Перепутанные страницы. О первоначальной конструкции «Слова о полку Игореве»

Рыбаков Б.А. «Слово о полку Игореве» и его время. М., Наука, 1985 г. Стр. 25-67.

 

Написанная восемь столетий тому назад, небольшая по объему — всего лишь половина печатного листа, по нашему счету, — поэма создала огромную библиотеку переводов, исследований, словарей. Мало того, мы теперь нередко рассматриваем Русь конца XII в., когда писалась поэма, и Русь последней трети XI в., в которую внимательно вглядывался поэт-историк сквозь призму «Слова о полку Игореве», сверяя свои знания и представления с оценками великого поэта.

Долго еще не утихнут споры по поводу темных мест «Слова», его автора, места гибели Игоревых полков и многого другого. К таким спорным разделам относится и вопрос о первоначальной конструкции «Слова», о тех вопиющих нелогичностях, которые несколько раз разрывают ткань повествования. Их обычно относят к поэтическим вольностям автора «Слова», к его экспрессивности, их объясняют правом поэта на любое отвлечение от логически построенного рассказа, от нормальной хронологической последовательности. Однако в любых поэтических отвлечениях, которые могут быть преднамеренным авторским художественным приемом, должна быть определенная система, построенная на аналогиях, или на контрастах, или на ассоциациях. В «Слове о полку Игореве» тематически (но не конструктивно!) выделяется пять больших тем:

1. Поход и битва.

2. Русь после поражения Игоря.

3. Святослав Киевский призывает князей к борьбе с Кончаком-победителем.

4. Исторические припоминания об истоках княжьего «непособия» в XI в.

5. Призыв Ярославны и побег Игоря.

В существующем тексте 1800 г. эти темы, за исключением последней (возможно, приписанной осенью 1185 г.), конструктивно не расчленены и целостность каждого четко выделяемого тематического раздела грубо нарушена или инородными по отношению к теме раздела вставками, или перемещением отдельных частей раздела, что в результате местами создавало обратную последовательность событий.

Для обоснования анализа, и в частности для проверки предполагаемой поэтической целесообразности вставок и перебоев основного повествования, рассмотрим в качестве примера одну тему — описание битвы на Каяле, т. е. часть первого раздела и весь второй1. Для обозначения нумерации строк пользуюсь изданием В. И. Стеллецкого2, в нем древнерусский текст разбит на строки, которым строго соответствуют строки перевода, и эти условные строки одинаково пронумерованы от № 1 до № 504.

Расчленение единой темы и перестановки могут быть представлены и на основе этой специально построчной разбивки3текста. Строки от 124 до 267 — описание битвы на Каяле — оказываются расчлененными на три отдельных куска.

1. Строки 124-140. Далее интервал в 25 строк (строки 141-165).

2. Строки 166-188. Далее интервал в 64 строки (строки 189-202).

3. Строки 253-267.

Посмотрим, чем заполнены и насколько оправданы интервалы между образовавшимися частями единого oписания битвы. Первый отрывок начинается с того, что южные ветры несут половецкие стрелы «на храбрыя плъкы Игоревы», далее говорится об окружении русского войска и о героической обороне Яр-Тура Всеволода.

Неожиданно, без всякой логической связи с описанием хода битвы в тексте 1800 г. идет начало большого исторического раздела (строки 141-165) о «веках Трояних» (II-IV вв. н. э.) о «летах Ярославлих» (1019-1054 гг.), об усобицах и разорительных походах Олега Святославича (речь идет о событиях 1076-1078 гг.). Никакой связи между темой братоубийственных войн 1070-х годов, в которых противоборствовали сыновья и внуки Ярослава Мудрого, и битвой Игоря с половцами «в поле незнаемом» нет. Никакими ссылками на поэтическую вольность оправдать такое соседство двух разных отрывков нельзя.

Игорь воевал против половцев, а его деда Олега «Гориславича» порицали за союз с половцами, за привод этих союзников-наемников на Русь во время междоусобий.

Поход Игоря не разорял Русской земли, так как князь вторгся в зону половецких кочевий, а Олега за то и хулили, что тогда «въ княжихъ крамолахъ вЪци чeлoвЪкомь скратишась. | Тогда, по Руской земли рЪтко ратаевЪ кикахуть, | нъ часто врани граяхуть» (строки 158-160). Ни аналогии, ни противопоставления здесь нет, а повествование о битве — главная задача «Слова о полку Игореве» — резко разорвано.

Исторические припоминания тысячелетней давности о благоденственных траяновых веках (имеется в виду трехвековой период активных связей славян с Римом во II-IV вв. н. э.) никак не могут быть объяснены тем или иным поэтическим вольтом, так как никоим образом не связаны с событием, происходившим утром в субботу II мая 1185 г. (строки 112-113):

«Другаго дни велми рано | кровавыя зори свЪт повЪдают».

Почему описание самой битвы на Каяле начинается с действий Яр-Тура Всеволода?

Почти несомненно потому, что полк Всеволода находился в сторожевом охранении. Обычно сторожевую и разведывательную службу несли полки младших князей, которыми в данном случае являлись Олег и Святослав, но именно эта легкая конница и утомилась, накануне преследуя небольшое половецкое кочевье, «рассушясь стрЪлами по полю, | помчаша красныя дЪвкы половецкыя» (строки 99-100). Главные силы — тяжелая рыцарская конница Игоря и Всеволода в этой погоне не участвовала («а Игорь и Всеволод помалу идяста»). Охранять ночью дремлющее «Ольгово гнездо», быть «на борони» должен был Всеволод, как младший из двух братьев. Поэтому на заре в субботу бой начался перестрелкой его воинов с появившимися половцами (строки 131-132):

«Яръ Type ВсеволодЪ! Стоиши на бopoни, | прыщеши на вои стрЪлами»

Это первое соприкосновение с половцами велось в конном строю: «Камо тур поскочаше…», а затем, согласно летописи, «вси соседоша с коней … бьяхуться идуще пеши и посреди их Всеволод не мало мужьство показа»4. Образ храброго князя, скачущего на коне, — признак начального момента трехдневной битвы, начавшейся на утренней заре в субботу 11 мая.

Второй отрывок из описания битвы, отделенный от первого интервалом в 25 строк, разрывающий без всякого смысла, прямого или иносказательного, живую ткань повествования о первом соприкосновении с врагом, продолжает рассказ о тех же самых утренних часах (строки 166-168):

«Съ зараниа до вечера, | съ вечера до свЪта | летятъ стрЪлы каленыя».

Командование сторожевым охранением заночевавшего в степи «Ольгова хороброго гнезда» не означало того, что сам князь Всеволод Святославич должен был всю ночь бодрствовать в карауле, — его двоюродный дед, Владимир Мономах, создавая нормы поведения идеального князя, писал: «На войну вышед, не ленитеся не зрите на воеводы… и стороже сами наряживайте и ночь, отовсюду нарядивше, около вои, тоже лязите, а рано встанете, а оружья не снимайте в себе в борзе…»5.

Вероятно, что именно так и пришлось вести себя князю Всеволоду, охраняя все северское войско в ночь с 10 на 11 мая. Тогда мы можем понять кажущиеся на первый взгляд неуместными слова поэмы о Чернигове и о княгине — это воспоминания, утренние сны Всеволода о детстве в отцовском стольном городе, о «милой хоти» Глебовне. Все это было внезапно прервано, когда «дети бЪсови» — половцы «кликомъ поля прегородиша» (строка 129). Вот здесь автор «Слова» нарушил прямой, последовательный рассказ, действительно допустил поэтическую вольность, но это вполне оправданный прием: это введение контраста между далекими мирными припоминаниями о счастливом детстве (примерно до 7-8 лет Всеволод жил при отце в Чернигове) и об оставленной ради похода жене, с одной стороны, и неожиданным возникновением реальной смертельной опасности — с другой.

Вводить в рассказ о начале битвы повествование о веках императора Траяна и усобицах, поднятых дедом Игоря, и бессмысленно, и антихудожественно. В этом отрывке, который по воле судьбы (но не автора) вклинился в описание утреннего сражения, есть своя четкая логика, свои внутренние контрасты между веками благоденствия и годами разорения, но к окружению половцами войск Игоря в степи ни то ни другое отношения не имеет.

Второй кусок, относящийся к битве (строки 166-188), содержит краткое описание битвы, продолжавшейся двое с половиной суток:

«Бишася день, бишася другый, | третьяго дни къ полуднию падоша стязи Игоревы».

После короткой поэтической концовки в описании самого сражения («ту пиръ докончаша храбрии русичи… Ничить трава жалощами, а древо с тугою къ земли преклонилось»), концовки, фиксирующей внимание читателя на поле этого боя, «на брезЪ быстрой Каялы», в текст 1800 г. вторгается много разнородных сюжетов (напомним об интервале в 64 строки). Здесь и еще одно воспоминание об усобицах, и тоска всей Русской земли, и рассказ об успехах Святослава Киевского, и сон Святослава, и начало беседы великого князя с его боярами, которые сообщают ему о том, что северские князья находятся в плену, закованные в кандалы (строки 251-252). Тогда великий Святослав в ответ на печальное сообщение бояр «изрони злато слово» (строка 268). Рассказ бояр завершен на 252-й строке, а продолжение беседы бояр с князем, начинающееся со слова «тогда» (строка 268), находится 15-ю строками ниже речи бояр.

Чем же заполнены эти строки, разрывающие не только смысловую, но и грамматическую ткань поэмы? Они заполнены продолжением рассказа о печальном исходе битвы на третий день сечи (строки 253-254):

«Темно бо бЪ въ 3 день: два солнца помЪркоста, | оба багряная стлъпа погасоста».

Мы снова возвращаемся на берег Каялы, где в третий день Игорь и Всеволод были пленены.

Возможно, что молодым князьям — Святославу Ольговичу и Олегу Игоревичу — удалось прорвать половецкое окружение («яко стенами сильными огорожени бяху полци половецьскими»6) и устремиться на юг, к морю7, так как в «Слове о полку Игореве» об этих князьях сказано иначе, чем об Игоре и Всеволоде (строки 253-256):

«два солнца помЪркоста, | и въ морЪ погрузиста, | и с нима молодая мЪсяца, Олегъ и Святъславъ, тъмою вся поволокоста».

Какая-то часть русских воинов достигла моря, но из них уцелело только 15 всадников, «а прочии в море истопоша»8.

Грамматическая форма — двойственное число («месяца», «поволокоста», «погрузиста») — свидетельствует в пользу того, что речь идет только об этих двух князьях. Маловероятно, чтобы они сами доскакали до моря, так как это было бы отмечено летописью. Скорее всего, что они возглавили свои полки и прорвались на юг по направлению к морю. Святослава взяли в плен половцы из племени Бурчевичей, кочевья которых находились на реке Волчьей, окаймлявшей с юга место сражения в радиусе около 50 км, как раз на пути от «полчища» к Азовскому морю. В связи с темой моря как места конечной гибели вырвавшихся русских конников находятся и исторические припоминания о приазовских готах (остроготах?), о трагическом времени Бусовом, когда готы убили славянского князя, очевидно, поблизости от моря.

Гибелью русских у моря, последним по времени эпизодом битвы на Каяле, завершается описание «полка Игорева» (строка 267). В тексте 1800 г. этот завершающий отрывок, который продолжает искусственно прерванный рассказ о событиях третьего дня битвы, разрывает описание беседы великого князя с боярами и явно оказывается не на своем месте.

Не на своем месте находятся и строки 200-213, намного опережающие по месту в рукописи конец битвы и повествующие уже о результатах поражения, о тоске и «туге» в Киеве и Чернигове, о погребальных кострах в Русской земле.

На примере только одной темы, связанной с совершенно конкретным событием — битвой на Каяле, мы видим, что так называемые «поэтические отступления» автора абсолютно не оправданы самим авторским замыслом.

То же самое мы увидим и в других темах: беседа Святослава с боярами механически, нарушая грамматический строй, расчленена концовкой описания битвы, дважды повествуется о солнечном затмении 1 мая 1185 г.; воспоминания об усобицах 1060-х — 1070-х годов разорваны на четыре куска, кое-как прилаженных к другим страницам.

Без тщательного анализа всей поэмы в целом и всех тематически-смысловых разделов ее было бы крайне неосторожно провозглашать: «Художник волен излагать события в той последовательности, которая соответствует его замыслу, а не хронологически описывать их». Или: «Логическая и хронологическая последовательность изложения отнюдь не способствует художественности»9. Возражая мне по поводу раздела в моей книге «О перестановках текста в рукописи «Слова»»10, Н.И. Гаген-Торн почему-то не заметила, что в моей реконструкции нет насильственного хронологического порядка.

Д. И. Прозоровский еще сто лет тому назад выстроил все строфы «Слова» в единый хронологический ряд и получил результат, названный мною в упомянутой книге «удручающим», а в свое время высмеянный Е. В. Барсовым, который писал по этому поводу: «Прием г. Прозоровского тот же самый, как если бы мы «Бориса Годунова» Пушкина стали подводить под условия летописного повествования и в видах большей воображаемой научной стройности и последовательности стали вставлять в него то, о чем там умолчено, или опускать то, что там прибавлено, и располагать факты по-своему»11. В моей реконструкции никакой «прозоровщины» нет и право поэта сопоставлять одну эпоху с другой, право пользоваться сравнениями, взятыми из любого хронологического среза, полностью сохранено. Приведу строго последовательно даты событий или жизни людей, упоминаемых в «Слове» (по моей реконструкции):

1019-1054 гг.

1023 г.

1079 г.

1052-1125 гг.

1185 г.

375 г. н. э.

1107 г.

1184 г.

1185 г.

1158 г.

1176 г.

1068-1009 гг.

1066 г.

1067 г.

98-117 гг. до 375 г. н. э.

1019-1054 гг.

1078 г.

1185 г.

Как видим, поиски тематической целостности и логической, грамматической связи разрозненных отрывков нисколько не исключают признания широкого использования поэтом приема свободного обращения к людям и событиям предшествующего столетия или даже отдаленной эпохи антско-готской войны («время Бусово»).

Впервые на необходимость некоторых перестановок в тексте «Слова о полку Игореве» указал А. Ф. Потебня в 1877 г.12 В новую стадию вопрос о перестановках в тексте «Слова» вступил тогда, когда А. И. Соболевский в 1886 г. связал объем перемещаемых кусков с объемом листов первоначальной рукописи. Исследование, начатое А. И. Соболевским, было продолжено И. Д. Дмитриевым-Келда в 1956 г.13

Предложенная мною перестановка отдельных частей текста «Слова» оказалась в полном соответствии с гипотетически восстановленным «списком Соболевского», так как перемещаемые куски текста точно соответствуют страницам рукописи: 1 страница или 2 страницы (лист с оборотом) или 4 страницы (двойной лист). Очевидно, при переплете обветшавшей рукописи с выпадающими страницами переписчик перепутал листы и поэтому неверно скопировал оригинал14.

Выше я рассматривал проблему перестановок в тексте «Слова о полку Игореве» только с точки зрения целостно непрерывного изложения определенной темы, взяв в качестве примера повествование о самой битве на Каяле 10-12 мая 1185 г. Теперь надлежит проанализировать подряд весь текст 1800 г., останавливаясь на явных нарушениях смысла, не объяснимых несомненным уменьем автора «свивать славы оба полы сего времени».

Отрывок № 1 (строки 27-41). Первым ошибочно помещенным, выпавшим из рукописи листом нужно считать, вслед за А. И. Соболевским, лист с описанием солнечного затмения. Предложение Соболевского вызвало горячую полемику, но резюмировать ее лучше всего словами известнейшего знатока древнерусской литературы Н. К. Гудзия: «В результате перестановки Яковлева — Соболевского — Перетца получается действительно логически последовательное и связное чтение, нарушенное путаницей листов», «Думается после сказанного, что есть все основания закрепить эту перестановку в последующих научных и популярных изданиях «Слова о полку Игореве»»15.

Выявляемое в процессе анализа перемещение других отрывков, попавших не на свое место, я не предлагаю учитывать в /i>популярных изданиях, но для научного рассмотрения гипотезы как исходную позицию будущей полемики считаю необходимым представить весь древнерусский текст в реконструированном виде. В моей книге 1971 г. это было сделано на основе перевода В. И. Стеллецкого, но обсуждать предлагаемые перестановки можно только по подлинному тексту на языке XII в.

Отрывок № 2 (строки 141-165). Вторым случаем резкого нарушения повествования является разобранный выше исторический экскурс об усобицах, затеянных Олегом Святославичем в 1078 г. Законное место исторического отступления об усобицах Олега — в той части поэмы, где речь идет о печальных временах «первых князей», об усобицах времен Всеслава Полоцкого (1068 г.).

Если мы поместим отрывок об Олеге, равный четырем страницам (т. е. одному согнутому листу), после раздела, посвященного Всеславу (после строки 392), то мы, во-первых, восстановим правильную хронологическую последовательность (сначала события 1068 г., а затем — 1078 г.), а во-вторых, сделаем понятными слова о стоне Русской земли. Ведь одних событий из бурной жизни Всеслава недостаточно для того, чтобы сделать такой широкий вывод. Если же сюда, в исторический раздел, добавятся строки о «полках Ольговых», то все будет вполне объяснимо.

Отрывок №3 (строки 195-199). Третья нелогичность начинается со 195-й строки. Здесь снова тема усобиц вторгается в рассказ о печальной судьбе Игоревых войск. Снова мы должны отметить, что эта тема не имеет отношения ни к походу Игоря, ни к его трагическому концу. Задуман поход был самими северскими князьями и не был направлен против кого-либо из русских князей. Отрицательная сторона сепаратных действий Игоря и Всеволода может быть уловлена лишь тогда, когда читатели или слушатели поэмы узнают о замысле Святослава Киевского, бросившего братьям упрек не в зачине усобиц, а в преждевременности их похода: «Рано еста начала Половецкую землю мечи цвЪлити» (строка 271). Тема усобиц была связана не с походом Игоря, а с несогласиями князей в момент нападения Кончака на Русь после разгрома им войск Игоря. Уход Давыда Ростиславича с поля боя заставил поэта вложить в уста Святославу знаменитые слова «о княжьем непособии».

В отрывке № 3 обобщается большой и длительный период усобиц, позволявших «поганым» приходить на Русь с победами «со всех сторон». Это историческое воспоминание о тех же печальных временах Олега, приводившего половцев на Русь и спорившего с братьями, а не отражение кампании 1185 г., когда, как известно, не «поганые» пришли «со всех сторон», а храбрые русичи залетели в глубь степей к морю.

Первоначальное место отрывка № 3 — тоже в конце поэмы (как и отрывка № 2), в том разделе, где говорится об усобицах и княжьих крамолах внуков Ярославлих и Всеславлих (после строк 359-367):

«Ярославли и вси внуци Всеславли!.. — Вы бо своими крамолами начнете наводити поганыя | на землю Русскую, | на жизнь Всеславлю: | которою бо бЪше насилие | отъ земли Половецкыи!»

Далее (строки 195-199):

«Усобица княземъ на поганыя погыбе, | рекоста бо брать брат «Се мое, а то мое же». | И начяша князи про малое «се велико млъвити, | а сами на себЪ крамолу ковати, | а погании съ всЪх странъ прихождаху съ побЪдами на землю Рускую».

Здесь все логически связано, каждая последующая фраза полнее раскрывает содержание предыдущих.

Вполне возможно, что причиной помещения выпавшей страницы об усобицах именно в этом месте рукописи послужила фраза об усобицах, принадлежащая соседнему разделу (строки 212-216). Здесь речь идет о военных последствиях гибели северских войск, когда Кончак и Гза устремились на Киевщину и Северщину, когда «въстона … Киевъ тугою, а Черниговъ напастьми».

«Тоска разлияся по Руской земли, | печаль жирна тече средь земли Рускыи. | А князи сами на себе крамолу коваху, | а погании caми, побЪдами нарищуше на Рускую землю, | емляху дань по бЪлЪ от двора».

Здесь эта мысль о связи усобиц с наездами половцев выражена в поэме впервые и правильно связана не с походом Игоря, а с настроением русских князей в момент половецкого нападения. Только одна строка 216 выпадает из общего тона событий 1185 г., так как тогда половцы, пользуясь беззащитностью Северской земли, не ограничивались данью соболями, а забирали женщин и детей. Отмеченная близость двух фаз могла способствовать закреплению потерянной страницы именно здесь.

Отрывок № 3 своим несколько суховатым, почти летописным стилем резко диссонирует с торжественным, овеянным языческой романтикой реквиемом северскому войску Игоря. По изъятии отрывка № 3 перед нами оказывается целостная картина, построенная в единой системе образов: крылатая дева Обида у моря, Игорь-сокол, долетевший почти до моря, и русские валькирии Карна и Желя, как бы обновляющие древние погребальные костры.

Отрывок №4 (строки 253-267). Четвертый случай явного нарушения смысловой связи относится к речи бояр (со строки 246), толкующих «мутный сон» Святослава. Во-первых, сама речь бояр оборвана и ее продолжение (строки 333-338, отрывок № 6) оказалось включенным в обращение к волынским князьям. Во-вторых, в речь бояр вклинился рассказ о конце битвы на Каяле (строки 253-267). Вот это-то описание печальных итогов битвы, начинающееся словами, никак не связанными с обращением бояр к Святославу («Темно бо бЪ в 3 день»), и следует, как уже говорилось выше, считать отрывком № 4. С этим отрывком связаны строки 189-194.

Отрывок №5 (строки 285-295). Пятое нарушение смысловой и грамматической связи относится к начальной части «злата слова». «Злато слово» Святослава Всеволодича (со строки 268) открывается горьким обращением к Игорю и Всеволоду. Все оно выдержано в двойственном числе. Затем в это обращение вторгается в мусин-пушкинском списке сожаление по поводу отсутствия брата Ярослава Черниговского (строки 278-284), которое должно открывать собою весь ряд призывов к князьям и находиться непосредственно перед призывом к Всеволоду Суздальскому. Здесь оно разрывает смысловое и грамматическое построение. Доказательством того, что обращение Святослава к Игорю и Всеволоду искусственно разорвано, являются строки, идущие вслед за воспеванием черниговских былей и ольберов, построенные снова в двойственном числе (строки 285-286):

«Нъ рекосте: МужаемЪся сами: | преднюю славу сами похитимъ, а заднюю си сами подЪлимъ».

И по своей грамматической форме (применение двойственного числа), и по смыслу эти строки продолжают упреки Игорю и Всеволоду (строки 271-277):

«Рано еста начала… |, а себЪ славы искати. | Нъ нечестно одолЪсте | …се ли створисте…».

Далее (со строки 285):

«Нъ рекосте: МужаемЪся сами…».

Если вынести за скобки обращение к Ярославу Черниговскому и поместить его перед словами «Великый княже Всеволоде» (строка 296), то все упреки Игорю и Всеволоду составят один непрерывный текст со строгой внутренней логикой. Вслед за всеми упреками обоим братьям в тексте пойдет поэтический образ старого сокола (строки 288-290), защищающего свое гнездо, жалобы на княжье непособие и восклицание по поводу разгрома Римова и Владимира Переяславского.

Выше была сделана перестановка, необходимая для понимания речи бояр, предшествующей «златому слову» (отрывок № 4). Здесь предложена перестановка, позволяющая воссоздать начало «златого слова», ту его часть, которая как бы является ответом на слова бояр о двух соколах с порубанными крыльями. Порядок строк должен быть такой: 270-277; 285-295; 278-284; 296-301. Мы вернемся к рассмотрению этих разделов после ознакомления с шестым нарушением первоначального порядка.

Отрывок №6 (строки 333-338). Последняя, шестая нелогичность явно ощущается в той части «златого слова», где автор обращается к волынским князьям Роману Мстиславичу и Мстиславу (Ярославич?). Сюда вклинилось оторвавшееся от своего места описание последствий поражения Игоря. Этот отрывок грамматически не согласован с окружающим его текстом: предшествующая фраза построена в двойственном числе («суть бо у ваю»), а отрывок № 6 — в единственном («уже, княже»). Далее, за пределами этого отрывка речь идет о пяти князьях, и применяется там, естественно, множественное число.

Начинается отрывок № 6 с такого противопоставления, которое не имеет основания в предшествующем тексте: «Нъ уже, княже, Игорю утръпЪ солнцю свЪтъ…» (строка 333). Перед этим речь шла не об Игоре, а о Литве, Ятвягах и успехах князей Романа и Мстислава.

Первоначальное место отрывка № 6 надо искать там, где применяется то же обращение «уже, княже», — в речи бояр, толковавших сон Святослава. Мы уже видели, что в одном месте речь бояр была нарушена внедрением в нее отрывка № 4. Именно в этом, самом дефектном месте должен быть помещен и отрывок № 6. В своем восстановленном и очищенном виде речь бояр должна выглядеть так (со строки 246 до 252):

«И ркоша бояре князю: | «Уже, княже, туга умь полонила. | Се бо два сокола слЪтЪста съ отня стола злата | поискати града Тьмутороканя, | а любо испити шеломомь Дону. | Уже соколома крильца припутали поганыхъ саблями, | а самаю опуташа въ путины железны».

Далее (строки 333-338):

«Нъ уже, княже, Игорю утръпЪ солнцю свЪтъ, | а древо не бологомъ листвие срони: | по Роси и по Сули гради подЪлиша. | А Игорева храбраго плъку не крЪсити! | Донъ ти, княже, кличетъ и зоветь князи на победу: Олговичи, храбрыи князи, доспЪли на брань».

Далее (строка 268):

«Тогда великий Святъславъ изрони злато слово».

В этом варианте все связано и логически, и грамматически. Бояре объясняют «мутный сон» великого князя тем, что ум его объят печалью о двух соколах-князьях, попавших в железные оковы. Далее говорится об угрозе со стороны половцев, заранее поделивших между собою русские города, об отсутствии погибших Игоревых полков (которые могли бы постоять за свою землю) и о необходимости в этих печальных условиях самому Святославу во главе русских князей идти на Дон, что, по данным Ипатьевской летописи, Святослав и ранее предполагал сделать.

Итак, перед нами шесть кусков поэмы, изъятых некогда со своих мест и перемещенных переписчиком (или переписчиками) в разное время в другие места, где находилось какое-то приблизительное соответствие в тексте: например, Всеволод и Чернигов — рядом с отрывком № 2 или фраза об усобицах и о поганых — рядом с отрывком № 3. Перемещение облегчалось тем, что почти каждый отрывок представлял собою определенную структурную единицу обветшавшей рукописи с выпадавшими из нее листами.

По расчетам А. И. Соболевского, список «Слова о полку Игореве» XIV в. должен был иметь примерно 180-200 знаков на одной странице. По расчетам В. Н. Перетца, более поздний промежуточный список XV в. насчитывал 270-290 знаков на одной странице16. Для самого мусин-пушкинского списка по его екатерининской копии М. В. Щепкина установила, что одна страница содержала в среднем 950 знаков и что количество строк на странице колебалось от 29 до 3417.

Размеры наших перемещенных отрывков таковы:

№ 1 — 354 знака (2 страницы по 177 знаков, «Список Соболевского»);

№ 2 — 711 знаков (4 страницы по 177 знаков, «Список Соболевского»);

№ 3 — 165 знаков (1 страница в 165 знаков, «Список Соболевского»);

№ 4 — 430 знаков;

№ 5 — 291 знак (1 страница, «Список Перетца»);

№ 6 — 186 знаков (1 страница в 186 знаков, «Список Соболевского»).

Как видим, большая часть отрывков подходит под расчеты Соболевского: 177, 177, 165, 186. Колебания количества знаков весьма незначительны и могут объясняться, например, наличием небольших инициалов, отнимавших место десятка обычных букв. Следовательно, можно думать, что рукопись XIV в., которую предполагал Соболевский, была повреждена в четырех местах: один раз выпал лист, исписанный с обеих сторон (№ 1), второй раз выпал двойной, согнутый лист, состоящий из 4 страниц (№ 2), а дважды писец неверно переписал по одной странице (№ 3 и № 6). Отрывок № 5 точно соответствует нормам Перетца для рукописи XV в. и, очевидно, относится к ошибке другого, более позднего переписчика.

Только один-единственный отрывок — № 4 — не укладывается точно в эти расчеты: 430 букв могли быть написаны и на страницах малого формата (177+177+76) и тогда занимали бы две с половиной страницы рукописи XIV в., но могли быть написаны на более крупных страницах XV в. (290+140). В этом случае вторая страница была бы неполной. Более вероятен второй случай, так как он основывается на выпадении из рукописи одного листа.

Перемещение листов старой рукописи началось тогда, когда и язык поэмы, и герои «Слова», и сами события 1160-х — 1180-х годов были уже достаточно далеки от переписчиков поэмы, чем и объясняется неточное приурочение выпавших листов по случайному совпадению имен или отдельных слов. Примером попытки одного из поздних переписчиков сгладить смысловой перепад между плавным рассказом о битве и вклинившейся в него страницей из другого раздела является текст (строки 164-165): «То было въ ты рати и въ ты плъкы, | а сицей рати не слышано!».

Если во имя уважения к неприкосновенности текста «Слова о полку Игореве» 1800 г. мы откажемся от каких бы то ни было поправок и перестановок, то перед нами встанет труднейшая задача: как и чем объяснить полтора десятка резких перепадов логики изложения, переходы от одной незавершенной темы к другой, взятой иной раз из совершенно другой эпохи и не увязывающейся с начатой темой?

Н. К. Гудзий с полной непреложностью показал, что невозможно полагать, будто бы автор сначала говорил о затмении во время похода, а потом сказал о том, что можно уже седлать коней в поход. Чем можно объяснить, что описание трагической битвы дважды перебито то рассказом о событиях столетней давности, то общим рассуждением об усобицах? Зачем было автору разрывать надвое описание конца битвы и речь бояр, перепутав это вопреки точным грамматическим формам? Как мог автор главнейшую тему своей поэмы — «златое слово», призыв к князьям — дважды прервать (опять-таки с грубым нарушением грамматических норм) для досказывания того, что было прервано на полуслове ранее?

Не будем винить гениального автора, у которого каждый образ, каждая метафора, каждое слово подчинены величайшей гармонии всей поэмы, а вспомним переписчика летописи Лаврентия, писавшего в то самое время (1377 г.), когда, возможно, переписывалось заново и «Слово о полку Игореве»: «И ныне, господа, отци и братья, оже ся где буду описал, или переписал, или не дописал, чтите исправливая Бого деля, а не клените, занеже книги ветшаны, а ум молод не дошел» 18.

* * *

Одним из частных вопросов, прямо связанных с проблемой конструкции «Слова о полку Игореве», является трудный вопрос, которому можно дать условное наименование — «утерянная страница» 19.

Если попытки установить первоначальный порядок отдельных разделов «Слова» по признаку перепутанных страниц были встречены враждебно (правда, без соответствующего разбора аргументов), то вопрос об утерянной странице, безусловно, будет еще более опасен для автора гипотезы. Должен заметить, что и для меня самого попытка восстановления утерянного является лишь правдоподобной, но не доказанной полностью.

Речь идет о том, что где-то в составе «Слова о полку Игореве» должно было быть сказано о победах над половцами «Старого Владимира» — Владимира Всеволодича Мономаха, противоборствовавшего и с теми князьями, которые вели междоусобные войны и приглашали половцев в качестве своих союзников. Об этом еще в 1853 г. писал С. М. Соловьев: «Здесь с первого взгляда очевиден пропуск, ибо сочинитель обещал начать повесть от старого Владимира; мы необходимо должны предположить здесь рассказы о борьбе Мономаха и последующих князей с половцами и потом естественный переход к походу Игоря на поганых»20 (курсив мой. — Б. P.).

С. М. Соловьев предполагал пропуск в самом начале поэмы, исходя из того, что сам автор ее в своем запеве предупредил (строки 21, 22):

«Почнемъ же, братце, повесть сию | отъ стараго Владимера до нынЪшняго Игоря».

О Старом Владимире автор «Слова» вспомнит еще раз, когда будет писать о лютых усобицах времен Всеслава Полоцкого и коварных Ярославичей (строки 393-394):

«О, стонати Руской земли, помянувше пръвую годину и пръвых князей! | Того стараго Владимира нельзЪ бЪ пригвоздити къ горамъ Киевскимъ».

Но в промежутке между этими двумя упоминаниями Владимира автор ничего о нем и о его победах над половцами не говорит, если не считать того, что добавлено в первом случае в запеве, но добавлено грамматически неуклюже, так, что при первом взгляде создается впечатление, что хвалебные слова относятся к Игорю, а не к Владимиру (строки 23-26):

«иже истягну умь крЪпостию своею | и поостри сердца своего мужествомъ, | наплънився ратнаго духа, | наведе своя храбрыя плъкы на землю ПоловЪцькую за землю Руськую».

Эти слова не могут относиться к Игорю, которого «НЪмци и Венедици, | ту Греци и Морава | … | кають князя Игоря, | иже погрузи жиръ во днЪ Каялы, рЪкы половецкия», который «высЪдЪ из сЪдла злата, а в сЪдло кощиево» (строки 230-236).

Тот, кто «навел» свои войска на Половецкую землю, тот победитель, а не пленник и не беглец. Речь идет о многочисленных победах Владимира Мономаха с 1079 по 1117 г., которые справедливо могут быть противопоставлены эгоистической политике Олега «Гориславича», а не об Игоре, все войско которого погибло в степи и открыло путь на Русь «пардужьему гнезду» половецких ханов. С. М. Соловьев полагал, что вслед за первым упоминанием старого Владимира в запеве поэмы следовало «поэтическое сказание о походах Мономаха», известное по Ипатьевской летописи. При характеристике князя Романа в Ипатьевской летописи (под 1201 г.) сказано: «Ревновавше бо деду своему Мономаху, погубившему поганые измаилтяны, рекомыя половцы, изгнавшю Отрока в Обезы за Железная врата … Тогда Володимери Мономах пил золотым шеломом Дон, и приемшю землю их всю, и загнавши окаянные агаряны…» 21

С. М. Соловьев прав в том отношении, что в «Слове о полку Игореве» где-то должно было быть хоть что-то сказано о Владимире Мономахе, так как иначе повисает в воздухе начало во втором упоминании «Старого Владимира»: «Того старого Владимира…».

Грамматическая форма требует, чтобы перед этим указательным местоимением было сказано о положительных качествах того князя, об отсутствии которого на Киевских горах так сожалеет поэт.

Предложенный С, М. Соловьевым текст не может восполнить пробелы, так как в нем мы видим типичную церковную лексику: «измаилтяны», «агаряны», которой не пользуется автор «Слова о полку Игореве». Вполне вероятно, что приведенное выше сказание об Оре, певце половецком, в котором упоминаются и Мономах, и Отрак и Кончак, было современно «Слову», но автор его был другим человеком из другой среды.

С. М. Соловьеву еще не было известно «Слово о погибели Русской земли», открытое в конце XIX в., в котором тоже восторженно воспевается Владимир Мономах. М. С. Грушевский писал о том, что это произведение является таким же подражанием «Слову о полку Игореве», как и «Задонщина»22.

Однако, прежде чем заглянуть в это интересное произведение начала ХIII в., нам следует окончательно выяснить вопрос о том, кого из двух знаменитых Владимиров Древней Руси следует понимать под «Старым Владимиром» — Владимира Мономаха или его прадеда Владимир Святого?

Устный народный былинный эпос в XIII-XIV вв. объединил обоих эпических героев в одного «Владимира стольно-киевского», но применительно к письменным памятникам мы всегда располагаем теми или иными уточняющими признаками.

Историки Сергей Михайлович Соловьев, Б. Д. Греков, М. Н. Тихомиров и литературовед А. С. Орлов, написавшие специальное исследование о Мономахе, не сомневались в том, что в «Слове о полку Игореве» во всех трех случаях, где упоминается Владимир, речь идет о Мономахе23. Историк Александр Васильевич Соловьев и Д. С. Лихачев полагают, что «Старый Владимир» — это, «конечно», «несомненно», Владимир I Святославич24.

Такая уверенность не подкреплена данными самого «Слова о полку Игореве». Владимир I не наступал на степь, а оборонялсяот степняков, а степняки эти — не половцы, а печенеги, имени которых нет в «Слове». Ссылка на многочисленные походы Владимира I ничего не доказывает, так как походы эти были направлены не в степь, а на запад, к Польше, или на северо-восток, к Вятичам. Под «первыми усобицами», которые помнил предшественник автора — Боян, никак нельзя понимать ни усобицы самого Владимира I, убившего своего сводного брата, ни усобицы 1015-1024 гг. после смерти Владимира I, так как ни слова не сказано ни о Святополке Окаянном, ни о его жертвах Борисе и Глебе. Боян дожил примерно до 1080-х годов и воспевал Олега и Романа Святославичей, участвовавших в усобицах времен Мономаха (1052-1125 гг.), а именно по поводу этих усобиц, преодоленных твердой рукой Владимира II Мономаха, и восклицал поэт, сожалея, что нет среди его современников такой фигуры, как «Старый Владимир».

«Первые усобицы» — это усобицы «первых князей», т. е. тех князей Ярославичей, которые впервые после «самовластца» Ярослава (1024-1054 гг.) расчленили Русь на несколько синхронных княжеских волостей и враждовали между собой. Ссылки на то, что от Владимира Святого русские как бы начинали новый счет времени, и поэтому должен подразумеваться именно он, не соответствуют тексту и духу «Слова о полку Игореве», автор которого не интересовался таким рубежом, как крещение Руси в 988 г. Более того, автор «Слова» дал в одном месте (строки 141-143) краткий перечень важных, с его точки зрения, хронологических рубежей, и имени Владимира I в нем нет:

«Были вЪчи Трояни, | минула лЪта Ярославля, | были плъци Олговы, Ольга Святьcлавлича».

«Трояновы века» — это время благоденствия древних славян на Днепре, установившегося после императора Траяна (98-117 гг. н. э.) и продолжавшегося до «времен Бусова», т. е. до 375 г. Эти три столетия характеризуются оживленной торговлей славянской знати с Римом, отразившейся в сотнях кладов римских серебряных монет II-IV вв. в славянских землях.

«Троянова тропа», «Троянова земля» и «века Трояна» упоминаются в поэме в связи с Бояном или героями его сказаний. Очевидно, автор «Слова» черпал свои знания об этой отдаленной эпохе из эпических сказаний Бояна. В перечне хронологических рубежей мы видим Траяновы века как благоприятную эпоху и сразу оказываемся в XI в. Автор поэмы четко видит в нем две части: эпоху Ярослава Мудрого (1019-1054 гг.), конечное время существования и расцвета единой Киевской Руси, и эпоху Ярославичей, кровопролитных войн родных и двоюродных братьев, время братоубийственных походов Олега «Гориславича», при котором редко покрикивали пахари — часто каркали вороны. Этого-то Олега и смирил, в конце концов, Старый Владимир Мономах, его-то и вспоминал автор «Слова» в связи с «княжьим непособием» 1180-х годов.

Боян, по свидетельству автора «Слова», был великим поэтом, его произведения были, очевидно, хорошо известны и образованным современникам «Слова», так как автор свободно цитирует Бояна, намекает на его оценки, противопоставляя им свои. Пушкин верно отметил, что «Слово о полку Игореве» есть как бы полемика поэта 1180-х годов с поэтом 1040-х-1080-х годов. Двух поэтов разделяло не только столетие, но и иная династическая направленность: Боян был певцом «Ольговичей», а автор «Слова» — певцом «Мономашичей» и даже более узко — «Мстиславова племени». Его панегирик Святославу Всеволодичу Киевскому объяснялся только тем, что Святослав реально возглавил оборону от Кончака летом 1185 г. после разгрома войск Игоря. Может возникнуть вопрос: почему Мономах назван «Старым», но ответ очень прост — Старый Владимир приходился дедом великому князю Рюрику, Давыду Смоленскому, Всеволоду Большое Гнездо и прадедом шестерым другим героям «Слова», действовавшим в 1185 г. — эпитет был дан вполне обоснованно.

К сказанному можно добавить еще одно косвенное соображение: в последнем разделе «Слова», где речь идет о побеге Игоря из плена, единственным историческим припоминанием является рассказ о гибели в реке брата Мономаха — Ростислава Всеволодича, возвращающий читателя ко времени «полков Ольговых», так как Ростислав погиб, обороняя (вместе с Мономахом) Русь от половцев, а Олег в это самое время в союзе с половцами двигался на Русь из Тмутаракани.

Возвратимся к «Слову о погибели Русской земли». В этом произведении, рожденном в эпоху кровавых усобиц сыновей Всеволода Большое Гнездо (около 1216 г.), вспоминаются, как и в 1185 г., эпические времена Владимира Мономаха: «которым то Половьци дети свои полошаху в колыбели».

Завершив описание несчастий, принесенных Руси княжескими усобицами, поэт восклицает (строка 393):

«О, стонати Руской земли, помянувше пръвую годину и пръвыхъ князей!»

Година «первых князей», только что с горечью описанная автором, — это время «первых усобиц» после единодержавия Ярослава Мудрого, когда единственным просветом была эпоха «Старого Владимира», при котором притихли княжеские споры. Вот здесь-то, между воспоминаниями об усобицах 1060-х — 1080-х годов благодарной памятью о «том Владимире», и должно было находиться какое-то разъяснение положительных сторон исторической деятельности Владимира Мономаха.

Такое разъяснение мы и находим в «Слове о погибели Рускыя земли и по смерти великого князя Ярослава»25. Это краткое вступление к не дошедшему до нас какому-то произведению подразделяется на три раздела. Первый раздел — восхищенное описание Русской земли с ее природой и городами. Второй раздел — обрисовка обширной и могучей державы Владимира Мономаха (1113-1125 гг.). От третьего раздела сохранилось только начало, определяющее причину написания всего произведения: «А в ты дни болезнь крестияном от Великого Ярослава [Мудрого] и до Володимера [Мономаха] и до нынешняго Ярослава и до брата его Юрья, князя володимерьскаго…».

Здесь говорится о том же самом, о чем идет речь и в «Слове о полку Игореве», — о том, что после благополучных «ярославлих лет» в единой Руси начались усобицы («болезнь»), продолжавшиеся до «Володимера» и существовавшие вплоть до времени сыновей Всеволода Большое Гнездо. Эти последние усобицы, наиболее мрачным проявлением которых была Липицкая битва 1216 г., и послужили, очевидно, причиной написания неизвестного нам в полном виде нового патриотического произведения давно уже сопоставленного исследователями со «Словом о полку Игореве»26.

Рассмотрим срединную часть «Слова о погибели», посвященную конкретному прославлению Мономаха, которого так недоставало в «Слове о полку Игореве». Как и в «Слове о полку Игореве», здесь использован прием широкого географического показа. Держава Старого Владимира очерчена с такой высоты, что сразу определяется ее место на всем Европейском континенте27:

«ОтселЪ до угоръ и до ляховъ, до чаховъ, от чахов до ятвязи и от ятвязи до Литвы, до немець, от нЪмець до корЪлы, от корЪлы до Устьюга, гдЪ тамо бяху тоймици погании, и за Дышючимъ моремъ; от моря до болгаръ, от болгаръ до буртасъ, от буртасъ до чермисъ от чермисъ до моръдви, — то все покорено было … великому князю … кыевьскому; Володимеру и Манамаху, которымъ то половци дЪти своя полошаху в колыбЪли. А литва из болота на свЪтъ не выникываху, а угры твердяху каменые городы железными вороты, абы на них великый Володиморъ тамо не вьЪхалъ, а нЪмци радовахуся, далече будуче за Синимъ моремъ. Буртасы, черемиси, вяда и моръдва бортьничаху на князя великого Володимера»

Поскольку все выводы о перепутанных или утраченных страницах делались мною ранее лишь после выяснения формальной стороны — соотнесения объема текста с количеством знаков на странице или на листе, — то и в этом случае следует начать с подсчета количества букв.

В приведенном отрывке 532 знака. В реконструкции А. И. Соболевского (предполагаемый промежуточный список XIV в.) на одну страницу приходится 180-200 знаков. К нашему случаю это не подходит, так как не укладывается в двустраничный лист. По расчетам В. Н. Перетца более поздний промежуточный список XV в. насчитывал примерно 270-290 знаков на одной странице28. Приведенный выше отрывок мог уместиться на двух таких страницах: 532:2=266 знаков. Следовательно, нам возможно вести рассуждение о списке «Слова о полку Игореве» относящемся к XV в.

К XV в. относится один из списков «Задонщины», автор которой сознательно и упоенно следовал «Слову о полку Игореве», известному ему, как полагают, наизусть. Никаких иных литературных воздействий на «Задонщину» исследователи не указывают. Тем интереснее единственное отклонение: в списке Кирилло-Белозерского монастыря (статьи сборника с этим списком переписывались с 1470-1479 гг.)29 есть место, безусловно связанное с определением границ державы Владимира Мономаха в «Слове о погибели»: «Тогда поля костьми насеяны, кровьми полиано. Воды (?) возпиша, весть подаваша по рожнымь землямь: за Волгу, к Железным Вратомь, к Риму до Черемисы, до Чахов, до Ляхов, до Устюга поганых татар, за Дышущеем моремь…»30.

Здесь в одну фразу соединены различные географические названия, почерпнутые как из «Слова о полку Игореве» («Незнаемая земля», «Волга», «Рим»), так и из того источника, из которого брал свои сведения о пределах власти Владимира Мономаха ростово-суздальский книжник, писавший при правнуках этого князя (Черемиса, Устюг Великий, Дышучее море — Ледовитый океан).

Снова всплывает вопрос, порожденный грамматической и смысловой несуразицей того места «Слова о полку Игореве», где горечь воспоминаний об усобицах XI в. неожиданно прервана, а от логической антитезы княжеским распрям уцелела лишь конечная мысль: «…того Старого Владимира» невозможно навечно сделать усмирителем подобных усобиц, вопрос о том, что в первоначальном авторском варианте «Слова о полку Игореве» мог быть (грамматически — должен был быть) какой-то раздел о заслугах Мономаха в объединении русских земель.

Раздел в «Слове о погибели», посвященный географическому обзору единой Руси, подвластной Старому Владимиру, вполне может рассматриваться как допустимый вариант заполнения пробела в «Слове о полку Игореве». Панегирик Мономаху, выраженный пространственно-политическими понятиями XII в., не мог быть сочинен ростово-суздальским книжником, писавшим накануне татарского нашествия, так как очерченная в панегирике единая держава Старого Владимира реально существовала в первой четверти XII в., но превратилась в полтора десятка самостоятельных княжеств-королевств к тому времени, когда ростово-суздальский книжник пытался связать ее с именами современных ему князей, правнуков Владимира31.

Ознакомимся внимательнее с тем единственным списком «Задонщины», в котором так убедительно просматривается знание деталей описания державы Мономаха.

Серия источниковедческих работ Р. П. Дмитриевой и О. В. Творогова, посвященных анализу всех пяти известных нам списков «Задонщины» и их взаимоотношениям со «Словом о полку Игореве»32, позволяет сделать важные для нашей темы сближения. Списков «Задонщины» пять; интересующее нас место (Черемиса, Устюг, Дышучее море) имеется только в одном, написанном рукой известного книжника Ефросина в 1470-е годы. Ефросин был не первым переписчиком «Задонщины», а, так сказать, переписчиком второго поколения. Его редакция отличается большим лаконизмом и тем самым большей близостью к «Слову о полку Игореве», чем другие списки33.

Очень интересны выводы О. В. Творогова, считающего, что из всех переписчиков «Задонщины» только один Ефросин вторично обращался к «Слову о полку Игореве 34.

Обращение книгописца Ефросина к «Слову о полку Игореве», освежившее подражательную часть «Задонщины», крайне важно для нашей темы еще и потому, что во всей многообразной книжной деятельности Ефросина нет никаких следов знакомства его со «Словом о погибели Русской земли». Совпадающие же с этим произведением характерные географические термины тесно переплетены у Ефросина с терминами «Слова о полку Игореве».

Материал для размышлений теперь состоит из следующих пунктов:

1. В дошедшем до науки списке «Слова о полку Игореве» существует пробел: содержание исчезнувшего — описание заслуг Владимира Мономаха, умевшего удержать единство Руси.

2. Сто лет спустя после Мономаха, в эпоху раздробленности и кровавых усобиц (например, 9233 воина убиты в 1216 г.), тоже вспоминалось единство Руси при Владимире Мономахе — «Слово о погибели Русской земли».

3. Относящийся к описанию державы Мономаха текст «Слова о погибели» равен по количеству знаков двум страницам (1 листу) реконструированной рукописи XV в.

4. Один из переписчиков «Задонщины» (около 1380 г.), работавший в конце XV в., повторно обратился к «Слову о полку Игореве». В его авторизованном списке «Задонщины» появилась выписка из географического обзора державы Мономаха, аналогичная выписке, сделанной в «Слове о погибели».

Полученные материалы позволяют высказать предположение, что кирилло-белозерский книгописец взял свои сведения из более полного списка «Слова о полку Игореве», в котором ощущаемый нами пробел был заполнен описанием державы Старого Владимира.

В автографе «Слова о полку Игореве» необязательно был именно тот текст, который содержится в «Слове о погибели», но тамдолжен был быть подобный текст с противопоставлением Мономаха князьям-«гориславичам».

В дошедшем до нас виде «Слово о полку Игореве» содержит три изъяна: 1) нарушена грамматика, 2) не выполнено автором обещание вести повествование от Старого Владимира, 3) усобицам XI в. не противопоставлен исторический идеал автора — единая в оборонительном отношении Русь, каковой она была при Мономахе.

Если «Слово о погибели» и список Ефросина рассматривать как следы разновременного пользования полным вариантом «Слова о полку Игореве», то все перечисленные недочеты устраняются.

В свою реконструкцию предполагаемого первичного порядка перепутанных страниц я ввожу и «утерянную страницу», но не в качестве утверждения, а просто для лучшего зрительного восприятия гипотезы.

После возвращения перепутанных страниц на свои первоначальные места конструкция «Слова о полку Игореве» несколько изменится: исчезнут логические перепады, исчезнут вторжения чужеродного текста в связный непрерывный рассказ (например, в беседу Святослава с боярами), соединятся расчлененные искусственными вставками повествования об одном событии (например, о битве на Каяле), исчезнут некоторые так называемые «поэтические вольности» автора, который будто бы при описании начала битвы на Каяле вспомнил вдруг об императоре Траяне, о Ярославе Мудром и о погребении Изяслава Ярославича в 1078 г.

Существенной новой конструктивной единицей будет обширный раздел о «Ярославлих и Всеславлих внуках», о положительных и отрицательных героях русской истории за сто лет до «полка Игорева». В этом разделе обрисована деятельность Всеслава Полоцкого (1066-1069 гг.), избранного в великие князья киевским народом после восстания 1068 г., усобицы, организованные Олегом «Гориславичем» (1070-е — 1090-е годы), и, возможно, в этом же разделе находился панегирик самому замечательному из Ярославлих внуков — «Старому Владимиру» Мономаху (1070-е годы — 1125 г.).

Вопрос о месте в поэме этого целостного раздела о первых (после Ярослава) князьях и их усобицах решается на основании следующих соображений. Он не может предшествовать описанию похода Игоря, так как поднятая в этом разделе проблема «княжьего непособия» возникла только после разгрома Игоря и осады Переяславля Кончаком, когда князь Давыд Смоленский изменил и бросил общерусское войско в самый ответственный момент. Не мог быть этот раздел помещен и после побега Игоря, так как к этому времени Кончак уже возвратился к своим кочевьям у Тора и война с ним кончилась. Единственное место для раздела об усобицах, смиряемых властью великого князя Киевского (в историческом плане — Мономаха, а в условиях 1185 г. — Святослава), — это в непосредственном соседстве с описанием княжеских раздоров и неладов в 1183-1185 гг., т. е. сразу после «златого слова», до описания побега Игоря из плена.

В центре поэмы по-прежнему остается прославленное «златое слово» одного из великих князей Киева — Святослава Всеволодича, его горькая констатация «княжьего непособия» в борьбе с общим врагом и горячий призыв вступить в стремя за землю Русскую, призыв, обращенный ко многим русским монархам 1185 г.

Новую конструкцию «Слова» — и для понимания ее, и для критической оценки — удобнее всего рассматривать с учетом не только смысловых рубежей, но и количественных данных о размерах того или иного раздела. Брать за основу строчки поэмы совершенно нецелесообразно, так как, во-первых, разбивка на строки произведена исследователями XIX-XX вв. и каждый исследователь неизбежно субъективен, а во-вторых, строки, получающиеся в результате работы над текстом, отнюдь не равновелики: есть строки в 13-14 знаков и встречаются строки, охватывающие по 68-72 знака35. Поэтому удобнее взять за основу сопоставительных расчетов один знак, одну букву (включая и «еры»). Всего в поэме 14 461 буква. «Златое слово» содержит 3 958 букв. Все остальные разделы расположатся по обе стороны «златого слова» очень симметрично, как бы подчеркивая его центральное положение в поэме.

Предшествует ему 5 265 букв, а последует — 5 238. Никаких выводов из этого делать, разумеется, нельзя до тех пор, пока мое предположение о восстановлении первоначальной конструкции не получит дополнительного подкрепления или хотя бы признания правомочности гипотезы.

Поэма делится на пять больших разделов, обрамленных запевом в начале и славой князьям в конце. Разделы следующие:

Запев.

1. Поход.

2. Битва на Каяле. «Туга».

3. «Златое слово». Подразделяется на две части:

А. Святослав Киевский.

Б. Призыв к князьям встать за Русскую землю.

4. «Усобицы первых князей» (Всеслав, Олег Гориславич, «Старый Владимир»).

5. Призыв Ярославны и побег Игоря. Слава.

Особенностью «Слова о полку Игореве» является построение каждого раздела из 6-8 частей-строф, отличающихся то тематически, то временными признаками, то поэтическим стилем и нередко отделенных друг от друга рефренами вроде:

«О Руская земле! Уже за шеломянемъ еси…» (строки 90 и 123);

«А древо с тугою къ земли преклонилось. . .» (строки 188 и 465);

«За землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святславлича!» (строки 307, 319, 344).

Подразделение разделов на эти строфы тоже субъективно, как и определение размеров отдельных строк, но оно необходимо для выяснения микроструктуры поэмы.

Такое подразделение осуществлено Д. С. Лихачевым в академическом издании «Слова» под редакцией В. П. Адриановой-Перетц (М.-Л., 1950).

Выделены отдельные тематические куски и в одном из последних научных изданий «Слова» — в очень интересной хрестоматии «Памятники литературы Древней Руси, XII в.» (М., 1980). Текст подготовлен О. В. Твороговым. Разбивка на тематические отрывки здесь не совпадает с разбивкой в издании 1950 г. В расположении отрывков издатель принял выводы А. И. Соболевского относительно перепутанных страниц36. Всего в поэме около пяти десятков таких небольших частей, в среднем по 8-12 условных строк. Предлагаемая мною перестановка страниц не выровняла всю поэму под линейку, не вытянула все в единую хронологическую линию, как это делал Д. И. Прозоровский (см. выше перечень дат), и не устранила многочисленных отвлечений поэта, сознательного применения контрастов, отдельных исторических сопоставлений, намеков на биографические события и т. п. Предлагаемые перестановки касаются разделов, а не их внутренних частей.

Прежде чем перейти к рассмотрению отдельных разделов, бросим взгляд на три темы, не связанные прямо с сюжетом «Слова о полку Игорове», но встречающиеся в разных пунктах поэмы и как-то связанные друг с другом. Эти темы — Боян, «Трояновы века» и языческая символика.

Не подлежит сомнению, что Боян был замечательным княжеским поэтом черниговской династии, три отпрыска которой являлись главными героями событий 1185 г. — Святослав Всеволодович Киевский, Игорь Северский и Всеволод Курский. Святослав был единственной крупной политической фигурой, вокруг которой могли сплотиться русские силы для отпора Кончаку, овладевшему после разгрома Игоря в июне 1185 г. Левобережьем Днепра и, очевидно, по Зарубинскому броду проникшему на правый, киевский берег: «по Рси и по Сули гради поделиша».

Неудивительно, что киевский поэт решил в самом запеве сказать о своем прославленном предшественнике, тем более что он собирался обоснованно полемизировать с ним, певцом задиристых и своекорыстных «Ольговичей». Автор «Слова» говорит о Бояне почтительно, ссылается на его произведения как на хорошо известные его читателям (или слушателям), но очень твердо заявляет, что его собственная песня пойдет «не по замышлению Бояню». Начало похода автор «Слова» открыто стилизует под Бояна. Все описание похода и поражения на Каяле лишено упоминания о Бояне. Боян появляется в поэме лишь в связи с обращением автора «Слова» к тому столетию, когда жил и творил Боян, «песнотворец Святославий» (сына Ярослава Мудрого) и его сыновей Олега и Романа, т. е. к последней четверти XI в. Автор «Слова» спорит с Бояном по поводу характеристики Всеслава Полоцкого, осужденного Бояном. Не упоминая Бояна, но явно подразумевая его, автор «Слова» дает резко отрицательный облик Олега Святославича, которому служил своим пером Боян. Последний раз Боян упоминается в концовке, дошедшей до 1800 г. в дефектном виде и потому возбуждающей бесконечные споры и бесплодные, по всей вероятности, попытки осмыслить уцелевшие фрагменты строк.

Из этих фрагментов ясно одно, что Боян был придворным певцом Святослава Ярославича и его сына «когана» Олега (умер в 1115 г.), а до этого был поэтом самого Ярослава Мудрого, что подтверждается существованием былины «Соловей Будимирович» о женитьбе норвежского короля Гаральда на дочери Ярослава Елизавете. В свое время я пытался доказать, что эта былина могла быть сложена Бояном, «песнотворцем старого времени Ярославля»37.

Большой интерес представляет корреляция упоминаний Бояна и Трояна. «Тропа Трояна» упоминается рядом с именем Бояна в начале описания похода. «Троянова земля» названа там, где речь идет о готских девах, об Азовском море и о разгроме Шарукана, связанном с именем Святослава, патрона Бояна38. Повествование о князе-волхве Всеславе Полоцком (былинном Волхе Всеславьиче) начинается счетом веков от Трояна и завершается «припевком» вещего Бояна. Порицание Олега Святославича (последнего патрона Бояна) автором «Слова» начинается с упоминания Трояновых веков, но никаких цитат из Бояна здесь нет, так как оценки двух поэтов были, судя по всему, прямо противоположны. Можно думать, что в числе сказаний Бояна, дошедших до конца XII в., были какие-то песни о «Трояновых веках».

Напомню здесь расшифровку всех этих древних припоминаний, обоснование которой дано много ранее 39.

«Трояновы века». Время после походов римского императора Траяна (98-117 гг. н.э.), когда на три столетия, II-IV вв., установились оживленные связи славян с Римской империей.

«Троянова земля». Упомянута в связи с гибелью части войск Игоря, доскакавшей до Азовского моря. Очевидно, подразумеваются римские владения в Северном Причерноморье, где в III в. поселились готы.

«Время Бусово». Эпоха славяно-готских войн около 375 г. Конец благоденственных для славян Траяновых веков. Вслед за поражением славян от готов последовало нашествие гуннов.

«Тропа Трояна». «Рища в тропу Трояню (правильнее было бы — тропу Трояню) чрес поля на горы». По всей вероятности, речь идет о Tropheum Trajani, монументе, воздвигнутом в Добрудже, мимо которого шли походы славян в VI в. н. э. на Балканы «через поля на горы».

«Седьмой век Трояна». Всеслав Полоцкий стал киевским князем в 1068 г. На поэтическом языке это выражено словами: «На седьмомъ вЪцЪ Трояни… дотчеся стружием злата стола Киевскаго». Траяновы века кончились около 375 г. Произведем расчет: 1068-700=368. Как видим, поэты были точны!

Все эти события II-IV вв. н. э., очевидно, отразились в эпосе и дожили до XI в. Боян мог быть своего рода Гомером, систематизировавшим эти древние сказания, отстоявшие от его времени примерно на столько же, на сколько сам Гомер отстоял от Троянской войны.

Языческие элементы тоже в известной мере группируются вокруг имени Бояна. Во-первых, сам Боян получил у поэта языческую характеристику: «Вещий Боян, Велесов внук». Живые струны его гусель — обязательный атрибут участника (или руководителя?) языческих празднеств. Языческой символикой насыщено описание поражения войск Игоря. В непосредственном соседстве находятся строки о готских девах и о Деве-Обиде, вступившей «на землю Трояню» у моря, и о богинях Печали Карне и Желе. Здесь же говорится о русском князе как о внуке (потомке) солнечного бога Даждьбога. О гибели благосостояния «Даждьбожа внука» говорится и в том разделе, где счет времени идет от Траяна. В этом же разделе упоминается и такое языческое божество, как Хорс, божество солнца-светила.

Все приведенное выше дает право говорить о том, что автор «Слова о полку Игореве» использовал в своей поэме древние сказания и языческие образы, по-видимому, из песен Вещего Бояна, относившихся ко II-IV вв., к 375 г., к VI-VII вв. и, конечно, ко всему XI в.

Перейду к краткой обрисовке разделов и их частей.

Запев. Запев содержит панегирик Бояну, отказ следовать его «замышлению» (очевидно, в оценке Всеслава и Олега) и завершается определением общих хронологических рамок всего «Слова» от Старого Владимира до нынешнего Игоря, т. е. от конца XI в. до 1185 г.

1. Поход. Вполне ясно обозначенный раздел. Он начинается стилизацией под Бояна, а затем содержит переговоры Игоря с братом Всеволодом. Очевидно, имелись в виду предварительные переговоры до выступления в поход из Новгорода-Северского, так как по летописи сначала Игорь увидел солнечное затмение на Донце (Удах) 1 мая, в среду, затем совершил марш к Осколу, где два дня (6-7 мая) ожидал Всеволода40.

О предварительном характере переговоров братьев свидетельствует и то, что Всеволод сообщает Игорю: «Седлай, брате, свои бръзыи комони, а мои ти готови, осЪдлани у Курьска напереди» (т. е. заранее). Встреча князей-братьев произошла через неделю после солнечного затмения, и тогда куряне, «сведомые кмети» Всеволода, влились уже в общее войско Игоря, а не пребывали наготове в Курске.

Автор «Слова» отрицательно относится к сепаратным действиям Игоря и в 1184 г., когда он уклонился от общего похода на половцев Кобяка, и в феврале 1185 г., когда он снова отказался выступить — на этот раз против Кончака — и когда в апреле 1185 г. предпринял торопливо сепаратный поход, уклонившись тем самым от общерусского похода, задуманного Святославом Киевским. Но так как главной целью автора было не обвинение Игоря (его и так уже все «каяли»), а, наоборот, — содействие Северскому княжеству (уже разоренному половцами) в общерусских интересах, то автор выставляет обвинительницей Природу: солнце тьмою преграждает путь, тревога птиц и зверей в момент затмения должна предостеречь честолюбивого князя от похода, обреченного природным знамением на неудачу. Одновременно читателю (слушателю) сообщается, что поход не остался тайной для половцев, что «Игорь к Дону вои ведет», и поэтому половцы прямо по степи скачут ему наперерез со всех сторон.

В этот же раздел следует поместить и первый боевой эпизод в степи, когда северские воины овладели каким-то кочевьем и нерасчетливо перегрузились трофейным золотом, шелками, бархатом и красными девками половецкими.

Конец раздела повествует о последней мирной ночи в степи: «Дремлетъ въ полЪ Ольгово хороброе гнездо…». И снова Природа предсказывает кровавую беду «на рЪцЪ на КаялЪ, у Дону Великаго».

2. Битва на Каяле. «Туга». Половцы ночью окружают лагерь Игоря. Утром полки Всеволода, очевидно стоявшие в сторожевом охранении, приняли на себя первые удары Кончака и Гзы. Трехдневная битва описана очень кратко. Воспевать здесь было нечего. Ситуация была, очевидно, такова, что «рано пред зорями», в субботу, 11 мая, Игорь с главными силами намеревался уйти, предполагая, что Всеволод сможет арьергардными боями задержать противника, но Яр-Тур оказался окруженным, и тогда «Игорь плъкы заворочаетъ» — «жаль бо ему мила брата Всеволода». Арьергард, судя по этим словам, был отрезан.

Средняя часть этого раздела посвящена трагическому третьему дню беспрерывного сражения, когда три князя были взяты в плен и «падоша стязи Игоревы». Автор и здесь не удержался от горьких намеков: зная, что Владимир, сын Игоря, просватан за Кончаковну, поэт применил свадебную терминологию:

«Ту пиръ докончаша храбрии русичи: | сваты попоиша, | а сами полегоша за землю Рускую».

Поражение и плен князей даны с космическим размахом: два солнца померкли, два месяца закрылись тьмою…

Далее, вероятно следуя каким-то общеизвестным сказаниям Бояна, автор напоминает о казни антского (славянского) князя Буса с 70 боярами в 375 г., о радости готских дев, живущих в его время на Азовском побережье, куда доскакали русские беглецы с поля боя, но в «море истопоша». Отмщение за Шарукана было вполне понятно современникам автора «Слова»: в 1068 г. прадед Игоря взял в плен Шарукана, а в 1107 г. дед его, совместно с Мономахом и под водительством этого Старого Владимира, разбил Шарукана Старого на Суле и тот «едъва утече». Теперь, в 1185 г., внук Шарукана Кончак взял реванш, пленив Игоря.

Кончается этот раздел взглядом автора на Русскую землю, по которой «прострошася половци, аки пардуже гнездо»: Печаль, Туга идет от моря в глубь Руси; запылали пожары («смагу людемъ мычючи въ пламянЪ розЪ»)…

Русские женщины оплакивают «своих милых лад».

3. Златое слово. Святослав. Этот большой центральный раздел — цель всей поэмы. Он весь посвящен «великому грозному» киевскому князю Святославу Всеволодичу, его делам, замыслам и взаимоотношениям с побежденными Кончаком северскими князьями. Этот самый значительный по объему раздел четко подразделяется на два больших подраздела: в первом, несколько меньшем по объему, говорится о делах самого князя Святослава за последние два-три года, а во втором содержится знаменитый призыв к русским князьям встать на защиту Руси, осажденной с двух сторон половецкими войсками Кончака.

В первой части внимание читателя перенесено на те области Руси, которые подверглись нападению половцев после их победы над войсками Игоря: Киев стонет тугою, тревогой (Кончак на Днепре и на Роси); Чернигов стонет напастями — Северское княжество Игоря, вассальная часть династических владений черниговских князей, разгромлено ханом Гзой.

Автор «Слова» обвиняет Игоря и Всеволода в том, что они своими раздорами и неподчинением общим замыслам пробудили прежнее зло, которое только-только удалось «усыпить» Святославу в 1183-1185 гг. Имеется в виду уклонение Игоря от участия в общих походах на половцев в 1184 г. и в феврале 1185 г., а также лютая вражда Игоря с Владимиром Глебовичем Переяславским в 1184 г., когда Игорь «много убийства, кровопролитье створих в земле крестьянстей… взях на щит город Глебов у Переяславля».

Поэтому автор подробно и торжественно повествует о победах Святослава над половцами во время этих самых походов, в которых не участвовал Игорь. Немцы, венецианцы, греки и чехи прославляют великого князя Киевского за победу над ханом Кобяком и порицают Игоря, погубившего русское войско.

Далее автор переходит непосредственно к событиям мая-июня 1185 г. Получение известия о гибели войск Игоря и взятии в плен князей-братьев он облекает в форму разгадывания «мутного» сна Святослава мудрыми боярами. Бояре и сообщают великому князю, что двум соколам (Игорю и Всеволоду) половцы крылья порубили саблями, а самих их «опуташа в путины железны». Одновременно сообщается, что половцы уже на пограничной Суле, т. е. в 300 километрах от места битвы и в 150 км от Киева.

В сердцевине этой части стоит призыв бояр, обращенный к Святославу: «Донъ ти, княже, кличетъ и зоветь князи на победу». Не сам великий князь решил выступить против половцев, но киевские бояре призывают его к походу на «Дон» (Северский Донец), где в это время у Тора находятся в плену два сокола — Игорь и Всеволод. Это еще раз подтверждает мысль о том, что автором поэмы был киевский боярин41.

Завершается эта часть речью Святослава к боярам («братие») по поводу плачевных результатов сепаратных действий Игоря и Всеволода. Речь эта названа «златым словом, со слезами смешанным». Трудно сказать, относится ли это определение только к сетованиям по поводу неладов в семействе Святослава (брат Ярослав и двоюродные братья Игорь и Всеволод) или же должно охватывать и последующий горячий и вдохновенный призыв к князьям «загородить Полю ворота». По прямому смыслу это как будто бы относится только к внутренним неурядицам, но в то же время исследователям и, главным образом, поэтам хочется (и не без оснований) назвать «златым словом» именно патриотический призыв.

В своей реконструкции я объединяю обе темы (Святослав о неурядицах и призыв Святослава) в один раздел, так как обе они посвящены одной ситуации. Святослав упрекает кузенов в том, что их храбрость растрачена зря, бесславно («нечестно») из-за их стремления одним, без союзников напасть на половцев. Далее он применяет к себе поэтический образ старого сокола, который не даст своего гнезда в обиду. Здесь Святослав произносит главную фразу поэмы, порицая княжеские раздоры и неповиновение Киеву (строка 291):

«Нъ се зло — княже ми непособие».

Сюда врываются горькие строки о беде сегодняшнего дня — об осаде города Римова (его иногда помещают на Правобережье) и о ранах Владимира Переяславского.

Кончается эта печальная часть сожалением о том, что среди русских полков, собравшихся на Днепре, чтобы освободить Переяславль от осады (это мы знаем по летописи), великий князь не видит разноплеменного воинства своего родного брата, Ярослава Черниговского, хотя при прадеде этого князя черниговцы побеждали половцев (разгром Шарукана Святославом Ярославичем в 1069 г.).

4. Златое слово. Призыв к князьям. Здесь содержатся хорошо известные обращения к крупнейшим князьям тогдашней Руси: Всеволоду Большое Гнездо (дяде Владимира Переяславского), Ярославу Галицкому, тестю Игоря, к Роману Волынскому. Очень сдержанно автор обращается к Рюрику Ростиславичу и его брату Давыду Смоленскому. Рюрик был тогда великим князем Киевским, соправителем Святослава в своеобразном дуумвирате и активно участвовал в противодействии половецким набегам. Скромность строк, посвященных Рюрику и Давыду, может объясняться двумя причинами: во-первых, Давыд Смоленский в событиях мая-июня 1185 г. оказался изменником и автор уже знал об этом в момент создания поэмы, как так Давыд не принял участия в общем наступлении и уехал со своими смоленскими полками, а Рюрик со Святославом форсировали Днепр и заставили Кончака бежать далеко, за Дон. Но спасти Римов, отрезать половцев от степи, освободить русских пленников войска Святослава и Рюрика уже не могли, так как «опоздашася» из-за Давыда.

Все это вылилось в конечные строки следующего (5-го) раздела (строки 395-397):

«Сего бо нынЪ сташа стязи Рюриковы, | а друзии — Давидовы; нъ розно ся имъ хоботы [бунчуки] пашутъ. Копиа поютъ».

И все же, несмотря на различие действий братьев, автор очень сдержанно обратился к Рюрику. Быть может, это объясняется тем, что Святослав хотел освободиться от соправительства с Рюриком; он еще в 1180 г. воевал с обоими Ростиславичами, «помысли во уме своемь, яко Давыда иму, а Рюрика выжену из земле и прииму един власть Рускую». Конфликт продолжался до 1181 г., когда Рюрик примирился со Святославоми «соступися ему старейшинства и Киева, а себе взя всю Рускую землю»42. Дуумвират продолжался. Автор «Слова» строго выдержал этикет, ставя Святослава в центр событий и отводя ему первую роль в руководстве действиями суверенных князей.

В конец этого раздела, в котором перечисляются разные категории князей (реальные союзники, желательные союзники, князья, уклонившиеся от участия, князья, которые по объективным причинам не могли участвовать), следует отнести печальные строки о полоцких князьях, занятых обороной от литовцев, которые уже «выникнули» из своих болот.

Интересен общий взгляд на перечень князей, к которым обращается автор с призывом «стать за землю Рускую, за раны Игоревы». На первый взгляд кажется, что призыв обращен ко всей Руси: Галич, Волынь, Киевщина и Смоленск… Но в действительности автор «Слова» обращался (за исключением отца Ярославны) только к князьям «Мстиславова племени», т. е. только к потомкам Мстислава Великого, сына Мономаха; Всеволода Юрьевича не приглашали, а только сожалели о его отсутствии.

Приглашено к общему походу (кроме Ярослава Галицкого) девять внуков и правнуков Мстислава, сына Мономаха:

Не приглашены многочисленные князья ветви Святополка Изяславича (ум. 1113 г.), которых называли «злодеями Мстиславичей», и не приглашены из Мстиславова племени потомки «мачешича» (т. е. от сына мачехи), сводные братья, враждовавшие с представителями основной ветви. Не обращался автор с призывом и к Ольговичам, хотя потерпевшие Игорь и Всеволод были сами Ольговичами. Ольговичем был и Святослав Киевский.

По поводу разбираемых призывов было высказано две точки зрения: 1) «Златое слово» есть личный призыв великого князя Святослава, 2) призыв к князьям идет от самого автора поэмы43. Анализ перечня тех князей, к которым обращен призыв воевать с Кончаком, определенно говорит в пользу второго допущения. Все обращения как бы процежены через некий династический фильтр, пропускавший только потомков Мономаха, из них только потомков старшего сына Мономаха -Мстислава, и то только от первого брака. Выявленная династическая избирательность призывов сближает «Слово о полку Игореве» с синхронной ему киевской летописью «Мстиславова племени» Петра Бориславича.

5. Первые усобицы. Составные части этого раздела были, как мы видели, рассредоточены из-за перепутанных листов рукописи в разных местах поэмы. Будучи собраны воедино, они представляют не случайные припоминания, сделанные зачастую невпопад, а стройную систему, облеченный в великолепную поэтическую форму ученый трактат, отличающийся глубоким знанием русской истории за 100-120 лет до похода Игоря. Автор ищет истоки усобиц, облегчающих победы половцев, и находит: первое нашествие половцев (1068 г.) и первую усобицу русских князей, в которой одна сторона приглашает половецких ханов как союзников (Олег Святославич, 1078 г.). Место этого исторического трактата во всей поэме определено тем, что в событиях лета 1185 г. выявилось губительное «княжье непособие» общему делу (Давид Смоленский), и, кроме того, в ходе событий между поражением на Каяле и приходом Кончака, с одной стороны, и появлением Игоря в Киеве во дворце Святослава, с другой — существовала некоторая цезура. Исходя из художественного приема ретардации, автор вводит именно в это место поэмы свои мудрые рассуждения об истоках усобиц Ярославлих и Всеславлих внуков.

Д. С. Лихачеву принадлежит чрезвычайно важное уточнение чтения одной строки (с нее я начинаю этот раздел): вместо «Ярославе и вси внуце Всеславли…» исследователь предложил чтение «Ярославли и вси внуце Всеславли…»44

Внуками (потомками) Ярослава Мудрого и Всеслава Брячиславича Полоцкого исчерпывались все княжеские династии Руси. Вспомнил же автор «Слова» о далекой Полоцкой земле, вероятно, потому, что в это время литовцы начали беспокоить западные рубежи Руси. Косвенно могло повлиять и то обстоятельство, что великая княгиня, жена Святослава Киевского, была родом из полоцких князей; она была правнучкой Вещего Всеслава, а по бабке — праправнучкой Мстислава Великого.

Обращение к Ярославлим и Всеславлим внукам было формой обращения ко всем без изъятия русским князьям; оно было значительно более всеобъемлющим, чем призыв «стрелять Кончака, поганого кощея», адресованный лишь определенной части Мстиславова племени. Смысл этого обращения выражен одной фразой (строки 363-366):

«Вы бо своими крамолами начясте наводити поганыя | на землю Русскую, | на жизнь Всеславлю: | которою бо бЪше насилие | отъ земли Половецкыи!»

В этом разделе два явных повествования и одно подразумеваемое.

Первое повествование о вокняжении Всеслава в Киеве по воле восставшего народа в 1068 г. близко к былине о Волхе Всеславьиче и проникнуто симпатией к князю-чародею, то прыгающему, как рысь, то скачущему, как волк, то повисающему в синем тумане. Автор «Слова» восхищается его смелостью и сочувствует его бедам, происходившим от княжеских междоусобий. Не без иронии приведена «припевка» Бояна о том, что Всеславу «суда божиа не минути» (строка 392), — автор «Слова» знал, что после памятных событий князь Всеслав, пережив, вероятно, Бояна, прожил еще четыре десятка лет и умер в своем городе, владея отцовским престолом, в глубокой старости.

Второе повествование посвящено усобицам Олега «Гориславича» в 1078 г. Его лейтмотив: «въ княжихъ крамолахъ вЪци человЪкомь скратишась» (строка 158).

Третье повествование о преодолении усобиц Олега Святославича Мономахом («Старым Владимиром») в мусин-пушкинском списке отсутствовало. О нем можно лишь догадываться по фразе: «…того стараго Владимира…». А что делал Старый Владимир? Почему, рассказав об усобицах Олега, поэт говорит: «О, стонати Руской земли, помянувше пръвую годину и пръвыхъ князей» и непосредственно за этим: «того стараго Владимира»? (строки 393-394)45.

Существование в автографе «Слова» рассказа о преодолении усобиц Олега и его союзников едва ли вызовет сомнения. Ведь о Старом Владимире (Мономахе) сказано в самом запеве, что «Повесть» пойдет от Владимира до Игоря.

Другое дело тот материал, который я подставил для заполнения пробела, использовав ту часть «Слова о погибели Русской земли», где в торжественных панегирических тонах говорится о могущественной и целостной державе Владимира Мономаха. Настаивать на том, что текст «Слова о погибели» есть точная цитата из «Слова о полку Игореве», разумеется, нельзя, хотя и невозможного в этом нет. Владимиро-суздальский поэт мог привести отрывок по памяти (предполагают, что автор «Задонщины» знал «Слово о полку Игореве» наизусть и текстом не пользовался), мог подражать общему стилю «Слова о полку Игореве», но мог, естественно, и сам от себя сочинить панегирик Мономаху, без всяких импульсов со стороны киевской поэмы 1185 г. Зная, что обращение к инородному источнику вызовет негодование критиков, я тем не менее включаю отрывок из «Слова о погибели» в свою реконструкцию не для того, чтобы убедить в том, что именно так и было, а для заполнения явного пробела в поэме. Дух этого механического заполнения един с духом подлинной поэмы по тексту 1800 г.

Завершается этот исторический раздел отсылкой к современным, только что происшедшим событиям 1185 г.: Старого Владимира нет, и некому объединить в общем деле двух родных братьев, из которых один (Рюрик) смело идет навстречу Кончаку, а другой, трусливо спрятавшись зa решение веча своих воинов, бежал с полками из общего войска в свой недосягаемый Смоленск.

6. Призыв Ярославны и побег Игоря. Плач Ярославны, справедливо признаваемый жемчужиной русской поэзии, занял в истории изучения «Слова» особое место, и его обычно рассматривают как самостоятельное целое. А между тем «Плач» и «Побег» — две теснейшим образом связанные между собою темы. Плач Ярославны — не оплакивание, а призыв, обращенный ко всем силам природы. Путивль и место побоища на Каяле разделены степным пространством в 400 км шириной. Гениальный поэт использовал образ Ярославны для того, чтобы смягчить сердца своих слушателей, и дал контрастную картину: на башне Путивля княгиня обращается к ковыльной степи, думая, что ее ладо лежит где-то там, покрытый кровавыми ранами. Слушатели первого исполнения «Слова», полководцы и властители, собравшиеся в Киеве в конце лета 1185 г., знали, что Путивль сгорел, что княгине пришлось бежать из города, взятого половцами Гзы. Это придавало особую значительность поэтическим призывам Ярославны: «ВъзлелЪй, господине, мою ладу къ мнЪ!»

А на другом конце степи пленник «мыслию поля мерить от Великаго Дону до Малаго Донца». Здесь тоже автор доводит свое сказание до высшей точки напряжения: Игорь размышлял о побеге, но наступил последний час: «Стукну земля, въшумЪ трава, вежи ся половецкий подвизаша». Это Кончак, отогнанный от Переяславля, прискакал в свои кочевья, где находился Игорь. «Князю Игорю не быть», сообщил ему Овлур. Горностаем, белым гоголем, соколом и волком помчался Игорь из плена.

После рассуждений о далеких временах автор показал двух всем лично известных людей, оказавшихся в трагической ситуации. Преданность княгини, готовой полететь на поле битвы, и смелость князя, дерзнувшего ускакать тогда, когда уже слышен был топот кончаковых коней, — все это было задумано не только ради поэтической красоты; в это был вложен большой патриотический смысл. Нужно было расположить княжеско-боярские круги Киева (и приехавших князей) к виновному Игорю; нужно было сплотить все силы и затворить ворота Полю, так опрометчиво распахнутые северскими князьями.

Показ рыцарской доблести Буй-Тура Всеволода, безоглядной смелости Игоря должен был смягчить их вину, вернуть им доверие — ведь сам Игорь был здесь, в Киеве, он приехал просить помощи, и очень вероятно, что «Слово» читалось или пелось как подспорье Святославу в его трудных дипломатических переговорах с князьями. «Слово о полку Игореве» должно было помочь преодолеть «княжье непособие», и не когда-нибудь, а в тот момент, когда Игорь, уже снова князь, а не пленник, «еха ко Киеву к великому князю Святославу и рад бысть ему Святослав, также и Рюрик, сват его» (Святослав)46.

Концовка. Слава Игорю. Снова, как и в запеве, поминается Боян, «песнотворец, Святославль» (Ярославича). Конец рукописи был, вероятно, дефектным, и восстановить смысл без натяжек трудно. Завершается поэма упоминанием о том, что Игорь едет из Киева в свою левобережную землю, получив, очевидно, просимую помощь, в чем могло сыграть свою роль и «Слово о полку Игореве».

«Страны ради, гради весели».

 

Примечания:

 

1. Подробная история вопроса изложена в книге: Рыбаков Б. А. «Слово о полку Игореве» и его современники. М., 1971, с. 35-52.

2. «Слово о полку Игореве». М., 1965.

3. Может быть предложено много других вариантов разделения поэмы на строки; все они более или менее субъективны. Мне представляется очень продуманным вариант Д. С. Лихачева (Сб. «Слово о полку Игореве». М.-Л., 1950), но он лишен нумерации строк, и поэтому удобнее использовать менее совершенную разбивку строк по изданию 1965 г. В. И. Стеллецкого, имеющему сплошную нумерацию.

4. ПСРЛ, т. II, стлб. 131.

5. ПСРЛ, т. I. стлб. 102.

6. ПСРЛ, т. II, стлб. 644.

7. Рыбаков Б. А. Указ. соч., с. 241.

8. ПСРЛ, т. II, стлб. 644.

9. Гаген-Торн Н. И. О структуре «Слова о полку Игореве». Копенгаген, 1976, с. 69.

10. Рыбаков Б. А. Указ. соч., с. 35-67.

11. Барсов Е. В. «Слово о полку Игореве» как художественный памятник Киевской дружинной Руси, т. 1. М., с. 159.

12. Потебня А. Ф. «Слово о полку Игореве» («Филологические записки»). Харьков, 1877-1878. Подробную историю вопроса о перестановках см.: Рыбаков Б. А. Указ. соч., с. 36-48.

13. Соболевский А. И. Резюме доклада в об-ве Нестора-летописца. — Чтения в Историческом об-ве Нестора, кн. 2. Киев. 1888; он же. Материалы и заметки по древнерусской литературе. — ИОРЯС, т. XXI, кн. 2, 1917, с. 211-212; Дмитриев-Кельда И. Д. О восстановлении списков «Слова о полку Игореве». — Ученые записки Орского гос. пед. ин-та, т. 1, вып. 1. Орск 1956.

14. Рыбаков Б. А. Указ. соч., с. 46-49 (положение отрывков, находящихся в издании 1800 г. не на месте, и предлагаемое мною их перемещение показаны на с. 49).

15. Гудзий Н. К. О перестановке в начале текста «Слова о полку Игореве». — Сб. «Слово о полку Игореве». М.-Л., 1950, с. 251, 254.

16. Перетц В. Н. «Слово о полку Iгоревiм». Kиiв, 1926, с. 40.

17. Щепкина М. В. К вопросу о сгоревшей рукописи «Слова о полку Игореве». — ТОДРЛ, т. XI. Л., 1955, с. 42. Текст «Слова» был написан, по мысли автора, на 9 неполных листах (17 страниц), в среднем по 30 строчек на странице.

18. ПСРЛ, т. 1.

19. Рыбаков Б. А. Указ. соч., с. 68-85.

20. Соловьев С. М. История Россия с древнейших времен, т. III., Изд. 2. СПб., [б. г.], с. 766.

21. ПСРЛ, т. II, под 1201 г.

22. Грушевский М. Новивиданi пам’ятки давнього письменства руського. — Зап. Наукового товар, им. Шевченка, т. V, кн. 2. Львов, 1895, с. 4.

23. Греков Б. Д. Русь времен «Слова о полку Игореве». — «Слово о полку Игореве». М., 1970, с. 17-19, 22. Работа написана в 1945 г.; Орлов А. С. Владимир Мономах. М.-Л., 1947, с. 43: Tихомиров М. И. Боян «Троянова земля». — Сб. «Слово о полку Игореве». М.-Л., 1950, с. 180.

24. Лихачев Д. С. Комментарий… — «Слово о полку Игореве», под ред. В. П. Адриановой-Перетц. («Литературные памятники»). М.-Л., 1950, с. 379, 459; Рыбаков Б. А. Указ. соч., с. 68-79.

25. Мещерский Н. А. К реконструкции текста «Слова о погибели Русскыя земли». — Вестник ЛГУ, № 14. Литературоведение. Л., 1963; Бегунов Ю. К. Памятник русской литературы XIII в. — «Слово о погибели Русской земли». М.-Л., 1965.

26. К татарскому нашествию «Слово о погибели» не имеет никакого отношения. См.: Данилов В. В. «Слово о погибели Рускыя земли», как произведение художественное. — ТОДРЛ, т. XVI. Л., 1960, с. 138.

27. Из последующего текста исключена только одна фраза, говорящая о потомках Мономаха — Юрии Долгоруком и Всеволоде Юрьевиче, — фраза, явно написанная рукой автора начала XIII в. Текст публикуется по изданию: Памятники литературы Древней Руси, XIII в. М., 1981, с. 130.

28. Рыбаков Б. А. Указ. соч., с. 46.

29. Варлаам, архим. Описание сборника XV в. Кирилло-Белозерского монастыря. — Ученые записки II отд. Академии наук, СПб., 1859, кн. V, с. 2.

30. Памятники куликовского цикла и «Слово о полку Игореве». М.-Л., 1966, с. 549-550.

31. Рыбаков Б. А. Указ. соч., с. 81-85.

32. Дмитриева P. П. Взаимоотношение списков «Задонщины» и текста «Слова о полку Игореве». — «Слово о полку Игореве» и памятники куликовского цикла. М.-Л., 1966. с. 199-263; Она же. Приемы редакторской правки книгописца Ефросина (к вопросу об индивидуальных чертах Кирилло-Белозерского списка «Задонщины»). — Там же, с. 264-291; Творогов О. В. «Слово о полку Игореве» и «Задонщина». — Там же, с. 292-343.

33. См. также: Дмитриева P. П. Приемы…, с. 262.

34. Творогов О. В. Указ. соч., с. 301, 304, 305, 307.

35. «Слово о полку Игореве». М., 1965, строки 102, 141, 404 и др.

36. «Слово о полку Игореве». — Памятники литературы Древней Руси, XII в. М., 1980, с. 372-374.

37. Рыбаков Б. А. Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи. М., 1963, с. 78-85.

38. «…И удариша в коне и одолев Святослав в трьх тысящах. а половьць бе 12 тысящи и тако биеми, а друзии потопоша в Снъви, а кънязя их яша Шарукана…» (Шахматов А. А. Повесть временных лет. Пг., 1916. с. 218, примеч. 7).

39. Рыбаков Б. А. Указ. соч., с. 14-18.

40. Рыбаков Б. А. «Слово о полку Игореве» и его современники, с. 232.

41. Я уже высказывал предположение, что автором поэмы мог быть киевский боярин Петр Бориславич, полководец («тысяцкий»), дипломат и, возможно, летописец (Рыбаков Б. А. Русские летописцы и автор «Слова о полку Игореве». М., 1972). Все оценки исторических деятелей второй половины XII в., имеющиеся в «Слове» и в приписываемой Петру Бориславичу части летописи, полностью совпадают. Приписанная мною перу Петра Бориславича часть изобилует «речами мудрых бояр» как определенным литературным приемом. Лингвисты подтвердили близость этой летописи и «Слова». См.: Фpaнчук В. Ю. Мог ли Петр Бориславич создать «Слово о полку Игореве». — ТОДРЛ, XXXI. Л., 1976, с. 77-92. Ответ на вопрос, поставленный в заголовке, дан положительный (с. 92).

42. ПСРЛ, т. II, стлб. 615, 624.

43. Греков Б. Д. Указ. соч., с. 28 («Это, несомненно, обращение самого автора «Слова»»).

44. Лихачев Д. С. Комментарий… — «Слово о полку Игореве», под ред. В. П. Адриановой-Перетц («Литературные памятники»). М.-Л.. 1950, с. 25, с. 450-451. К сожалению, в последующих изданиях эта очень важная поправка не принята во внимание (см. изд.: 1980, с. 382. Возражения О. В. Творогова Д. С. Лихачеву очень легковесны. См.: Памятники литературы Древней Руси, XII в., с. 686).

45. О том, что под Старым Владимиром нельзя понимать Владимира I Святославича (980-1015 гг.), см.; Рыбаков Б. А. Русские летописцы и автор «Слова о полку Игореве», с. 471-482 (раздел «Старый Владимир»).

46. ПСРЛ, т. II, стлб. 651.

 

Точка зрения © 2024 Все права защищены

Материалы на сайте размещены исключительно для ознакомления.

Все права на них принадлежат соответственно их владельцам.