§ 2. «Ренессансная» военная система и кризис военного дела Западной Европы во 2-й половине XVI в.

Резервы совершенствования средневековой военной машины, о которых говорилось выше, были задействованы на рубеже XV/XVI вв., когда ведущие державы того времени, Франция, Испания и Римская империя, вступили в противоборство за гегемонию в Европе. Итальянские войны длились на протяжении более чем полустолетия, с 1495 по 1559 гг., и сыграли огромную роль в развитии военного дела и искусства Западной Европы. Русский военный историк А.К. Пузыревский, характеризуя период с конца XV по начала 30-х гг. XVII в., указывал на то, что он стал переходным этапом в истории военного дела. «В области военного дела мы видим действующими еще прежние основные условия, — писал он, — но наряду с ними новые начала пробивают себе путь с большим или меньшим успехом. Состав армий изменяется резко; вместо прежних феодальных ополчений мы видим решительное господство наемников (швейцарцы и ландскнехты); вырабатывается общий тип линейной пехоты (основу которой составили пикинеры, вооруженные длинной пикой. Последняя по меткому замечанию Ф. Таллетта, стала «queen of battlefield», «королевой поля боя» — thor); появляются разнообразные виды новой кавалерии; огнестрельное оружие, особенно ручное, делает значительные успехи и распространяется с поразительной быстротой; формы строя, вид боевых порядков резко изменяется…». По существу, можно с уверенностью утверждать, что именно в эти десятилетия были заложены основы будущей военной революции, процесс накопления количественных изменений подошел к концу и возникла необходимость перехода на качественно иной, более высокий уровень развития военного дела. Именно в это время практически завершилась первая фаза военной революции.

 

А. Дюрер. «Ландскнехт и всадник»

Для начала отметим, что к этому времени относится указанный Дж. Линном переход от «средневековой оплачиваемой» армии к армии, полностью наемной, обладавшей целым рядом черт, сближавшей ее с современными армиями. «Эта армия, — отмечал историк, состояла из наемников, сведенных в постоянные части, типа французских compagnies d’ordonnance и испанских tercios, при этом полевые армии объединяли в своих рядах пехоту, кавалерию и артиллерию при главенствующей роли пехоты… Выставляемые в поле армии представляли собой собрание набранных на время, зачастую иностранных, частей». Характерной чертой этих армий, продолжал дальше Дж. Линн, была система контрактов, которые заключали монархи с капитанами «банд» солдат, причем «нанимаемые часто в последний момент, эти «банды» быстро прибывали на место, уже вооруженные, обученные, организованные и готовые сражаться…».

 

«Армия перед боем»

Другой характерной чертой армий, сталкивавшихся на полях сражений Итальянский войн, было доминирование пехоты над конницей, и не только численно (это можно было наблюдать и в эпоху Средневековья), но и тактически. Армии Западной Европы, образно говоря, «спешились» и именно пехота вернула себе почетное звание «царицы полей». Новые западноевропейские армии состояли преимущественно из пехоты — как пикинеров, так и стрелков. Причин постепенного преобразования «конных» армий Средневековья на «пехотные» эпохи Ренессанса существовало несколько. С одной стороны, как уже было отмечено выше, изменившийся характер войны требовал наращивания численности армий, а сделать это было проще именно за счет пехоты — оснащение, содержание и обучение пехоты стоило меньше, чем рейтар и тем более жандармов. К тому же для осадной войны пехотинец значил намного больше, чем всадник. С другой стороны, дешевая пехота, набранная преимущественно из простонародья, а то и вовсе из отбросов общества, в глазах военачальников была просто расходным материалом. Этого не скажешь о коннице, которая по-прежнему оставалась (и еще очень и очень долго будет оставаться таковым) аристократическим родом войск, «богатым войском», по меткому замечанию П. Шоню.

Соотношение пехоты и кавалерии окончательно изменилось в пользу пехоты. Конечно, в отдельных сражениях кавалерия еще могла составлять значительную, а порой даже и большую часть армии — от 1/3 до половины, а порой и более. Так, в 1525 г. под Павией французы располагали на 9 тыс. конницы 20 тыс. пехоты. В 1590 г. в сражении при Иври гугенотская армия располагала на 3 тыс. кавалерии 8 тыс. пехоты, тогда как армия католиков — соответственно 4 и 12 тыс. И в том, что это мнение не было преувеличением или точкой зрения частного лица, свидетельствуют данные следующей таблицы:

Таблица 1.Численность пехоты и кавалерии в западноевропейских армиях во время некоторых кампаний конца XV — 1-й половине XVI вв.

Максимилиан I (1459-1519)

 

Однако при всем при том именно бой пехоты решал исход сражения, и потому ее развитию придавалось все большее и большее значение. Образцом для новой западноевропейской пехоты еще в большей степени, чем швейцарцы, стали немецкие ландскнехты. Как отмечал английский историк Дж.Х. Ричардс, «…характерная структура армии ландскнехтов, с ее проработанной иерархией и необычайно большим числом чиновников, занимающихся тысячами вопросов, связанных с организацией полка, имеющих свой ранг, сумму жалованья и положение, определила устройство европейских армий на столетия вперед». Создание ландскнехтов обычно связывают с деятельностью императора Священной Римской империи Максимилиана I. После сражения при Гинегате 1479 г., где бургундское войско под началом Максимилиана и графа де Ромона, использовав швейцарскую тактику, наголову разгромило французское войско, действовавшее в том же ключе, что и в конце Столетней войны, молодой император, отличавшийся большим интересом к разного рода военным новшествам, решил вместо ненадежной городской милиции создать профессиональное войско из наемников-пехотинцев, обученных действовать в швейцарском духе. Первое официальное упоминание о ландскнехтах датируется 1486 г., и не прошло и четверти столетия, как ландскнехты превратились в грозную силу, не уступающую по боеспособности своим учителям швейцарцам.

Своей высокой боеспособностью ландскнехты были обязаны, во-первых, сильнейшему корпоративному духу, esprit dе corps, уверенностью в собственной непобедимости; во-вторых, отменной выучке как индивидуальной, так и коллективной; в-третьих, четкой организации и структуре, облегчавшей управление и поддержание порядка на поле боя; в-четвертых, строжайшей дисциплине на поле боя (чего нельзя сказать о поведении ландскнехтов вне его) и, наконец, в характерной тактике, заимствованной у швейцарцев и основанной на ударе массы пехотинцев, действующих в плотных сомкнутых построениях. «…Их (т.е. ландскнехтов — thor) действенность в основе своей зиждилась на их массе и сплоченности; — отмечал Г. Дельбрюк, анализируя причины успехов немецких наемников-пехотинцев в 1-й половине XVI в., — эта сплоченность включала и отдельного человека, обладавшего первоначально недостаточными данными, воспитывала и превращала его общим всему целому духом в вполне пригодного воина. При той неуклюжей форме колонны, в которой велся бой, не требовалось трудных упражнений, длительного обучения, чтобы сделать из здорового крепкого человека солдата. Достаточно было знать несколько приемов и получить простые навыки — сохранять свое место в строю. Раз были созданы кадры, нетрудно уже было набирать большие массы таких наемных солдат. Массы давали решительный исход делу. Тот, кто вел на штурм самые большие колонны, должен был победить (выделено нами — thor)…».

Гауптманн ландскнехтов и его трабанты

 

Мы не случайно выделили именно эти фразы. Стремление разгромить неприятеля и разрешить тем самым проблемы, вызвавшие войну, неизбежно вело к постепенному возрастанию численности полевых армий. Неуклонный рост численности полевых армий стал еще яркой чертой развития западноевропейских армий эпохи Ренессанса и раннего Нового времени.

Динамику изменения тех сил, что выставляли в поле европейские монархи, демонстрируют следующие цифры. Так, в 70-х гг. XV в. испанская корона легко могла выставить в поле 20 тыс. пехотинцев и всадников, спустя 10 лет, в сер. 80-х гг., против эмира Гранады Кастилия и Арагон вместе мобилизовали не менее 36 тыс. чел. пехоты и конницы. В 1510 г. в экспедиции, организованной Карлом V в Триполи, приняли участие 34,5 тыс. солдат, доставленных на североафриканское побережье морем. Прошло еще почти полстолетия, и император Карл V держал под ружьем уже 150 тыс. солдат (109 тыс. в Германии и Нидерландах, 24 тыс. в Ломбардии и еще примерно столько же в Испании, Неаполе и на Сицилии), а к концу века его сын, испанский король Филипп II — все 200 тыс., из них на постоянной службе находились не менее 60 тыс. солдат. Армия его северного соседа и соперника, короля Франции, в конце 60-х гг. того же столетия насчитывала ~ 70 тыс. солдат и офицеров, из них на постоянной службе находилось ~ 16 тыс. чел.

 

Ландскнехты-меченосцы

Конечно, нельзя сказать, что численность армий росла постоянно и неумолимо. Так, в полевых сражениях XVI — 1-й половины XVII вв. численность сражавшихся армий редко превышала 30 тыс., о чем свидетельствуют данные следующей таблицы:

Таблица 2.Численность армий в сражениях XVI в.

В принципе, в этом нет ничего необычного. Действительно, встречавшиеся на полях сражений армии конца XV — XVI вв. не впечатляют своими размерами. В этом отношении они порой немногим отличаются от тех армий, что выходили в поле во времена, к примеру, Столетней войны. Однако вместе с тем общая численность войск, нанимаемых на одну кампанию, значительно выросла по сравнению с прежними временами хотя бы по той простой причине, что теперь нужно было снабдить мало-мальски приличными гарнизонами собственные крепости и обеспечить обложение крепостей неприятеля. При этом государь, готовясь к войне, должен был иметь в виду еще и необходимость создания некоего резерва живой силы, и не только в поле, но еще и для восполнения неизбежных потерь из-за болезней, дезертирства и, само собой, боевых. Поэтому рост численности вооруженных сил становился неизбежным, хотели этого европейские государи или же нет, по вполне объективным причинам, отмеченным выше.

 

Баталия ландскнехтов

В качестве наглядного примера, подтверждающего эти тезисы, можно привести данные о распределении сил испанской армии в 1587/1588 гг. Филипп II имел в своем распоряжении 135 тыс. солдат, из них 19 тыс. готовились к посадке на корабли «Великой Армады» для десанта в Англию и 29 тыс. стояли гарнизонами в Испании, Португалии и Северной Африке; в Милане находился гарнизон из 2 тыс. солдат, в Неаполе 3 тыс., на Сицилии еще 2 тыс.; в заморских владениях — 5 тыс. в бывшей португальской Ост-Индии и 8 тыс. в американских колониях; в Нидерландах в составе экспедиционной армии для вторжения в Англии находилось 27 тыс. солдат и еще 40 тыс. стояли гарнизонами. Т.о., имея самую большую на то время армию среди всех европейских монархов, Филипп мог выставить в поле всего лишь 46 тыс. — чуть больше трети!

Однако, пожалуй, не рост численности армий стал основной, наиболее важной чертой этого переходного периода. Намного большее значение имело быстрое совершенствование огнестрельного оружия, первоначально артиллерии, а потом и ручного. Возросшая роль артиллерии и ручного огнестрельного оружия особенно ярко проявилась в годы Итальянских войн конца XV — 1-й половины XVI вв. В общем-то, не случайно английский исследователь Ч. Даффи отмечал, что «…в военном деле события 1494 г. стали концом Средневековья…». Именно в ходе этого многолетнего конфликта, в который в той или иной мере оказались втянуты все ведущие государства тогдашней Европы, пушки, аркебузы и пистолеты превратились в серьезную силу, оказывающее все более возрастающее воздействие на исход не только отдельных сражений, но и целых кампаний. Как отмечал Д. Уваров, именно в 1520-е гг., в ходе Итальянских войн завершилась революция в огнестрельном оружии. Окончательно сложились три главных его компонента, которые без серьезных изменений просуществуют до середины XIX в.: гранулированный черный дымный порох, длинноствольные железные ружья с деревянными прикладами и литыми свинцовыми пулями, литые бронзовые орудия с цапфами на колесных лафетах, стреляющие чугунными ядрами.

 

Ландскнехты-аркебузиры

Возросшая эффективность и могущество огнестрельного оружия способствовали первым серьезным изменениям в военном деле позднего Средневековья. На полях сражений Итальянских войн родилась тактика, ставшая характерным признаком новой военной школы, которую можно назвать испано-католической или ренессансной. Перемены в тактике — второй и один из наиболее важных симптомов военной революции. Новая тактика, которая складывалась постепенно на протяжении 1-й половины XVI в. и окончательно оформилась как нечто завершенное в 60-х — начале 70-х гг. XVI в., пока еще не могла считаться коренным переворотом, но, во всяком случае, представляла попытку разрешить возникшие в связи с внедрением в повседневную практику огнестрельного оружия.

Путь к ней оказался достаточно долгим и извилистым. В Итальянские войны ведущие державы Европы, Франция, Испания и Римская империя вступили, исповедуя примерно одну и ту же тактику, в основе которой лежали действия глубоких сомкнутых колонн пехоты, вооруженной древковым холодным оружием. Именно они, как справедливо отмечал М. Робертс, положили конец доминированию на поле боя тяжеловооруженной рыцарской конницы. Обладавшие колоссальной ударной мощью и устойчивостью на поле боя, эти колонны, состоявшие преимущественно из пикинеров и алебардьеров, оттеснили на второй план не только рыцарскую конницу, пусть и сведенную в «лансы» и ордонансовые роты, но и стрелков — независимо от того, были ли они вооружены луками, арбалетами или же первыми, пока еще примитивными ручницами.

 

Ландскнехты-пикинеры

Доминирование пикинеров на поле боя во многом обусловило то, что М. Робертс назвал «катастрофическим падением огневой мощи пехоты». Действительно, как бы то ни было, век ставшего к началу XVI в. классическим «швейцарского» боевого порядка еще не закончился. Как отмечал Г. Дельбрюк, несовершенство тогдашнего огнестрельного оружия не позволяло ему играть на полях сражений главную роль, и «…конечное решение все же еще дают крупные колонны пикинеров…». И в самом деле, если взять любое крупное сражение 1-го периода Итальянских войн, то мы видим, что каждый раз, что при Равенне и Новаре в 1513, что при Мариньяно в 1515 или Бикокке в 1522 г. и даже при Павии в 1525 г. — каждый раз исход сражения решали все таки действия сомкнутых колонн пикинеров и алебардьеров.

Меч ландскнехта (катцбалгер)

Вместе с тем огнестрельное оружие, несмотря на все очевидное несовершенство, тем не менее, начало оказывать свое все более и более растущее воздействие на ход войны в целом и сражений в частности. Уже в 1503 г. при Чериньоле испанцы разбили французов во многом благодаря умелым действия стрелков. В сражении при Равенне меткий огонь французской артиллерии вынудил испанскую рыцарскую конницу атаковать противника преждевременно и тем самым обеспечил французской коннице победу, после чего последняя обрушилась на испанскую пехоту и вынудила ее отступить. Под Бикоккой стрельба имперской артиллерии и аркебузиров опустошила густые колонны швейцарских пикинеров и лишила их главного преимущества — таранного удара массы людей, где напор передних шеренг постоянно подкреплялся давлением шеренг задних. В 1525 г. испанские мушкетеры и аркебузиры перестреляли французских gens d’armes, способствовав в немалой степени выигрышу этого сражения имперцами.

Правда, несмотря на очевидные успехи, отзывы об огнестрельном оружии по-прежнему оставались не слишком восторженными. М. Монтень в своих опытах писал, что «…шпага, которую мы держим в руке, гораздо надежнее, чем пуля, вылетающая из пистолета, в котором столько различных частей — и порох, и кремень, и курок: откажись малейшая из них служить — и вам грозит смертельная опасность… Что касается огнестрельного оружия, то… если не считать грохота, поражающего уши, к которому теперь уже привыкли, то я считаю его малодейственным и надеюсь, что мы в скором времени от него откажемся».

 

Устройство фитильного замка

Ружья с колесцовым замком

Как бы то ни было, но в 1-й половине XVI в. длинная пехотная пика, казалось, надолго обеспечила себе господство на поле боя. Однако уже тогда прозвучал первый звонок, возвестивший о том, что век ее как «королевы поля боя» будет недолог. Да, огнестрельное оружие, и в особенности ручное, было еще несовершенно и не играло самостоятельной роли. Однако опыт сражений конца XV и в особенности 1-й половины XVI вв. наглядно продемонстрировал, что лобовая атака густых колонн пикинеров против укрепленных, оснащенных могущественной артиллерией и защищаемых стрелками позиций, слишком опасна и ведет к огромным, бессмысленным потерям. Представлявшие хорошую цель для неприятельской артиллерии и стрелков, вооруженных аркебузами и мушкетами, сплоченные массы пикинеров несли слишком больший урон. Расстроенная же «баталия» уже не могла использовать свое главное преимущество — таранный удар массы людей. Именно это стало причиной неудачи атаки классической швейцарской колонны 27 апреля 1522 г. в сражении при Бикокке. Бурно атаковавшие в своей излюбленной манере, горцы все-таки преодолели ценой больших потерь от огня вражеской артиллерии и аркебузиров пространство, отделявшее их от неприятельских ландскнехтов, но для того, чтобы опрокинуть врага, напора им уже не хватило. В сражении при Черезоле в апреле 1544 г. мы видим еще одни интересный тактический прием, предвещающий близящийся конец эпохи больших колонн пикинеров — гасконцы и ландскнехты, стремясь разредить сомкнутую «баталию» неприятельских пикинеров, поставили во 2-ю шеренгу аркебузиров с приказом сделать залп непосредственно перед столкновением. И хотя ландскнехтам это не помогло, тем не менее сама идея перемешать пикинеров и аркебузиров была весьма симптоматична.

Главным отличием изобретенной ими системы от прежней средневековой стала замена обычных для прежних времен высоких и относительно тонких крепостных башен и стен низкими, но мощными бастионами и валами, позволявшим подвергнуть штурмующего вал или бастион противника перекрестному обстрелу. Для лучшего противостояния огню осадной артиллерии они возводились из земли с последующей облицовкой камнем или кирпичом. Генеральным направлением развития trace italienne в последующие десятилетия было создание такого начертания бастионного фронта, который был бы практически неуязвим для неприятельского штурма, даже поддержанного сильной осадной артиллерией. К середине XVI в. эта цель в значительной степени была достигнута, и густая сеть крепостей и городов, построенных заново или модернизированных согласно принципам trace italienne, покрыла всю Европу.

 

«Битва». Гравюра 1-й пол. XVI в.

Новая система фортификации, ставшая еще одной чрезвычайно важной чертой развития военного дела в Западной Европе на рубеже Средневековья и Нового времени и внесла свой огромный вклад в подготовку перехода ко второй, решающей стадии военной революции. Как отмечал Ф. Бродель, ее развитие совершенствование привело к тому, что в конце Итальянских войн наступило время, когда «…не то чтобы города нельзя было уже брать внезапной атакой, как, скажем, Дюрен в 1544 г., Кале в 1558 г. или Амьен в 1596 г., Но уже как бы предчувствовался реванш крепости, наступление эпохи научно разработанной тактики осады и обороны…». Резко усилившаяся сопротивляемость крепостей и городов, возведенных заново или перестроенных в согласии с принципами trace italienne, неизбежно должна была повлиять на способы и методы ведения войны.

Не менее серьезные перемены происходили в это время с прежней «царицей полей», «богатым войском» — с блестящей рыцарской конницей позднего Средневековья.

 

Сражение при Павии

В 1-й половине XVI в. конница переживала тяжелые времена. Ни ее тактика, ни организация не соответствовали изменившимся формам и методам ведения войны. Она никак не могла найти себе места в сражениях, где господствовали колонны пикинеров, поддерживаемые огнем аркебузиров и артиллерии. Опыт Итальянских войн показал, что «баталии» пикинеров были мало уязвимы для атак жандармов — этих прямых наследников средневекового рыцарства. Легкая же иррегулярная конница хотя и была эффективна для малой войны, однако с трудом находила себе место в войне «большой». Отдельные удачные тактические ходы в целом не меняли печальной картины — всякие попытки конницы, будь то жандармерия ордонансовых рот или же легкая конница типа венецианских страдиотов, испанских джинетов или французских аргулетов, действовать в старом ключе, как правило, вели к неудаче и провалу. Катастрофа французской жандармерии под Павией в 1525 г., неудачные действия венецианской легкой конницы под Форново в 1495 г. и испанской тяжелой и легкой конницы под Равенной в 1513 г. показали неудовлетворительное состояние западноевропейской конницы, ее неадекватность для новой войны.

Половинный доспех маркграфа Иоганна фон Бранденбург-Кюстрин (1513-1571). Аннаберг, 1553

Тем не менее, отказаться от конницы было невозможно, и западноевропейские военачальники и теоретики искали выход из создавшейся кризисной ситуации. И хотя разрешить проблему до конца не удалось, тем не менее, путь выхода наметился, и достаточно четко. Суть его Г. Дельбрюк выразил четко и недвусмысленно — «…рыцарство превращалось в кавалерию». Наиболее характерные черты этого превращения прежде всего заключались в том, что, хотя введенная на исходе 1-й половины XV в. во Франции и затем распространившаяся практически по всей Западной Европе организация рыцарской конницы в ордонансовые роты и сохранилась, однако она претерпела в 1-й половине XVI в. серьезные изменения. Во-первых, как отмечал Г. Дельбрюк, если прежде основой боевого порядка ордонансовых рот был тяжеловооруженный всадник, которого поддерживали в бою легковооруженные воины и стрелки и «…лишь в редких случаях мы видели, что отдельные рода войск (т.е. конницы — thor) оперировали сами по себе…», то теперь, в эпоху Итальянских войн «…мы гораздо чаще можем наблюдать, как каждый из трех родов войск объединяется сам по себе и сражается самостоятельно…». Во-вторых, предпринимаются первые попытки изменить боевые порядки конницы — очевидно, не без влияния итальянского опыта сперва имперцы и испанцы, а затем и французы в 40-х — 50-х гг. XVI в., на завершающем этапе Итальянских войн и во время Шмалькальденской войны стали сводить своих жандармов в «эскадроны», действовавшие в сомкнутом строю глубиной от 10 до 17 шеренг. В-третьих, свита hommes d’armes перевооружается постепенно на огнестрельное оружие (на первых порах укороченные аркебузы, а затем и на пистолеты).

 

Ганс Буркмайер старший (1473-1531). «Сражение при Неаполе»

Однако намного более серьезным новшеством стало появление вооруженных пистолетами рейтар (reiters) — этих конных ландскнехтов. Неэффективность прежней ударной тактики в борьбе против пикинеров, проявившаяся в годы Итальянских войн, побудила европейских кавалерийских командиров искать иные способы борьбы с ними. Выход, казалось, как было отмечено выше, был найден в перевооружении конницы огнестрельным оружием и превращением ее в кавалерию, хорошо обученную, дисциплинированную силу, способную повиноваться приказам своего командира и совершать сложные маневры на поле боя. Необходимость повышения эффективности действий конницы на полях сражений привела к ее постепенной трансформации. «…Она переродилась, отказавшись от шока в пользу подвижности, совмещенной с огневой мощью. На первых порах всадники несли аркебузиров у себя за спиной. Затем с изобретением колесцового замка всадник получил возможность находиться в седле с уже заряженным огнестрельным оружием, и конница в течение короткого времени отказалась от «белого оружия», предпочтя ему пистолеты», — отмечал английский исследователь М. Ховард. Так родились рейтары — первая настоящая кавалерия Европы со времен античности.

 

Устройство колесцового замка

О времени и месте их первого появления на поле боя нет единого мнения. Во всяком случае, первые упоминания о них относятся ко времени Шмалькальденской войны 1546-1547 гг. Спустя 10 лет они уже представляли настолько серьезную силу, что французский король Генрих II поспешил набрать в предвидении новой кампании против испанцев их как можно больше для того, чтобы иметь перевес над Филиппом II, который в предыдущем году показал преимущества нового рода конницы. Примерно в это же время рейтары отказываются от применения копья и вооружаются исключительно 3-4 пистолетами и шпагами.

Невысокая эффективность и надежность пистолетов и порожденные этим обстоятельством особенности их боевого применения породили специфическую тактику действий рейтар — caracole. Суть его заключалась в том, что построенные глубокой колонной всадники медленно сближались с неприятелем, после чего первая шеренга разряжала свои пистолеты по врагу в упор и возвращалась назад для перезаряжания пистолетов. Первое его применение зафиксировано в источниках в декабре 1562 г. в сражении между гугенотами и католиками под Дрё. Принятие на вооружение caracole имело громаднейшее значение для истории конницы. Г. Дельбрюк совершенно справедливо замечал, что «…ротмистр, который довел свой эскадрон до того состояния, что он с точностью производит «караколе», очевидно, держит своих людей в руках и располагает действительно дисциплинированным отрядом. Ибо без большого старания и труда над каждым человеком, над каждой лошадью, без внимания и напряжения воли, без умения владеть оружием и навыка этого не добиться. Раз «караколе» с точно выполненным заездом и стрельбой — налицо, то налицо и тактическая единица, в которую вработался каждый рейтар как рядовой член ее, а глава и душа которой — вождь, ротмистр…». И здесь, в общем-то, неважно, что caracole, и это вполне очевидно, имело ограниченное применение — они могли эффективно действовать только против таких же рейтар с противной стороны и массы пикинер. Важен был дисциплинирующий его эффект, превращавший массу индивидуальных бойцов в спаянную тактическую единицу, действующую как одно целое.

Штурхаубе. Нюрнберг, 1550

С появлением рейтар и постепенным перевооружением большей части конницы огнестрельным оружием и превращением последней в кавалерию, все более и более делавшую упор на использование огнестрельного оружия для глубоких и массивных колонн пикинеров классического «швейцарского» образца прозвенел третий, последний звонок, возвещавший их близкую кончину. Они оказались слишком уязвимы для атак перевооруженной пистолетами и обученной приему caracole кавалерии.

В новых условиях классические многотысячные «баталии» пикинеров были практически бесполезны и явно неэффективны. Нужна была новая тактика, которая учла бы все те изменения, что возникли в военном деле в годы Итальянских войн. Перед полководцами и военными теоретиками встал вопрос — как, в какой пропорции нужно сочетать пикинеров, аркебузиров и мушкетеров с легкой конницей (типа французских chevaux legers-шеволежеров или испанских herreruelos) рейтарами и жандармами (постепенно выродившихся в кирасир), чтобы извлечь из этой комбинации максимальную пользу?

Пожалуй, первыми над этим задумались испанцы. Карл V в 1534-1536 гг. в порядке эксперимента провел переформирование своей пехоты в Италии из прежних громоздких 5-6 или более тыс. баталий в более компактные формирования — tercio, численностью первоначально ~ 2500-3000 солдат. Опыт был признан удачным, и в начале 60-х гг. был распространен на всю испанскую и имперскую пехоту, причем численность tercio к концу века еще более сократилась, составив 1500-1800, а реально, из-за боевых и небоевых потерь и дезертирства, нередко падало до 1000 и даже менее солдат. Эта перемена, незначительная на первый взгляд, имела далеко идущие последствия. Прежняя ударная тактика конца XV в., когда восстановившийся было баланс между конницей, тяжелой и легкой пехотой снова сместился, но на этот раз в пользу тяжелой пехоты, оснащенной преимущественно древковым оружием и действовавшей в глубоких сомкнутых построениях, шаг за шагом начала отходить на второй план. Пикинеры, действовавшие в глубоких квадратных построениях, пусть и не таких массивных, как ранее, по-прежнему оставались главной ударной силой tercio, но аркебузиры и мушкетеры стали играть более значимую, чем ранее роль. Как отмечал М. Робертс, оценивая значимость тактической реформы Карла V, писал, что «…tercio стал самым прославленным образцом превосходства пехоты в эпоху, когда пика была «королевой поля боя». 3-тысячный tercio с его окруженным по периметру шеренгами аркебузиров массивным квадратом пикинеров и алебардьеров и четырьмя «рукавами» аркебузиров по углам квадрата, представлял первую серьезную попытку тактической комбинации огнестрельного оружия с пиками: стрельба аркебузиров разрушала бы строй противника, открывая дорогу пикинерам, а пики создавали защитный вал или полый квадрат, за которым или внутри которого аркебузиры могли достаточно быстро найти убежище…».

Мушкетер. Конец XVI в.

Испано-имперские tercio, сохранившие достаточную ударную и серьезно нарастившие огневую мощь, почти на три четверти столетия установили свое господство на поле боя. Из сочетания ударной мощи глубоких, сомкнутых построений пикинеров, огневой мощи мушкетер и подвижности рейтар, поддерживаемых артиллерией, родилась новая военная школа, которую можно условно назвать ренессансной или испано-католической. Она пришла на смену позднесредневековой, основанной на действиях нескольких массивных средневековых по сути «баталий» пехотинцев, оснащенных древковым оружием, поддерживаемых огнем немногочисленной артиллерии и стрелков и классическими, с копьем наперевес, атаками жандармов.

Характеризуя новую военную систему, необходимо отметить, что в целом она была ориентирована на полевые, генеральные сражения, в которых решалась главная задача — разгром неприятельской армии (выделено нами — thor). Только в чистом поле армия, построенная и обученная действовать согласно принципам испано-католической военной системы, могла реализовать в полной мере свои преимущества и достоинства. Осадная и тем более малая война для нее не являлась основной, так как в этих условиях она не могла реализовать свои преимущества. Наступление — главный тактический прием армии, действовавшей в рамках этой системы. И хотя огнестрельное оружие стало играть более значительную, нежели в начале XVI в., роль, тем не менее основной ударной силой этой армии по прежнему оставались массивные, глубокие (хотя и несколько уменьшившиеся в сравнение с «баталиями» швейцарцев и ландскнехтов) формации пикинеров, вооруженных длинными, 18-футовыми пиками (примерно 4,5 м). Мушкетеры, рейтары и артиллерия играли в целом вспомогательную роль. Они только лишь подготавливали и обеспечивали атаку пикинеров, защищая их от действий неприятельских мушкетеров, рейтар и расстраивая колонны вражеских пикинеров. В конечном итоге исход битвы решался рукопашной схваткой пикинеров противоборствующих сторон, и побеждал в сражении тот военачальник, солдаты которого, как пехотинцы, так и кавалеристы, оказывались более опытными, закаленными и многочисленными.

 

«Сражение». Гравюра XVI в.

Однако испано-католическая военная школа представляла собой более или менее удачный компромисс между холодным и огнестрельным оружием, и хотя для своего времени она оказалась весьма успешной, военное дело во 2-й половине XVI в. развивалось чрезвычайно стремительно, особенно его техническая сторона. По мере приближения к концу столетия недостатки tercio, бывшие обратной стороной ее достоинств, становились все более и более очевидными. «Большая масса tercio обеспечивала его инерцией, — отмечал М. Робертс, — чтобы сопротивляться, и импульсом в нападении (если мушкетеры не оказывались на его пути в момент столкновения); но оно было слишком расточительно расходовало своих людей: если отбросить их вес, то внутренние шеренги и ряды tercio практически не участвовали в бою… Еще более расточительным было tercio и в плане огневой мощи. Невысокая скорострельность мушкета неизбежно вела к тому, что в стремлении поддержать непрерывность огня мушкетеры выстраивались по крайней мере в десять рядов и обучались последовательной стрельбе шеренгами с их последующей сменой — маневр, известный как контрмарш…». Однако, писал дальше историк, «…в боевом порядке tercio такой маневр был применим только к «рукавам» и мушкетерам-застрельщикам, расположенным перед фронтом tercio. Мушкетеры, на флангах каре пикинеров, могли вести только спорадический и неэффективный огонь; в то время как стоявшие в тылу и вовсе не могли стрелять, если только tercio не оказывалось окружено…». В итоге, делал вывод Робертс, «совмещение мушкета и пики в конечном итоге не привело к их плодотворному сотрудничеству, напротив, только ослабив их сильные стороны…».

Колесцовый пистолет. Нюрнберг. 1575

Крайне негативно сказалось перевооружение конницы огнестрельным оружием, и прежде всего пистолетами, на ее тактике. И снова прибегнем к мнению М. Робертса, который с иронией писал, что вооруженная пистолетами кавалерия могла теперь «не делать ничего, изображая при этом видимость больших усилий». И в самом деле, при эффективной дистанции пальбы из пистолетов, не превышавшей 10 м, она могла действовать только в глубоких боевых порядках, медленно выдвигаясь на дистанцию действительного выстрела и затем отходя в сторону посредством caracole. И все было бы хорошо, если бы кавалерия не отказалась при этом от завершения атаки посредством копья или меча — несмотря на то, что опыт столкновений рейтар и жандармов во время французских религиозных войн и на первых порах войны в Нидерландах показывал, что караколирующие рейтары чрезвычайно уязвимы, если неприятель внезапно атакует их с копьем наперевес и шпагой наголо, тем не менее, к концу XVI в. такая бурная атака вышла из употребления повсеместно в Западной Европе. «Основа тактики кавалерии — использования воздействия человека и лошади, чтобы разрушить порядок противника — была полностью утрачена, сохранившись только в Польше; и кавалерия стала неполноценным родом войск, пригодным только для того, чтобы вести бой на пистолетах с точно такой же кавалерией с другой стороны». Единственный род войск, способный действовать быстро и энергично, утратил в значительной степени свои маневренные качества. Дилемма «Шок или огонь?» была разрешена в пользу последнего.

Серьезная нестыковка возникла и при наложении испано-католической школы на trace italienne. Хотя tercio и было менее массивным и громоздким, нежели прежние классические «баталии» швейцарцев и ландскнехтов, тем не менее, его пригодность для ведения осадной войны согласно новым правилам была сомнительной. Уже последний этап Итальянских войн продемонстрировал, насколько сложно овладеть крепостью или городом, укрепленным согласно новому учению, и мы уже не видим такого количества больших полевых сражений, как на первых порах этого грандиозного конфликта. Оборона снова стала преобладать над наступлением и смысл войн снова, как и в средние века, оказался сведен к осаде и обороне крепостей. «Осады… стали главным событием в сухопутной войне после того, как бастионная система получила широкое распространение, — отмечал Дж. Паркер, — сражения стали редкими, и чаще всего они были связаны с осадами (к примеру, когда требовалось отразить попытку неприятеля снять ее)…». Война изменилась, приобрела новые (или хорошо забытые старые) черты.

Отто Вениус. Александр Фарнезе. 1545-1592

Военное искусство в известной степени зашло в тупик. И в тактике, и в стратегии на смену прежнему стремлению сокрушить неприятеля в непосредственной схватке пришло стремление истощить его, взять измором. Казалось, возвратились печальные времена бесконечной Столетней войны, взаимно опустошавшей и разорявшей обе враждующие стороны. Как отмечал М. Робертс, «…к исходу столетия (XVI — thor) естественные боевые качества лошади, пики и мушкета оказались в значительной степени извращены, и военное дело замерло в своем развитии. Ни кавалерия, ни пехота не стремились к ближнему бою, и полководцы искали победу через использование огнестрельного оружия, сохранявшаяся невысокая эффективность которого не были ни преодолена, ни компенсирована тактической изобретательностью».

Тактический и стратегический тупик дополнился тупиком экономическим. Действительно, если нанимать контрактную армию на небольшой срок, то тяжесть расходов не была столь ощутима, но теперь, когда боевые действия стали затягиваться, когда генеральное сражение не вело к немедленному успеху и капитуляции неприятеля, расходы стали стремительно расти, и во весь рост встал вопрос — а способны ли позднеренессансные государства выдержать такую нагрузку. Наемные армии стоили дорого, очень дорого. Содержание только одной испанской tercio в ходе одной только кампании в середине XVI в. обходилось испанской казне до 1,2 млн. дукатов, включая сюда также расходы на транспорт и провиант, а в годы Тридцатилетней казны содержание одного пехотного регимента численностью около 3 тыс. солдат и офицеров стоило имперской казне ежегодно в 500 тыс. гульденов.

Энеа Вико. «Штурм войсками Карла V Мюльберга на Эльбе»

Еще дороже обходилось строительство и содержание крепостей по новой системе. Новые укрепления стоили значительно дороже и требовали огромных затрат как материальных, так и людских ресурсов и для их обороны, и для осады и штурма. Так, каждый из 22 новых бастионов Амстердама обошелся голландцам в 2 млн. флоринов, модернизация Бервика-на-Твиде в 1558-1570 гг. обошлась казне Елизаветы I в 130000 фунтов стерлингов; во время земляных работ по возведению новых укреплений Амстердама было перемещено 170000 куб. м грунта и использовано 30 млн. кирпичей.

Но иного выхода у европейских монархов не было. Сама логика борьбы понуждала их и дальше наращивать свою военную мощь. Как справедливо замечал Г. Дельбрюк, «Как велики и богаты ресурсами ни были эти новые государственные образования (имелись в виду прежде всего Франция, Испания и Римская империя — thor), однако в своих войнах они стремились превзойти друг друга и поэтому не только доходили до пределов своих ресурсов, но и переступали через них, ибо, как мы видели, увеличить число солдат было нетрудно, и лишь большое их число открывало путь к победе. Естественную границу численности войск должны были указывать пределы финансовых ресурсов государей, ведущих войну. Но если противник выходил за эти пределы в расчете на то, что такое напряжение сил должно дать ему победу и что победа пополнит его дефицит по выплате жалования? Что тогда? Эта надежда с самого начала заставляла обе стороны выходить за пределы их ресурсов. Численность армий намного переросла нормальную численность средневековых войск не только в меру того, что теперь появились государи, которые могли их оплатить, но и гораздо выше того, что они могли оплатить. Ведь солдат можно было набрать достаточно за задаточные деньги и за посулы будущей оплаты (выделено нами — thor)…».

«Битва при Павии»

Но способность не только поддерживать, но и постоянно увеличивать свой военный потенциал напрямую зависела от состояния экономики страны, втянувшейся в гонку вооружений. Поэтому имеет смысл коснуться, хотя бы отчасти, экономической, а точнее, финансовой составляющей военной революции как одного из важнейших условий ее осуществления. Итак, для содержания наемных армий нужны были деньги, деньги и еще раз деньги, и «золотые» и «серебряные» «солдаты» значили порой даже больше, чем реальные живые. «Point d’argent, point de Suisse» («Нет денег — нет швейцарцев!») — так гласила популярная поговорка того времени. Но где взять эти деньги, чтобы заполучить в свое распоряжение пресловутых швейцарцев или ландскнехтов?

Ф. Тэллетт отмечал в этой связи, что начиная с середины XV в. ведущие европейские державы, и прежде всего Испания и Франция, испытывают «революцию финансов монархов». Суть ее заключалась в реформировании налоговой системы и установлении определенного порядка более или менее постоянных налоговых поступлений в королевскую казну. Этим и объясняется доминирование Испании и Франции во внешней политике и в войнах конца XV — 1-й половины XVI вв. Эти страны раньше других вступили на путь формирования нового государства, государства Нового времени с его более жесткой, централизованной политической системой. Имея в своем распоряжении значительно большие по сравнению с прежними временами финансовые ресурсы, Валуа и Габсбурги вступили в ожесточенное противоборство друг с другом за гегемонию в Европе, поднимая ставки в игре все выше и выше.

 

«Битва». Гравюра XVI в.

Тем не менее, хотя сложившаяся к тому времени система государственного управления во Франции и Испании и была, безусловно, намного эффективнее, чем та, которой могли воспользоваться, к примеру, Эдуард III или Филипп VI, однако механизмы мобилизации внутренних ресурсов государства оказались недостаточно эффективными, чтобы поддержать набранный на рубеже XV/XVI вв. темп гонки вооружений. Естественно, что самым простым способом пополнить казну было заполучить в свое исключительное владение источники драгоценных металлов, обеспечив тем самым себя возможностью чеканки золотой и серебряной монеты в необходимых количествах, т.е., образно говоря, опереться на «внешние» источники поступлений денег.

Пример Испании и Римской империи в этом отношении является самым показательным. В XVI в. германские императоры и испанские короли были самыми богатыми из европейских монархов. Как отмечал Ж. Делюмо, в середине XV в. кризис добычи драгоценных металлов в Европе, прежде всего серебра, стал постепенно преодолеваться благодаря целой серии серьезных усовершенствований в технике ведения горных работ и выплавки серебра из серебросодержащих руд в Центральной Европе. В итоге Карл V, король Испании и германский император, получил в свое распоряжение значительные средства для ведения активной внешней политики «другими средствами». Еще бы! Ведь по самым скромным подсчетам, к 1550 г. в Европе масса обращавшихся драгоценных металлов превышала ту, что была в 1492 г., в 12 раз, поэтому, как указывал французский историк, «…европейский расцвет в эпоху Дюрера (1471-1528), Рафаэля (1483-1520), Лютера (1483-1546) и Цвингли (1484-1531) был, следовательно, в большей степени обусловлен не американскими сокровищами, а серебром Центральной Европы… Наибольшая производительность большинства этих рудников относится к периоду между 1515 и 1540 гг.». А эти рудники находились в его распоряжении!

Но способность не только поддерживать, но и постоянно увеличивать свой военный потенциал напрямую зависела от состояния экономики страны, втянувшейся в гонку вооружений. Поэтому имеет смысл коснуться, хотя бы отчасти, экономической, а точнее, финансовой составляющей военной революции как одного из важнейших условий ее осуществления. Итак, для содержания наемных армий нужны были деньги, деньги и еще раз деньги, и «золотые» и «серебряные» «солдаты» значили порой даже больше, чем реальные живые. «Point d’argent, point de Suisse» («Нет денег — нет швейцарцев!») — так гласила популярная поговорка того времени. Но где взять эти деньги, чтобы заполучить в свое распоряжение пресловутых швейцарцев или ландскнехтов? Ф. Тэллетт отмечал в этой связи, что начиная с середины XV в. ведущие европейские державы, и прежде всего Испания и Франция, испытывают «революцию финансов монархов». Суть ее заключалась в реформировании налоговой системы и установлении определенного порядка более или менее постоянных налоговых поступлений в королевскую казну. Этим и объясняется доминирование Испании и Франции во внешней политике и в войнах конца XV — 1-й половины XVI вв. Эти страны раньше других вступили на путь формирования нового государства, государства Нового времени с его более жесткой, централизованной политической системой. Имея в своем распоряжении значительно большие по сравнению с прежними временами финансовые ресурсы, Валуа и Габсбурги вступили в ожесточенное противоборство друг с другом за гегемонию в Европе, поднимая ставки в игре все выше и выше.

В середине XVI в. начался спад добычи серебра в Европе, и именно Карл первым почувствовал это, когда его империя, в пределах которой никогда не заходило солнце, столкнулась с ростом бюджетного дефицита, достигшего к концу 50-х гг. 15 млн. дукатов. Это привело к первому банкротству испанской короны и ускорило в известной степени завершение Итальянских войн. Воевать ни Филиппу II, ни тем более Генриху II французскому, у которого не было саксонских и чешских серебряных рудников и который годом позже испанского короля, в 1558 г., объявил о своем банкротстве, было больше не на что. Поэтому, если во время 1-й фазы Итальянских войн нередки были армии, превышавшие по численности 20 тыс. чел. (например, в апреле 1511 г. под Равенной французы имели около 23 тыс. солдат, при Мариньяно спустя два с половиной года французская армия насчитывала около 30 тыс. солдат, столько же они имели в 1522 г. под Бикоккой), то на последнем этапе они редко превышали 10-15 тыс. солдат. Под Черезолой в апреле 1544 г. армия французского полководца принца Энгиенского насчитывала всего лишь 12 тыс. солдат, а его противника, имперского военачальника Дель Гуасто, немногим больше. «Поражает незавершенный характер конфликтов 1540-х и 1550-х гг., который, впрочем, объясним с учетом незначительности одержанных побед и огромного нежелания развивать успех — что означало бы с новой силой комплектовать, снаряжать и защищать свои гарнизоны», — отмечал Р. Маккенни. Развитие успеха требовало денег, а их то как раз и не хватало.

Доспех. Нюрнберг. 1515-1520

Однако как раз к этому времени подоспело начало активной эксплуатации богатейших американских колоний. И если в 1-й половине века, когда конкистадоры попросту ограбили индейцев, Америка еще не стала основным источником серебра и золота, то во 2-й половине XVI столетия ситуация кардинально изменилась. Рудники Перу и Мексики дали в руки испанской короны неслыханные по тем временам средства. Так, только между 1573 и 1598 гг. испанский король Филипп II получил из своих американских колоний свыше 50 млн. дукатов. Всего же испанские колонии в Америке дали 3/4 от ввезенного в XVI в. в Европу общего объема драгоценных металлов.

Обладание такими источниками драгоценных металлов позволило испанским и германским Габсбургам иметь такие военные расходы, на какие не то что столетием — двумя раньше, но даже в 1-й половине XVI в. ни одни монарх Европы решиться не мог. Так, если в 1546-1547 гг. во время Шмалькальденской войны Карл V тратил на ведение войны с протестантскими германскими князьями по 2 млн. флоринов ежегодно, а в 1551-1556 гг. для ведения войны с французами он израсходовал на содержание армии во Фландрии 22 млн. флоринов, то только содержание армии во Фландрии и ведение войны с мятежными голландцами в 90-х гг. XVI в. обходилось Филиппу II испанскому не менее 9 млн. флоринов ежегодно. Содержание только средиземноморской эскадры и армии во Фландрии в 1571 — 1577 гг. обошлось Филиппу на содержание в 18 755 000 дукатов. Всего же расходы испанской короны на ведение войны с восставшими Нидерландами с 1566 гг. по 1654 г. составили не менее 218 млн. дукатов — сумма, которая двумястами годами ранее для английского короля Эдуарда III и его французского оппонента Филиппа VI была просто невообразимой.

Гаспар де Колиньи

Однако ставка на внешние источники финансирования своих армий, равно как и попытка содержать их за счет населения территорий, на которых они квартировали (принцип «Война кормит войну» («Bellum se ipsum aleat«), оказались в конечном итоге несостоятельными. Военные расходы росли быстро, слишком быстро. «Общая тенденция в эти годы, — отмечал по этому поводу Дж.Паркер, — вызвавшая рост цен на сельскохозяйственные и промышленные товары, привела к росту расходов на содержание и экипировку солдат. Стоимость войны росла так быстро, что государства были не в силах выдерживать ее слишком долго. Война стала, говоря словами одного испанского генерала, «родом торговли, в которой победит тот, кто имеет больше денег», и в которой, согласно высказыванию другого генерала, «победит тот, кто не остановится перед использованием последнего эскудо…». Однако даже для Испании с ее колоссальными на первый взгляд ресурсами такое напряжение оказалось непосильной ношей. Она просто надорвалась под непомерной тяжестью имперского величия и испанская корона, неспособная и далее ее нести, неоднократно объявляет о своем банкротстве (в 1575, 1596, 1607, 1627 и 1647 гг.). Военная мощь Испании во 2-й половине XVII в. резко упала, и она практически утратила статус великой державы.

Генрих 1-й, герцог де Гиз

Т.о., главная проблема, которая оказалась неразрешимой для средневековых монархов — содержание более или менее длительный промежуток времени достаточно крупных воинских формирований, вооруженных и подготовленных по последнему слову тогдашней военной техники, не нашла удовлетворительного решения и в XVI в. По существу, на исходе Средневековья прямая зависимость между военной мощью страны и уровнем ее экономического развития заявила о себе в полный голос. Отсутствие необходимых средств для ведения длительных, дорогостоящих кампаний и осад неизбежно вели к затягиванию военных конфликтов, которые развивались неравномерно — вспышки активных боевых действий перемежались временами затишья и перемириями, когда враждующие стороны накапливали необходимые материальные и финансовые средства для очередной кампании. До тех пор, пока этот вопрос не был бы разрешен удовлетворительным образом, вести речь о коренном перевороте было невозможно. Все благие начинания и идеи (а их было более чем достаточно, поскольку целый ряд античных авторов, прежде всего Вегеций, Фронтин и Юлий Цезарь, вовсе не были диковинкой в Европе XIV — XV вв.), столкнувшись с суровой реальностью, неизбежно разрушались. Казалось, время повернуло вспять, и все вернулось на двести лет назад, во времена Столетней войны.

Тупик, в котором оказалось военное дело Западной Европы к концу XVI столетия, стал ярким признаком того, что сложившаяся к этому времени военная традиция, опиравшаяся на соответствующие политические и экономические институты, исчерпала отведенный ей запас прочности. Развиваться «вширь» она уже не могла. Требовался переход к качественно иному уровню, т.е., требовалось совершить подлинный переворот, перейти к новому качеству, подняться на второй, самый главный этап военной революции. И выход из тупика со всей очевидностью нужно было искать прежде всего на пути совершенствования государственного аппарата и развития экономики с тем, чтобы изыскать необходимые ресурсы для завершения военной революции.

 

Точка зрения © 2024 Все права защищены

Материалы на сайте размещены исключительно для ознакомления.

Все права на них принадлежат соответственно их владельцам.