной испанской армии сократилась с 20,6 тыс. до 13,2 тыс. солдат — б тыс. из-за дезертирства. Что же касается солдатских мятежей, то между 1572 и 1576 гг. их было 5, а между 1589 и 1607 гг. — 37 (в каждом участвовало не менее 100 солдат). Особенно страшным был мятеж 1576 г., когда вышедшие из-под контроля своих командиров наемники опустошили южные Нидерланды и устроили погром в Антверпене, где было убито до 8 тыс. мирных горожан.
Мятеж 1576 г. имел для испанского владычества в Нидерландах фатальные последствия — с этого момента все попытки восстановить порядок в восставших провинциях посредством переговоров, поиска некоего компромисса стали невозможны из-за роста антииспанских настроений. Наемная армия, которая к тому времени давно стала, по словам Дж. Паркера, «государством в государстве с собственными ритмами рождения и смерти, организмом с собственными признаками и мотивациями…», властно вмешалась в расчеты политиков и опрокинула их. Но иначе и быть не могло — многонациональные «банды» наемников объединяло и сплачивало только одно — чувство общности интересов, корпоративность, пресловутый esprit dе corps, привязанность к своим капитанам и лишь в последнюю очередь верность присяге и религии.
Сражение при Хейлигерлие в 1568 г.
Переход от армий, набираемых на контрактной основе на время, к армиям постоянным, полностью находящимся на содержание короны, позволял избежать всех этих опасностей. Такая армия уже больше не могла быть (во всяком случае, теоретически) игрушкой в руках честолюбивых «антрепренеров», способных создать серьезные проблемы для своих нанимателей. Не представляла она серьезной опасности и для внутренней стабильности государства и общества — власти старались, и не без успеха, с одной стороны, изолировать армию от общества, а с другой стороны, держать ее наготове на случай непредвиденных внутриполитических осложнений для подавления волнений и мятежей. Кроме того, такая армия действительно становилась послушным орудием в руках короны, подлинным «ultima ratio regis«, поскольку на смену множеству частных «антрепренеров» пришел в лице монарха один, «генеральный», выступавший одновременно и как «локатор», и как «кондуктор». Такая армия всегда была «под рукой» и не требовалось значительного времени для ее отмобилизации и приведения в боевую готовность — даже с чисто военной точки зрения она была удобнее и выгоднее, чем прежняя контрактная армия.
Питер де Нейн (1597-1639). «Бой пехоты с конницей»
Однако для того, чтобы эта армия находилась в состоянии боеготовности и при этом не представляла угрозы подданным короля, необходимо было решить чрезвычайно важную и сложную задачу ее обеспечения оружием, снаряжением, провиантом и фуражом. С прежней контрактной армией в этом плане было проще хотя бы потому, что снабжать ее нужно было только на время кампании, да и то она, как правило, сама себя обеспечивала, закупая фураж и продовольствие у местного населения, а чаще занимаясь грабежом. Оружием же и амуницией контрактная армия снабжала себя в значительной степени сама. Так, в «Статейной грамоте» императора Максимилиана II (1564-1576 гг.) четко и недвусмысленно указывалось, что каждый ландскнехт обязан «…носить пики и короткое оружие (имелся в виду т.н. kurzgewehr — алебарды и другое древковое оружие, отличавшееся от пик коротким древком — ), появляться на смотре с хорошим крепким оружием на боку, а именно двуручным мечом или доброй рапирой. И стрелки должны быть снабжены добрыми крепкими рапирами. Item, каждый кнехт не должен менять свое вооружение, носимое на боку, или другое оружие, а хорошо присматривать за ним и не портить рубкой дерева или подобным, чтобы они, как военный люд, могли в случае нужды употребить против врага… Item, кроме того, каждый должен держать в доброй сохранности и готовности свое основное оружие, а особенно стрелки — свои пищали и принадлежности к ним и не должны оказываться без пороха и пуль, а также другого необходимого… Также каждый должен быть одет в свой оберрок или плащ, чтобы лучше предохраняться от дождя и холода…».
Однако то, что подходило к относительно небольшим контрактным армиям, не могло быть применено к армиям, которые корона брала на полное казенное содержание. При этом ей приходилось решать чрезвычайно сложную проблему — ведь сохранение дисциплины и боеспособности войск напрямую зависело от их снабжения и своевременной выдачи денежного и прочего жалования. Чтобы представить себе размеры проблемы, достаточно привести следующие цифр: армия в 60 тыс. солдат и офицеров потребляла ежедневно 45 тонн хлеба, более 40 тыс. галлонов пива, 2,3 тыс. коров — ежедневная норма выдачи провианта составляла на солдата в XVI — XVII вв. около 1 кг хлеба, 0,5 кг мяса, 2 литра пива; 20 тыс. лошадей, строевых и обозных, потребляли 90 квинталов фуража, а каждой лошади ежедневно требовалось не менее 6 галлонов воды. Помимо жалования, провианта и фуража, армии нуждались также в значительно большем, чем ранее, количестве всевозможного снаряжения и оружия. К примеру, одна только партия боеприпасов, направленная в 1558 г. из Испании в североафриканскую крепость Ла Гулетта, включала в себя 200 центнеров свинца, 150 центнеров фитиля для аркебуз, 100 центнеров мелкозернистого пороха, 1000 корзин для земли и 1000 лопат на общую сумму 4665 дукатов без учета стоимости перевозки. Знаменитая «Непобедимая Армада» Филиппа II, отправляясь на завоевание Англии в 1588 г., имел на борту 2431 пушку с 123790 ядрами, 7 тыс. аркебуз и 1 тыс. мушкетов. Крайне дорогой в содержании была артиллерия. Так, только в 1554 г. на содержание артиллерийского парка в Нидерландах (50 орудий и к ним обоз с 4777 лошадей и 575 повозками) в месяц испанская казна расходовала более 40 тыс. дукатов.
 |
|
1-я треть XVII в.
|
Прежние ремесленные мастерские уже не могли снабдить резко выросшие в числе армии необходимым оружием и снаряжением, и государство, которое не могло ждать, активно стало вмешиваться в экономику, способствуя ее развитию, и прежде всего промышленности как посредством военных заказов, так и созданием казенных мануфактур. Испанская корона, которая, в связи с тем, что ей пришлось вести долгую (вошедшую в историю как «Восьмидесятилетняя», войну с восставшими Нидерландами), пожалуй, одна из первых, если не первая, задумалась над этой проблемой и попыталась ее разрешить. Во всяком случае, за 20 лет, с 1570 по 1591 гг., производительность главных испанских оружейных мастерских в Гипускоа и Бискайе выросла на 50 %, и они были способны изготавливать ежегодно по 20 тыс. аркебуз и 3 тыс. мушкетов, не считая холодного оружия. В качестве примера можно также привести Францию, где Кольбер за годы своего пребывания у власти основал одних только металлургических и металлообрабатывающих мануфактур 10 и производящих оружие — 19, не считая занятых производством сукна, полотна, кож, чулок и пр., что также выпускали товары «двойного», как бы сейчас сказали, назначения. Даже изготовление такого, казалось бы, простого вида оружия, как пехотные пики, и то превратилось в настоящую индустрию, для чего требовалось организовывать сложное, централизованно управляемое хозяйство. Отечественный исследователь В.И. Павлов по этому поводу совершенно справедливо отмечал, что «…в европейских государствах эпохи генезиса капитализма система распределения оказывала прямое воздействие на производство посредством военных заказов позднефеодального абсолютистского государства. Они повлекли за собой создание достаточно стабильной сферы интендантского потребления. Только абсолютизм создает регулярную армию с однотипным вооружением и обмундированием, что позволяет наладить массовое производство стандартного холодного и огнестрельного оружия и боеприпасов определенных калибров. Тем самым на место искусников-оружейников, которые каждый раз следовали вкусам мастеров одиночного поединка, пришла капиталистическая мануфактура, выполнявшая массовые заказы интендантства. Соответственно с введением единой формы для солдат и офицеров армия стала крупным потребителем стандартных тканей и обуви. Таким образом, гарантировался сбыт продукции капиталистических мануфактур. Важным стимулятором технического прогресса в мануфактурном производстве были заказы военно-морского флота…».
 |
|
|
Т.о., потребности растущих армий стимулировали развитие экономики и в особенности промышленности и торговли, а с другой стороны, способствовали постепенному завершению процесса трансформации монархий времен Ренессанса в монархии Нового времени, для которых были характерны сильная центральная власть с развитым бюрократическим аппаратом, способная наладить бесперебойную систему снабжения вооруженных сил всем необходимым. Испания первой вступила на этот путь при Карле V и Филиппе II. Созданный в 1-й половине XVI в. испанский бюрократический аппарат и интендантства совершили, говоря словами Ф. Броделя подлинный подвиг, сумев, «…основываясь на своих крупных «распределительных портах» — Севилье, Кадисе (а позднее Лиссабоне), Малаге, Барселоне, — перемещать галеры, флоты и полки-tercios на всех морях и землях Европы…». Создание такого аппарата, кстати говоря, во многом способствовало дальнейшему ускорению роста численности постоянных армий, так как теперь, в отличие от прежних времен, снабжение и управление резко увеличившимися армиями стало проще, чем прежними относительно немногочисленными!
Частные лица, капитаны-«антрепренеры» и государства, размеры и ресурсы которых, а также устройство государственного аппарата не соответствовали новым требованиям, перед лицом столь стремительно растущих военных расходов были обречены на поражение и в конечном итоге на исчезновение.. «Только богатые государства были способны выдержать баснословные издержки на войны нового образца», — справедливо указывал Ф. Бродель. Правда, этот процесс достаточно сильно растянулся во времени и лишь после Тридцатилетней войны, на полях которой в последний раз встретились армии, набранные на контрактной основе, Европа изменилась, и изменилась самым серьезным образом. Немецкий историк К. Белох в 1900 г. писал, что в 1-й половине XVII в. только то государство, численность населения которого составляло не менее 17 млн. чел., могло претендовать на статус «великой державы». При всей условности этого показателя в нем есть определенный смысл. Действительно, только три европейских государства в это время достигли данного уровня численности населения и соответствующего экономического потенциала — Испания, Римская империя и Франция, и именно за такими государствами было будущее. Время городов-республик, подобных Флоренции, Венеции или ганзейским городам, прошло безвозвратно, и даже Голландия и Британия пока еще не могли считаться действительно великими державами, действуя порознь.
 |
|
|
Новые европейские монархии 2-й половины XVII в., родившиеся в огне конфликтов 2-й половины XVI — 1-й половины XVII вв., с их стремящейся к абсолютной королевской властью, постоянной армией и полицией, разветвленным бюрократическим аппаратом, представляли собой намного более сильные структуры, нежели их предшественники. Это проявилось в их внешней политике, в том числе в той, что велась «другими средствами» — резко возросшие финансовые и материальные возможности создали необходимые условия для военного творчества и реализации самых смелых тактических и стратегических идей и проектов. Войны 2-й половины XVII — начала XVIII вв. стали относительно более короткими, более напряженными, без длительных пауз в ходе боевых действий, вызванных необходимостью накопить финансовые, материальные и иные ресурсы, и враждующие стороны получили возможность преследовать в ходе военных кампаний намного более решительные цели. Это нашло свое отражение и в политике внутренней. Новые «…европейские государства монополизировали право иметь вооруженные силы не только в своих европейских владениях, но также в колониях, на суше и на море… Монополизация насилия была также частью процесса внутригосударственного «умиротворения» и установления контроля над обществом…» — отмечал Дж. Блэк.
Параллельно с созданием необходимой экономической и финансовой базы, дальнейшей «концентрацией» власти в руках монархии, что являлось непременным условием для совершения качественного прорыва в развитии военного дела, европейские военные теоретики и практики усиленно работали над поисками выхода из создавшегося тактического и стратегического тупика. Нельзя сказать, что европейские военачальники и теоретики 2-й половины XVI в. не осознавали значимости и серьезности тех проблем, с которыми они столкнулись по мере развития военного дела, совершенствования огнестрельного оружия и тактики.
Изменившиеся условия войны неизбежно вели к падению значения пикинеров и постепенному возрастанию роли мушкетеров и аркебузиров. Как справедливо отмечал Г. Дельбрюк, «…крупные колонны, вооруженные длинными пиками, проявляли все свое значение лишь в больших сражениях (а выше мы уже отмечали, что в новой войне, где осады играли все большую роль, пикинерам попросту негде было развернуться — ). Если же не представлялось возможным или полководец не считал желательным добиваться в сражении решительного исхода и война сводилась к взаимному истощению и мелким предприятиям, как-то: внезапным налетам, захвату замков, осадам и т.п., то огнестрельное оружие оказывалось нужнее и пригоднее, чем длинная пика. Наряду с использованием стрелков расширялось поле деятельности легких рейтаров. Таким образом, естественный ход событий приводил к прогрессивному увеличению числа стрелков при одновременном последовательном усовершенствовании их оружия (его прогресс еще более снижал значение пикинеров. Ведь для того, чтобы они не были легкоуязвимой мишенью, их колонны стали постепенно уменьшаться в размерах. Небольшая же колонна пикинеров уже не имела необходимой ударной мощи, как массивные «квадраты» швейцарцев или ландскнехтов начала XVI в. — )…». Без мушкетеров и аркебузиров пикинеры становились порой попросту бессильны против неприятеля — хотя бы тех же самых рейтар-пистольеров, способных опустошить каре пикинеров, не вступая с ними в заведомо безнадежный рукопашный бой. Герцог де Гиз, один из вождей Католической лиги во время религиозных войн во Франции во 2-й половине XVI в., в одном из разговоров произнес весьма характерную фразу: «Чтобы победить рейтаров, надо иметь порядочный отряд хороших мушкетеров и аркебузиров… вот тот соус, которым им отбивают аппетит…». В итоге в пехоте мушкетеры и аркебузиры, а в кавалерии рейтары неизбежно выходили на первый план. Мушкетеры и аркебузиры теперь не только и не столько защищали своих пикинеров от неприятельских стрелков и рейтаров, но и подготавливали их атаку, «прореживая» колонны неприятельских пикинеров и расстраивая атаку неприятельской кавалерии. Соотношение стрелков и пикинеров стало изменяться, и не в пользу последних, о чем свидетельствуют данные следующей таблицы.
Таблица 5. Соотношение (в %) численности пехоты, вооруженной разными видами оружия, в западноевропейских армиях XVI в.
Т.о., во 2-й половине XVI в. осознание того, что мушкетеры и аркебузиры должны играть на поле боя более значительную и самостоятельную роль, постепенно закрепляется в сознании западноевропейских военных теоретиков и практиков. Так, в 1570 г. Доменико Моро предложил сократить число пикинеров до 1/3, а также принять такой боевой порядок, когда мушкетеры и пикинеры выстраивались бы на поле боя самостоятельными подразделениями глубиной в 6 шеренг (выделено нами — ). По существу, идея, высказанная Моро, носила революционный характер. Тактика приобретала вместо прежнего активного характера пассивный. На смену прежним средневековым глубоким колоннам-«баталиям» пикинеров, которые своим таранным ударом и натиском тесно сплоченной массы людей прорывали неприятельский фронт, должны были прийти носившие ярко выраженный оборонительный характер построения. Исход же сражения решался бы не рукопашным единоборством бойцов, вооруженных холодным оружием, как в старое доброе средневековье, а массированным огнем мушкетеров и аркебузиров.
 |
 |
|
Нач. XVII в. |
Нач. XVII в. |
Главным препятствием на пути превращения мушкетеров в вполне самостоятельный род пехоты оставалось относительное несовершенство фитильных аркебуз и мушкетов, прежде всего медленность заряжания и связанный с нею невысокий темп стрельбы и в особенности невысокая меткость. На коротких дистанциях аркебуза давала в среднем 50 % попаданий, а мушкетер — около 80%, но с ростом дистанции меткость стрельбы падала в геометрической прогрессии. Низкая скорострельность (в конце XVI — нач. XVII вв. для заряжания фитильного мушкета требовалось осуществить 28 операций, на что уходило не меньше минуты), также серьезно ограничивала потенциал вооруженной исключительно ручным огнестрельным оружием пехоты. В этих условиях бой выигрывал тот, кто сумеет вывести на поле битвы больше мушкетеров и задействует в одном залпе максимальное их число.
Перед европейскими тактиками во весь рост встал ряд первостепенных по важности задач. Во-первых, как повысить эффективность огня стрелков и как организовать их таким образом, чтобы дать возможность участвовать в залпе возможно большему их количеству. Логическим следствием отсюда было сокращение численности tercio для обеспечения его лучшей управляемости и маневренности и уменьшение глубины его боевого построения боевого порядка. Во-вторых, новых условиях огромное значение приобретала дисциплина огня, выработать которую можно было только длительным и тщательным обучением как солдат, так и офицеров. Выдержка, дисциплина ведения огня, глазомер (умение правильно определить дистанцию залпа, на которой неприятель понес бы наибольшие потери и был бы вынужден отказаться от продолжения атаки) приобретали все большую и большую важность. Фактический переход от временно-контрактных армий к армиям постоянным, явочным порядком состоявшийся во конце XVI в., должен был облегчить разрешение этой проблемы.
Кирасир. 1624 г.
Т.о., идея тактической революции в форме замены ударной колонной тактики на линейную оборонительную, с переходом главенства на поле боя от пикинеров к мушкетерам, и решением исхода сражения не рукопашным боем, а пальбой из мушкетов и артиллерийским огнем, буквально витала в воздухе. Реализация ее на практике была лишь вопросом времени, и очень скорого. Теоретически испанцы должны были первыми сделать этот переход. И, казалось, на рубеже XVI/XVII вв. они встали на этот путь. Выше уже отмечалось, что к концу XVI в. явочным порядком численность tercio уменьшилась с первоначальных 3-х тыс. солдат до 1,5-1,8 тыс. Но и это еще не все. Как отмечал М. Робертс, сам боевой порядок tercio серьезно изменился. Пикинеры и мушкетеры в нем постепенно менялись ролями, что вело к тому, что пехота, подобно кавалерии, стала стремиться к уклонению от ближнего боя, сводя схватку к перестрелке мушкетеров. Это неизбежно вело к увеличению доли стрелков (что хорошо заметно по данным таблицы 4) и изменению самого боевого построения. Каре пикинеров уменьшилось, а «рукава», составленные из мушкетеров, напротив, выросли в размерах, в отдельных же случаях тыл tercio уже не прикрывался стрелками. Пика постепенно превращалась из наступательного оружия в оборонительное. Кому, как не испанцам, с их ресурсами и опытом, можно и нужно было сделать последний, решающий шаг и осуществить переворот в тактике.
Однако нет пророка в своем отечестве. Сократив еще во время Итальянских войн численность прежних массивных и громоздких, но слишком уязвимых баталий пикинеров и впервые успешно использовав на полях сражений большое количество аркебузиров и мушкетеров, испанские генералы не смогли завершить начатый поворот. Загипнотизированные успешными действиями своей отменной пехоты, сведенной в tercio они практически до середины XVII в. продолжали упорно цепляться за ударную колонную тактику, которая в значительной степени уже перестала быть таковой, погубив в конечном итоге и славу испанского оружия, и могущество Испании.
 |
|
|
Следующий подход к тактической революции сделали французы. Во время ожесточенных религиозных войн во 2-й половине XVI в. во Франции элементы новой тактики активно использовались гугенотами и католиками (особенно первыми). Дж. Линн, анализируя развитие военного дела во Франции в конце XVI в., во время этих войн, отмечал, что Генрих Бурбон, будущий король Генрих IV, талантливый военачальник и практик, провел ряд реформ в своей армии. Так, по его требованию гугенотская кавалерия отказалась от использования «чистого» caracole и, построившись на поле боя в 6 шеренг (! — ), использовала огнестрельное оружие только для подготовки последующей атаки галопом со шпагами наголо. Кроме того, Генрих неоднократно смешивал кавалерийские эскадроны и роты мушкетеров, оказывавших тактическую поддержку друг другу на поле боя. Значительно большее, чем у его оппонентов, внимание Генрих уделял действиям мушкетеров. В его армии пикинеры, хотя и составляли значительную часть пехоты, уже не играли существенной роли. Во всяком случае, исход трех важнейших сражений, данных Генрихом в октябре 1587 г. при Кутрасе, в сентябре 1589 г. при Арке и в марте 1590 г. при Иври решили слаженные действия генриховой кавалерии, аркебузиров и артиллерии. Католики, сражавшиеся по правилам испано-католической военной системы, не смогли противопоставить гибкой тактике Генриха ничего сколько-нибудь равноценного. «К 1600 году, — отмечал Дж. Линн, — французская армия использовала примерно ту же тактику, что и Густав Адольф четвертью века спустя…».
Однако, в отличие от Морица Нассауского, о котором речь еще впереди, Генрих не был теоретиком. Отличный тактик, у которого суворовский «глазомер» явно преобладал над абстрактным мышлением, Генрих так и не смог стать «ученым-солдатом», не сумел создать собственную военную школу, как его голландский современник или знаменитый военный реформатор начала Нового времени, шведский король Густав-Адольф. Будучи прекрасным практиком, интуитивно обозначив путь к выходу из тактического тупика, Генрих не смог довести дело до логического завершения, оформив свои тактические изыскания в форме теории.
Тем не менее, подводя общий итог развития западноевропейской военный мысли и практики к концу XVI в., можно с уверенностью сказать, что критическая масса уже была налицо. Тактические идеи, воплощенные в жизнь Морицем Нассауским, уже не были в Европе чем-то необычным и неслыханным. Как отмечал Ф. Тэллетт, «…знания о новом оружии, муштре, тактических боевых порядках, технике фортификации и ведения осады и других аспектах военного дела широко распространились в военной литературе, включавшей в себя памфлеты, брошюры, книги, трактаты, наставления и мемуары. Во все возрастающем количестве они стали появляться с начала XVI в., подобно наводнению хлынули после 1560 г. и продолжали выходить в большом количестве на протяжении всего XVII столетия…». Трудами нескольких поколений практиков и теоретиков было создано некое новое интеллектуальное пространство, «атмосфера», в которой постоянно рождались все новые и новые рецепты достижения победы. Дело оставалось только затем, чтобы «поймать» дух времени, уловить его, обобщить, проанализировать, создать новую военную систему и опробовать ее на практике, доказав эффективность новых методов не только на бумаге, но и в поле, соединить воедино теорию и практику. Европейские военные были уже готовы воспринять новые тактические принципы.
 |
|
|
Этот скачок в развитии западноевропейского военного дела в полном соответствии с отмеченной выше тенденцией перенося центра тяжести экономической, финансовой, политической и интеллектуальной жизни Европы с юга на север, с солнечных и жарких берегов Средиземного моря к сумрачных и холодным берегам Ла-Манша, Северного и Балтийского морей произошел на рубеже XVI/XVII вв. в самой передовой на то время во всех отношениях стране — Голландии, «Семи провинциях». И связан этот переворот оказался с событиями т.н. «Восьмидесятилетней войны» 1568-1648 гг., войны, в которой маленькая Голландия сумела завоевать независимость от казавшейся непобедимой Испанской империи.
«Восьмидесятилетняя» война, практически никак не освещенная в современной российской историографии, занимает, пожалуй, в истории развития западноевропейского и мирового военного дела место еще более важное, чем Итальянские войны. Если последние ознаменовали переход к высшей стадии развития военного дела Средневековья в Западной Европе, то можно с уверенностью утверждать, что именно во время первой в Нидерландах родились как война, так и армия Нового времени. Нидерланды стали своего рода настоящим испытательным полигоном для проверки новых идей и военных технологий. Именно здесь, на голландской земле, доведенная до максимально возможного совершенства позднесредневековая военная система, столкнулась с новыми реалиями и в конечном итоге потерпела первое серьезное поражение. Рожденная в ходе противоборства голландская военная система стала основой для шведской системы, из которой, по существу, и выросло европейское военное искусство Нового времени.
 |
|
|
Создание основ новое, протестантской военной системы оказалось связано с деятельностью двух человек — двоюродных братьев Морица и Вильгельма (Виллема)-Людвига Нассауских, возглавивших борьбу голландцев против испанского господства с конца 80-х гг. XVI в. Маленькая «Республика Соединенных провинций», вступив в противоборство с могущественной Испанской империей, оказалась в чрезвычайно трудном положении. С началом революции в «Низинных землях» испанская корона, пользуясь своей огромной военной и морской мощью, оккупировала Нидерланды и приступила к беспощадному подавлению всяких проявлений недовольства. Против всех ожиданий, карательная экспедиция, казавшаяся первоначально легкой и быстрой, неожиданно затянулась — голландцы упорно сопротивлялись. Однако перевес был на стороне испанцев, и восставшие терпели неудачу за неудачей, пытаясь сражаться с испанцами по их правилам игры.
Мориц принял командование над голландской армией в трудное для республики время. Прежний опыт столкновений с испанской армией показал всю ненадежность прежних наемных армий, которые пытался использовать Вильгельм Оранский. Как правило, немецкие наемники оказывались разгромленными испанскими ветеранами, славившимися своим неудержимым напором, храбростью и стойкостью. К тому же солдаты Филиппа II Испанского превосходили наемников опытом и сплоченностью. В итоге невозможность противостоять испанцам в полевых сражениях вынудила голландцев сделать ставку на ведение крепостной войны. Осаждая один за другим голландские города и городки, превращенные в мощные крепости посредством использования основных принципов trace italienne, испанцы теряли темп и несли совершенно ненужные расходы и потери. Мориц же и Вильгельм Нассауские получили драгоценную передышку для того, чтобы тщательно обдумать причины неудач и попытаться найти путь к победе.
 |
|
|
Приступая к реформе голландской армии, Мориц и его брат оказались в сложной ситуации. Противостоявший им неприятель имел неоспоримое превосходство в количественных показателях военной мощи. В распоряжении испанских генералов были огромные финансовые и материальные ресурсы империи Филиппа II. Его военачальники всегда могли рассчитывать набрать в нужном количестве опытных наемников и их командиров, искушенных в военной практике того времени. В рамках в сложившейся в XVI в. военной системы, включавшейся в себя комбинацию пикинеров, наносивших главный удар, аркебузиров, прикрывавших и обеспечивавших их действия, и рейтар, отличавшихся от аркебузиров фактически только большей подвижностью, испанцы и их сторонники были непобедимы. Все решала численность и опыт войск и их начальников, а здесь у испанцев на руках были все козыри. Чтобы победить армии Филиппа II, нужно было противопоставить количеству качество, т.е. совершить поистине революционный прорыв, скачок в иное измерение. Речь шла о создании иной, более эффективной и прогрессивной военной системы, основанной на других принципах, нежели испано-католическая.
 |
|
|
Предпосылки для этого перехода к началу 90-х гг. XVI в. были налицо. Не говоря о широком распространении огнестрельного оружия и trace italienne, особенная, «малая», война в Голландии способствовала серьезным переменам в организации и вооружении войск. Как отмечал Дж. Паркер, война в Голландии характеризовалась не только и не столько ведением осад и обороной крепостей, но и в целом возросшей боевой активностью, выражавшейся в большем числе стычек и столкновений преимущественно малыми силами. Прежние формы тактической организации войск, рассчитанные прежде всего на большие полевые сражения, оказались непригодны для такого рода боевых действий. «Роты были сокращены в численности и сведены в полки, которые, в свою очередь, уменьшились в размерах, стали более управляемыми на поле боя… Солдаты получили единообразную экипировку, детали обмундирования, учения на плацу стали более частыми. Постепенно солдаты превращались в части огромного механизма и лишались своей индивидуальности. Армии стали более «современными»…». Кавалерия окончательно стала второстепенным родом войск (во время осад от нее было мало проку, один убыток), равно как и пикинеры, тогда как мушкетеры и артиллерия приобрели еще большее значение и вышли на первое место.
Мориц и Вильгельм, приняв во внимание эти изменения, попытались связать их с античным военным опытом. Люди, весьма начитанные в трудах античных и византийских военных теоретиков, братья смогли успешно решить эту сложную задачу. Сделать это им было тем проще, что, что, как метко заметил Г. Дельбрюк, «…им не приходилось создавать новой военной организации, да они к этому и не стремились, — но лишь развивать дальше уже существующую организацию, унаследованную ими. И с удивительной проницательностью они распознали в античной традиции именно то, что в их время могло быть использовано…». Выше мы уже отмечали, что идеи переворота в тактике носились в воздухе уже не одно десятилетие.
План Антверпена. 1649 г.
Главное, что они уяснили из римского военного опыта, заключалось в осознании необходимости введения в армии постоянного, регулярного обучения и жесткой дисциплины, поддерживать которую они намеревались, прежде всего, регулярной и стабильной выплатой жалования солдатам и офицерам. Конечно, отдельные элементы обучения солдат вводились и ранее, равно как и более или менее регулярные тренировки. Однако вербовщики всегда предпочитали набирать солдат, уже натренированных и знающих военное дело, а не новобранцев, которых нужно еще учить и учить в процессе ведения боевых действий. Испанцам в этом отношении было легче — на их стороне было преимущество в людских ресурсах и они не были блокированы с суши, как восставшие Нидерланды. Голландцы же были лишены такой возможности. Многолетняя война с испанцами нарушила прежнюю систему пополнения армий солдатами-наемниками, уже знакомыми с основами военного ремесла. Как отмечал Ф. Энгельс, им «…приходилось довольствоваться теми физическими годными добровольцами, которых они могли найти, и правительство оказалось вынуждено заняться их обучением…».
 |
|
|
Создание правильной системы обучения основам военного дела рядовых, унтер-офицеров и офицеров была тем более важна, что, применяя античный военные знания к накопленному к этому времени опыту ведения современной войны, Мориц и Вильгельм постепенно пришли к идее, из которой впоследствии родилась линейная тактика. Небольшие голландские пехотные роты, состоявшие, как было отмечено выше, на 2/3 из мушкетеров и аркебузиров, располагались в несколько линий, поддерживавших друг друга. Каждая же рота, в свою очередь, строилась в 10 шеренг с мушкетерами по краям и пикинерами в центре. Для того чтобы поддерживать непрерывную пальбу, Мориц по совету Вильгельма-Людвига ввел для своих мушкетеров обязательное применение caracole. Рота мушкетер превращалась, таким образом, в своего рода картечницу, осыпавшую неприятеля градом пуль. Пикинеры же должны были прикрывать мушкетер от атак неприятельской кавалерии или пикинеров.
Описывая тактические порядки армии Морица, А.А. Свечин отмечал главную их особенность: «Прочность этого хрупкого боевого порядка основывалась исключительно на дисциплине и доверии солдат к начальникам, на большой подвижности мелких частей, на уверенности управления… Природе было противопоставлено искусство (выделено нами — )…».
Классический голландский 10-шереножный боевой порядок. Нач. XVII в.
Мориц и Вильгельм точно уловили главное отличие римской имперской армии от ее главных противников — отдельно взятый легионер, быть может, и уступал своему противнику, галлу, германцу, даку или сармату, в индивидуальном мастерстве вести рукопашный бой, в физической силе, ловкости и пр. Но он превосходил их умением вести бой в составе тесно сплоченной группы, коллектива, где слабость одного воина компенсировалась совместными усилиями всех бойцов, направленных на достижение победы. Так и сейчас голландские реформаторы сделали ставку не на индивидуальные качества солдата, а на «искусство», подразумевая под ним выработку навыков коллективных действий. Можно сказать, что братья Нассауские открыли новую страницу в истории военного дела — подобно тому, как мануфактурное производство разорило ремесленников, как бы искусны они не были в своем труде, так и армия-машина, созданная Морицем, неизбежно должна была погубить средневековых «ремесленников» от военного дела.
 |
|
|
Новый солдат должен был действовать автоматически, выполнять приемы с мушкетом и пикой не задумываясь и не обращая внимания на происходящее вокруг. Т.о., обучение caracole с обязательным для него контрмаршем и умению маневрировать на поле боя с целью обеспечить непрерывность огня мушкетеров и взаимоподдержку стрелков и пикинеров требовало серьезного и длительного обучения, и не просто обучения, а основанного на жестокой муштре. Только так можно было внушить неопытным новобранцам уверенность в своих силах, выработать в них способность противостоять напору испанских ветеранов, которые продолжали действовать в традиционных глубоких построениях. Всего этого было невозможно достичь без коренных изменений в системе подготовки не только солдат, но прежде всего командного состава — офицеров и унтер-офицеров.
Создание офицерского и унтер-офицерского корпуса, ставшее еще одним признаком армии нового типа и обусловившего высокую боеспособность голландской армии, потребовало осуществления целого комплекса мер, присущих всякой современной армии. Офицер Нового времени как профессиональный военный тем и отличался от средневекового капитана наемников, что он был не просто передовым и самым искусным бойцом, но, прежде всего, воспитателем и учителем. Прежде чем вести своих подчиненных в бой, он должен был подготовить их, обучить, внушить им уверенность в своих силах. Высокие требования, которые предъявлял Мориц к подготовке своих солдат, обусловили и еще одно нововведение, ставшее обязательным признаком всякой современной армии — обучение офицерского состава и издание наставлений, уставов и инструкций. Тенденция повышения требований к уровню подготовки офицерского корпуса наметилась достаточно четко. И хотя осознание необходимости основательного теоретического военного образования не сразу завоевало свое место под солнцем, однако его ценность была признана всеми.
Таким образом, можно с уверенностью сказать, что к началу XVII в. создание новой военной школы было в целом завершено, и она прошла проверку на деле. Европа была поражена, увидев, что могущественнейшая Испанская империя оказалась бессильна справиться с небольшой Голландией. Впечатление от успехов голландской армии, вымуштрованной в соответствии с новой военной системой, было огромным. «Соединенные провинции» превратились в подлинную Мекку для протестантских военных. Голландский военный опыт стал быстро распространяться по всей Европе как через книги, так и посредством перешедших на службу в другие армии солдат и офицеров, служивших под знаменами Морица и Вильгельма Нассауских.
 |
|
|
Правда, широкое распространение принципов новой военной школы по всей Европе сдерживалось тем, что боевые действия в Нидерландах шли в достаточно своеобразных и специфических условиях. Небольшая по площади густонаселенная, высокоурбанизированная страна с антропогенным ландшафтом и множеством укрепленных городов и поселков, вдоль и поперек пересеченная реками и каналами, была малопригодна для действий крупных масс войск. Особенно трудно приходилось кавалерии. Безусловно, Мориц распространил свои тактические находки и на собственную кавалерию, тщательнейшим образом обучая и муштруя ее. Он добивался того, чтобы его всадники могли также легко маневрировать и действовать тесно сомкнутыми тактическими единицами-корнетами, как и голландская пехота. Однако своеобразие боевых действий в Голландии препятствовало широкому использованию кавалерии. Это была прежде всего «пехотная» война, а кавалерии явно не хватало простора для активных действий. В осадной войне она была просто бесполезна, а в полевых сражениях ее роль была невелика — в Голландии всегда можно было найти хорошую позицию, фланги которой были прикрыты искусственными или естественными препятствиями. Ей просто негде было продемонстрировать свои главные козыри — преимущества в подвижности и маневренности. Т.о., голландская система имела довольно специфический характер. Как отмечал Д. Пэрротт, «…голландская реформа стала результатом приспособления армии к ведению позиционной войны, преимущественно связанной с осуществлением полномасштабных осад. Реформы, максимизируя огневую мощь пехоты и усиливая эффективность обороны, могли создать армии, которые посредством дисциплины, муштры и применения линейной тактики были лучше приспособлены к проведению осад. Однако реформа не решала проблемы перехвата инициативы в свои руки, перехода в наступление на поле боя (выделено нами — )…».
Мы не случайно выделили последнюю фразу — совершенствуя оборонительный потенциал своей армии, Мориц не смог решить проблему перехода в наступление. Видимо, именно этим обстоятельством было обусловлен невысокий интерес к голландской системе со стороны имперцев и испанцев. В тактическом плане армия Морица придерживалась чрезвычайно пассивного образа действий, отвечая на вызов, но сама его не делала. Система, разработанная им, по словам М. Робертса, носила жесткий и негибкий характер, и внешний эффект его преобразований в значительной степени был сведен на нет отказом самого Морица от активных действий, его стремлением уклониться от полевых сражений и выиграть войну посредством обороны крепостей и ведения осад. Голландец предпочитал воевать лопатой и киркой, а не мушкетом и палашом, и достиг в этом значительных успехов. Так что сторонники испано-католической школы могли утверждать, что успехи Морица носили случайный характер и в иных условиях армия, вымуштрованная согласно голландской системе, не сможет действовать также успешно, как армия Морица.
То, что годилось для Голландии с ее специфическими условиями, не годилось для других стран. Одним словом, всякие попытки внедрить голландскую систему в чистом виде, без применения к местным условиям (как это было сделано в начале XVII в. в Швеции), как правило, были обречены на неудачу. Опыт сражений 1-й половины Тридцатилетней войны показал, что запас прочности испано-католической школы еще не был до конца израсходован. Tercio, независимо от того, испанцы ли, имперцы ли использовали их на поле боя, обладали большой ударной силой. При умелом руководстве войска, исповедующие пусть и выродившуюся, но достаточно эффективную ударную тактику позднего Средневековья, все еще представляли грозную силу, что и было подтверждено, к примеру, в 1618 г. в сражении при Белой горе. Однако исторической перспективы у старой военной школы уже не было. С рождением новой системы, основанной на иных тактических и организационных принципах, она безнадежно устарела. Натиску испанцев, их порыву был противопоставлен мушкетный и артиллерийский огонь, выдержка и дисциплина. Опыт Тридцатилетней войны и конфликтов 2-й половины XVII в. однозначно доказал правоту Морица. Именно поэтому он и его двоюродный брат считаются «отцами» современной армии и подлинными творцами военной революции.
Для того, что голландская система получила всеобщее признание и широчайшее распространение, вытеснив прежнюю, доведенную до логического завершения ренессансную тактику, нужно было ее усовершенствовать применительно к более открытым, не столь урбанизированным и освоенным человеком, как Голландия и Бельгия, пространствам. Попросту говоря, голландская система в классическом виде «в чистом поле» были малопригодна. Против турок, татар, поляков и иных противников подобного типа она была недостаточно эффективна. Голландский опыт не мог быть скопирован в чистом виде и требовал определенной умственной работы по приспособлению его к конкретным условиям. Как метко заметил М. Робертс, Мориц и его брат только наметили основные линии развития в подготовке войск, тактике и стратегии, развить которые еще только предстояло. Нужно было почувствовать дух реформы Морица, а не ее форму, и завершить дело, начатое голландцами. Эту задачу сумел решить король Швеции Густав-Адольф, который фактически и завершил военную революцию, начатую Морицем и Вильгельмом Нассаускими.
Молитва перед боем. Густав Адольф перед сражением при Лютцене
Шведы достаточно рано ознакомились с идеями Морица Нассауского. Еще в 1601 г. его кузен, Иоганн Нассауский, прибыл в Швецию и попытался реорганизовать шведскую армию по голландскому образцу. Однако его попытка не имела успеха, что и показало сокрушительные поражения шведской армии от поляков под Вейссенштейном в 1604 г. и Кирхгольмом в 1605 г. Нельзя назвать удачными и действия шведской армии во время осады Пскова в 1615 г. Густав Адольф, готовясь вмешаться в Тридцатилетнюю войну, обратил внимание на недостаточную боеспособность шведской армии, выявившуюся в ходе столкновений с поляками и русскими в начале XVII в., и приступил к ее реорганизации. В 1620 г. он направился в длительную поездку в Германию, где имел возможность ознакомиться с различными военными системами. Шведский король изучил все последние новинки военной литературы и, в конце концов, пришел к выводу, что голландская военная система является наиболее прогрессивной и эффективной. Однако он ясно видел и ее недостатки, которые и постарался исправить в ходе военной реформы в Швеции в последующие годы.
«Битва при Брейтенфельде». Гравюра, нач. 30-х гг. XVII в.
 |
|
|
Осуществляя свою реформу, Густав предварительно подверг реорганизации управление своей армии и систему ее снабжения всем необходимым, а также впервые попытался, и не без успеха, слить воедино административную и тактическую единицу — созданный в 1624 г. полк имел в своем составе 2 эскадрона по 4 роты. Позаимствовав у голландцев основные принципы подготовки и обучения войск, Густав Адольф внес серьезные коррективы в тактику. Он сделал ставку на дальнейшее усиление огневой мощи своих войск, для чего мушкетеры шведской армии строились теперь не в 10, а в 6 шеренг (большая скорострельность достигалась усовершенствованием мушкета и тщательнейшей тренировкой солдат). В отдельных случаях боевой порядок шведских мушкетеров мог перестраиваться в 3 шеренги. Поэкспериментировав с пальбой двумя шеренгами сразу, от caracole Густав решил в конце концов отказаться, заменив его залповым огнем. Ставка была сделана не столько на действительное поражение неприятеля огнем мушкетеров, сколько на моральное воздействие слаженной залповой пальбы. Чтобы компенсировать некоторое снижение огневой мощи (из-за снижения практической скорострельности), пехоте были приданы легкие полевые орудия, которые могли сопровождать и поддерживать ее огнем. Пикинеры окончательно лишились каких-либо наступательных функций и превратились исключительно в защиту мушкетеров от атак неприятельской кавалерии. Основная тактическая единица шведской армии, бригада, введенная Густавом Адольфом, имела, как правило, три-четыре батальона-фирфенлейна, строившихся углом вершиной вперед или ромбом. «Ее количественный состав (от полутора до двух тысяч солдат, в зависимости от того, состояла ли она из 3-х или 4-х эскадронов) полностью уравнял ее с tercio; тогда как гибкостью и подвижностью она превосходила голландскую группу батальонов, не говоря уже о достигнутом превосходстве в огневой мощи…», — отмечал М. Робертс.
Т.о., новый боевой порядок, разработанный Густавом-Адольфом, отличался и от голландского, и от испанского. Его глубина еще более уменьшилась, тогда как огневая мощь существенно выросла. «Шведский боевой порядок значительно расползся по фронту; современники видели в нем не столько активные свойства, как оборонительные: Густав Адольф создал из людей нерушимую живую стену…».
«Густав Адольф объезжает свои войска перед сражением при Лютцене»
 |
|
|
Однако этой «стене» не хватало ударной мощи. Отлично исполняя роль подвижного вала шведская пехота не могла нанести противнику сокрушительного поражения, опрокинуть его своим натиском — для этого ей явно не хватало глубины. Именно поэтому Густав Адольф уделил особое внимание повышению боеспособности своей кавалерии. Стремясь сделать ее главной маневренной и ударной силой своей армии, король подверг ее радикальному реформированию. Густав Адольф запретил рейтарам и кирасирам вести огневой бой (произвести выстрел из пистолетов получили право только первые две шеренги всадников) и обучил ее ведению атаки со шпагами и палашами наголо на максимально возможной скорости. При этом он перемешал свою кавалерию с подразделениями мушкетеров, которые должны были осуществлять огневую поддержку ее действий на поле боя. Однако это было компромиссное решение, которое, хотя и усилило шведскую кавалерию, тем не менее, как и всякий компромисс, имело и определенные недостатки. «Попытка короля комбинировать удара и огневую мощь повлекла за собой неудобства, которые частично были возмещены освобождением его кавалерии от традиционного caracole. Однако предложенное им решение было несовершенным: дилемма — скорость или огневая мощь — остались неразрешенными», — отмечал М. Робертс. Тем не менее, это дало шведской кавалерии определенные преимущества над кавалерией имперской, которая сражалась по старинке. И не случайно, что лучший кавалерийский генерал имперцев, Готтфрид Паппенхайм в сражении при Люцене был смертельно ранен пулей именно шведского мушкетера, что и решило исход сражения в пользу шведской армии.
 |
|
|
И последнее, но едва ли не самое главное — Густав Адольф уделил огромное внимание отработке тесного взаимодействия мушкетеров, пикинеров, артиллерии — полковой и полевой, и кавалерии на поле боя. Все вместе взятые, эти усовершенствования в голландской военной системе позволили шведской армии с успехом противостоять и польско-литовской армии, действовавшей в совершенно иной военной традиции (о чем будет подробнее сказано в следующей главе), и исповедывавшей старые тактические принципы имперской армии на полях сражений Тридцатилетней войны. Первое же столкновение шведов и имперцев при Брейтенфельде в 1631 г. закончилось сокрушительным поражением последних. Как отмечал Дж. Паркер, это было «… классическое столкновение между традиционным боевым порядком, использовавшимся со времен Итальянских войн, и новым: солдаты Тилли, построенные в 30 шеренг в глубину и 50 рядов в ширину, встретились со шведскими мушкетерами, выстроенными в шесть шеренг, и пикинерами — в 5, поддержанных многочисленной полевой артиллерией. Превосходство шведов в огневой мощи было ошеломляющим…». Имперские войска были наголову разгромлены, а действовавшая в глубоких квадратных построениях пехота опытного имперского генерала Тилли понесла огромные потери от огня шведских мушкетеров и полковой артиллерии. С этого момента всякие попытки противопоставить густые и глубокие, в стиле испано-католической военной школы, колонны пехоты и кавалерии войскам, исповедывающим линейную тактику, если командиры последних не допускали фатальных ошибок, были обречены на сокрушительную неудачу. Слишком малоподвижные и громоздкие, они попросту таяли под ливнем неприятельских пуль и картечи.
 |
|
|
Пример шведов оказался заразительным. Уже Валленштейн, который возглавил имперские войска после того, как Тилли был убит шведским ядром, в сражении при Люцене отказался от прежней громоздкой тактики и сократил глубину боевого порядка своей пехоты до 10 шеренг. Одни испанцы еще продолжали цепляться за старину, но и их час пробил в 1645 г. Битва при Рокруа 19 мая 1643 г. ознаменовала окончательное крушение ренессансной военной школы. В последний раз густые и глубокие построения пехоты попытались противостоять артиллерии, кавалерии и пехоте, действовавшей в линейных боевых порядках. В этом сражении французской армии и армии испанской, исповедовавших разные тактические принципы, огонь окончательно победил удар. Массивные испанские tercio не устояли против огня французской артиллерии и пали под атаками неприятельской кавалерии. «В пользу Франции сыграли два фактора: превосходство кавалерии и артиллерии — богатого войска и войска богатых… Тяжеловесность испанских боевых порядков восходит к эпоху, — писал П. Шоню, и с этим трудно не согласиться — когда копье торжествовало над мушкетом… Рокруа — это признание превосходства огня. А значит, великий сдвиг в тактике ведения войны». И самый главный вывод, который делает французский историк и который может служить лейтмотивом всей военной революции конца XV — начала XVIII вв., звучит следующим образом: «С одной стороны, огонь выдвигает на первое место экономическое и техническое превосходство. Линейные порядки требуют гораздо большей координации, а стало быть, более совершенной подготовки людей. Все способствует возрастанию цены и изощренности войны. На смену столкновению орд приходит изощренная игра (выделено нами — )…». Выше мы уже упоминали о сделанном Ф. Прэттом сравнении испано-католического боевого порядка с крепостью. И, подобно тому, как средневековые крепости пали под огнем артиллерии, так и эта последняя средневековая крепость рухнула под залповым огнем шведских мушкетеров и полковой артиллерии.
«Битва при Рокруа»
Военная революция в Западной Европе свершилась. В последующие более чем два с половиной столетия европейская военная мысль развивалась в направлении поиска оптимального сочетания разных родов войск, огневой мощи, подвижности и удара, совершенствования приемов боевого применения пехоты, кавалерии и артиллерии. Соотношение пехоты и конницы изменилось, и достаточно серьезно, о чем свидетельствуют данные следующей таблицы:
Таблица 6. Численность пехоты и кавалерии в западноевропейских армиях во время некоторых кампаний XVII — начала XVIII вв.
 |
|
|
Конечно, как всегда, не бывает правил без исключений, и в целом ряде сражений XVII в. мы можем наблюдать картину, когда кавалерия порой не только составляет значительную часть армии, но и превышает ее по численности. Так, при Брейтенфельде в 1631 г. доля кавалерии в армии Густава-Адольфа составляла 1/3, а в противостоявшей ей имперской армии 30,5 %, при Люцене в 1632 г. — соответственно 31,3 и 28,8 %, а при Янкау в 1645 г. пехота вообще оказалась в меньшинстве (шведы имели 60 % кавалерии, а имперцы — 2/3 армии). В 1665 г. армия Х.Б. фон Галена, князя-епископа Мюнстерского, прозванного за свою воинственность «пушечным епископом» (Kanonenbischof), при вторжении в Голландию насчитывала на 20 тыс. пехоты и 10 тыс. кавалерии. Спустя почти 40 лет, в 1704 г. при Гохштедте французы имели 36,2 % кавалерии, а противостоявшие им союзные англо-имперские войска — 41,7 %. И даже в первом крупном сражении войны за Австрийское наследство, в 1741 г. при Молльвице, австрийская армия имела на 9800 чел. пехоты 6800 чел. кавалерии. Однако, что примечательно, хотя австрийская кавалерия и сумела опрокинуть и прогнать с поля боя кавалерию пруссаков, исход сражения был решен действиями прусской пехоты, превосходившей австрийскую и в числе, и в выучке.
 |
|
|
Однако этот парадокс во многом объясняется тем, что после Густава Адольфа тактика применения пехоты, состоявшей преимущественно из мушкетеров, все больше и больше напоминала сражение двух флотов. Выстроившись параллельными линиями друг напротив друга, пехота осыпала противника смертоносным залповым огнем. Резко возросшая огневая мощь пехоты обусловила сохранение за ней ведущей роли на поле боя и в войне в целом. Имперский фельдмаршал Р. Монтекуколи писал о значении пехоты в современной ему войне: «Только в пехоте должна лучшая сила и душа; а следственно большая и честнейшая часть в сей армии быть (выделено нами — )…». Огнестрельное оружие окончательно победило холодное, и «…мушкет, а не пика, стал «queen of battlefield»» — отмечал Ф. Тэллетт.
Вместе с тем присущая введенным Густавом Адольфом боевым порядкам гибкость и эластичность в значительной степени была утрачена. Именно поэтому возросло значение кавалерии как единственного рода войск, сохранившего более или менее удовлетворительную маневренность и подвижность. Кавалерия стала играть чрезвычайно важную роль своего рода «кулаков» командующего армии — как писал Фридрих Великий, «…пусть пехота станет в средоточии, а новоустроенная конница по крыльям; плутонги, нанося неприятелю роковые удары, составят тело битвы, а всадники его руки; и с правой и с левой сторон они должны их простирать неослабно…». Поэтому ее численность существенно выросла в сравнение с прежними временами. Нарушившийся было в 1-й половине XVI в. баланс между пехотой и конницей был восстановлен.
«Смерть Тюренна»
 |
|
|
Восстановлению баланса во многом способствовал и переворот, совершенный французским военным инженером, маршалом С. Вобаном. Разработав в деталях концепцию «артиллерийской атаки» руководствуясь принципом «побольше поту, поменьше крови», Вобан перевернул все представления относительно ведения осадной войны. При правильной постановке дела даже крепости, возведенные с учетом последних веяний в рамках традиции trace italienne, могли быть взяты в кратчайшие сроки, как это было с Маастрихтом в 1673 г., Безансоном в 1674 г. или Намюром в 1692 г. Крепости перестали быть серьезным препятствием на пути новых армий, и стратегия вырвалась, наконец, из «нидерландской трясины», в которой она оказалась в конце XVI в.
Т.о., деятельность Морица Нассауского и Густава-Адольфа вывела европейское военное дело из тактического и стратегического тупика. На смену прежним средневековым приемам и методам ведения войны пришли новые, рожденные в ходе военной революции, а вместе с ними изменилось и само «лицо битвы», определяемое во многом теми людьми, что сходились в смертельной схватке на полях сражений многочисленных войн Нового времени. На смену великолепно обученному и подготовленному бойцу-единоборцу Средневековья пришел солдат Нового времени, характерные черты которого (и армии, состоявшей из такого рода человеческого материала) блестяще описал А.К. Пузыревский: «Индивидуальное развитие солдата, его сметливость, сноровка и умственные способности становились совершенно ненужными. На войска смотрели как на машины или на живое укрепление, предназначенное выдерживать как можно дольше губительное действие неприятельского огня; не в силе натиска искали главную причину успехов, а скорее в пассивной спокойности массы. К чему же при этих условиях должна была стремиться дисциплина? Оставив в стороне развитие нравственных элементов в солдате, она должна была покорить его привычке оставаться при всех обстоятельствах боя в рядах, заставить его устремить все свое внимание на механическую ловкость заряжания и скорость пальбы; дабы удовлетворить своему назначению, человек должен был сделаться автоматом, недоступным никаким внешним впечатлениям боя…».
«Взятие Страсбурга войсками Конде в 1672 г.» Гравюра, конец XVII в.
Средневековое военное дело окончательно ушло в прошлое, хотя отдельные его пережитки еще давали о себе знать очень и очень долго, вплоть до первой мировой войны 1914-1918 гг., на полях которой прежние представления о войне были окончательно похоронены под гекатомбами трупов. Речь теперь шла о совершенствовании армии-машины, доведении принципов новой военной школы до логического завершения, когда имевшаяся в распоряжении генералов техника и людской материал могли быть использованы с наибольшей эффективностью. Это и будет сделано в конце XVIII — начале XIX вв. Наполеоном, когда им был завершен наметившийся еще в середине XVIII в. переход от недостаточно эффективной оборонительной стратегии к стратегии наступательной.
 |
|
|
Пока же до этого было еще далеко, и продолжавшееся после завершения Тридцатилетней войны соперничество и конкуренция между европейскими державами, стремление не отстать от потенциальных противников в освоении последних новинок военного дела способствовало дальнейшему развитию как тактики и стратегии, так и военной техники и технологии. По существу, если европейское (или любое другое, азиатское, африканское или американское) государство в ту эпоху желало сохранить себя как субъекта международных отношений или, более того, претендовало на статус великой державы, оно было просто обязано наращивать потенциал своих вооруженных сил, включаясь в процесс военной революции. В противном случае оно превращалось в государство-изгоя, в объект политики, за счет которого более удачливые и разворотливые соседи решали свои собственные проблемы. Консерватизм в военном деле неизбежно вел к фатальным последствиям, что и было продемонстрировано европейцами в столкновениях с азиатами во 2-й половине XVII — 1-й половине XIX в. Усвоение опыта военной революции становилось жизненной необходимостью, если государство и общество желали сохранить себя. Всякое промедление означало гибель, порабощение более удачливыми и прозорливыми соседями. «Неспособность принять необходимый уровень милитаризма, милитаристской культуры как составной части эффективной политико-государственной системы, милитаризованной социальной структуры и милитаристского этоса в системе международных отношений вела к фатальным последствиям. Первым примером этого могла служить Польша, утратившая независимость в 1792-1795 гг., — отмечал Дж. Блэк, — вторым — Соединенные Провинции (Голландская республика), которая была быстро завоевана сперва бурбонской, а потом революционной Францией в 1747-1748 и 1795 гг.».
Эпизод сражения при Денене
