§ 4. Армия Российского государства 2-й половины XVII — 1-й четверти XVIII вв. — русский вариант «военной революции».

Вступивший на престол в 1645 г. царь Алексей Михайлович принял страну в намного лучшем виде, чем его отец. После Смуты прошло три десятка лет и стартовые возможности нового монарха, в т.ч. и в военной сфере, превосходили более чем скромные возможности Михаила Федоровича. Усилиями отца и деда Алексея было создано ядро новой армии, накоплен ценнейший опыт преобразования вооруженных сил. Все это было кстати, ибо, по словам придворного врача Алексея Михайловича С. Коллинса, в отличие от своего отца будущий «Тишайший» имел «дух воинственный». Все это создавало благоприятные условия для повторения попытки войти в общество «политичных народов». Стремление же играть более значительную роль в европейском политическом «концерте» не могло не навести Алексея Михайловича и его советников на необходимость серьезных преобразований в военной сфере. Прежний опыт отношений с Европой показывал, что только имея мощную армию, можно было добиться признания себя равноправным партнером в отношениях с соседями, и особенно с Западом, который к этому времени рассматривал Московию скорее не как субъект международных отношений, а как объект.

Это становится заметным при анализе сложившейся после завершения Тридцатилетней войны Вестфальской системы международных отношений. Длившееся на протяжении более чем столетия доминирование династии Габсбургов в Европе подошло к концу, и Франция постаралась сделать все возможное, чтобы призрак империи Карла V больше не возродился. Усилия французской дипломатии были направлены на создание антигабсбургского барьера, ключевым звеном которого должна была стать Швеция, ставшая региональной сверхдержавой. Поддержание этого статуса требовало от Стокгольма серьезных усилий, которые становились возможными при условии превращения Балтики в «шведское озеро». Достигнув к середине XVII в. этой цели, шведы были готовы пойти на любые жертвы ради сохранения достигнутого. И хотя Россия в годы Тридцатилетней войны де-факто была союзницей Швеции, тем не менее, ее интересы на Балтике входили в противоречие с интересами Швеции. Претензии к Швеции имели и Речь Посполитая, и Дания. В балтийском регионе завязался тугой узел противоречий, разрешить который иначе, как военным путем, не представлялось возможным.

Алексей Михайлович.
Гравюра XVII в.

 

Не менее тугой узел завязался во взаимоотношениях России с Речью Посполитой. В Москве не забыли о той роли, что сыграли поляки и литовцы в Смуте, помнили и об утраченном Смоленске, и о неудачной войне 1632-1634 гг. Т.о., как отмечала Е.И. Кобзарева, «Россия не могла остаться в стороне от конфликтов, возникавших в балтийском регионе, и еще в XVI в. активно добивалась получения выхода к Балтийскому морю. Здесь она столкнулась со Швецией, стремившейся превратить Балтику в свое внутреннее море. Неизбежными для Русского государства оказались и войны с Польшей, под властью которой находились белорусские и украинские земли, а в период Смуты попали и западнорусские земли». Сложными оставались и отношения с Крымом и Турцией.

Ситуация, в которой оказались Алексей Михайлович и его дипломаты, точно обрисована в «Истории дипломатии»: «В борьбе с Польшей естественными союзниками Москвы были Швеция, Турция и Крым. Но эти государства являлись и соперниками Москвы в отношении литовско-польского наследства… С другой стороны, борьба со Швецией за Балтику толкала Москву к союзу с Речью Посполитой и требовала установления мирных отношений с мусульманским югом. Точно так же и против Турции можно было действовать лишь в союзе с Польшей, т.е. отказавшись от Украины».

Т.о., перед Москвой в середине XVII в. стояло три главных внешнеполитических задачи, три направления — северо-западное, балтийское; польско-литовское, западное и южное, крымское. Все они были тесно переплетены друг с другом, образуя запутанный клубок. Образовавшийся «гордиев» узел развязать было невозможно из-за взаимной неуступчивости сторон. Оставался единственный путь — разрубить его мечом. Однако опыт конфликтов 1-й пол. XVII в. показывал, что нужен был новый, качественно иной меч — масштабность стоявших перед страной внешнеполитических задач требовала не менее масштабных перемен в главном инструменте их реализации — вооруженных силах. И эту задачу русским удалось решить именно во 2-й половине XVII в.

Стрельцы

 

На первый взгляд такое утверждение представляется смелым и в корне расходящимся с господствующей по-прежнему как в отечественной, так и в зарубежной, историографии точкой зрения. Между тем еще сподвижник Петра, князь Я.Ф. Долгорукий, если верить В.Н. Татищеву, как-то в беседе с царем-реформатором поставил ему в пример Алексея Михайловича именно как создателя армии нового типа.

Однако это мнение не было услышано и в историографии, и в общественном сознании прочно утвердилось мнение об отсталости и примитивности московского военного дела допетровской эпохи. Над умами довлел (и продолжает довлеть) яркий и вместе с тем чрезвычайно пристрастный образ старомосковского войска, нарисованный известным публицистом петровской эпохи И. Посошковым в письме к боярину Ф.А. Головину.

Последствия этого пристрастного отношения к военному делу допетровской эпохи сказываются до сих пор, хотя еще в начале 50-х гг. А.В. Чернов отмечал, что осуществленные в эти десятилетия преобразования в военной сфере привели к коренному перевороту в развитии русского военного дела. И действительно, если отрешиться от влияния утвердившегося в российской исторической науке «культа личности» Петра, который предстает в роли «культурного героя», русского Прометея, принесшего варварской Московии свет цивилизации, то нетрудно заметить, что все его «революционные» преобразования своими корнями уходят в XVII век. Без сделанного его прадедом, дедом и отцом, вряд ли стало бы возможным появление самого Петра и «петровского» мифа. И анализ основных тенденций развития военного дела в России во 2-й половине XVII в. подтверждает мнение князя Долгорукого. В правление «Тишайшего» контуры военной революции в России приобрели практически завершенный вид. Приняв на вооружение «протестантскую» модель военного строительства со всеми присущими ей характерными чертами, в Москве занялись ее совершенствованием и адаптацией применительно к специфическим условиям восточноевропейского ТВД и к особенностям Российского государства и общества. При Тишайшем Россия прошла 2-й этап военной революции и вступила в ее 3-ю, завершающую стадию.

На первый взгляд, такое высказывание выглядит излишне смелым. Для неискушенного наблюдателя армия России в царствование Алексея Михайловича представляется сложной «амальгамой» старого и нового, переплетавшихся друг с другом самым причудливым образом и отражавшей тем самым двойственный дух эпохи и особенности характера самого Алексея Михайловича и его ближайших советников. Однако такое впечатление обманчиво и разрушается при соприкосновении с реальными фактами. А их более чем достаточно, чтобы критически отнестись к продолжающим господствовать и в историографии, и в общественном сознании установкам относительно военной «отсталости» Московии XVII в.

Радикальные перемены 2-й пол. XVII в. затронули все четыре основных (по С. Хантингтону) сферы русского военного дела — количественную, организационную, технологическую и общественную, изменив в конечном итоге облик русского войска. Анализ состояния каждой из них подтверждает тезис о переходе процессов, связанных с военной революцией в России, в завершающую стадию.

Одним из наиболее важных признаков военной революции, о чем уже неоднократно говорилось выше, был постоянный рост численности вооруженных сил. Сохранившиеся росписи ратных людей показывают, что на протяжении XVII в. шел пусть и не столь стремительный, как в некоторых странах Западной Европы, но вместе с тем неуклонный рост численности вооруженных сил. Уже в начале 30-х гг. XVII в. в распоряжении Михаила Федоровича было ратных людей не меньше, чем у Ивана Грозного во времена его могущества. Прошло еще 30 лет, и московское войско увеличилось более чем в полтора раза, а в начале 80-х гг. оно достигло почти 200 тыс. ратных людей, и это без учета войска, бывшего в распоряжении украинского гетмана. Динамика изменения численности московского войска показана на следующей диаграмме:

 

Диаграмма 1. Изменение численности московского войска в 1560-1680 гг.

Однако не количественный прирост был самым главным признаком революционных перемен в армии Алексея Михайловича и его сына Федора. Революционность перемен во 2-й половине XVII в. заключалась не только и не столько в увеличении численности вооруженных сил. В османском войске того времени мы также можем наблюдать сходные перемены. Главное было в качественной перестройке русской армии, имевшей несколько основных аспектов. Во-первых, налицо превращение пехоты в главный род войск. Во-вторых, параллельно шла трансформация старого, унаследованного от позднего Средневековья войска. В-третьих, на первые роли в армии выходит армия «новой модели», вооруженная и обученная по последним европейским стандартам.

Выше уже отмечалось, что одним из важнейших признаков классической модели военной революции был рост удельного веса пехоты в составе вооруженных сил и превращение ее в «царицу полей». В России 2-й пол. XVII в. наметившаяся в конце XVI в. тенденция к увеличению значения пехоты получила дальнейшее развитие. Меньше чем за полвека пехота (включая в нее солдат, драгун и стрельцов) потеснила конницу и составила основную часть русского войска. Если в 1651 г. московское войско насчитывало ~ 55 тыс. солдат, драгун и стрельцов, то в 1680 г. — около 126 тыс. (и это без учета городовых казаков). Изменение соотношения пехоты и конницы в московском войске 2-й пол. XVII в. показано в следующей диаграмме:

 

Диаграмма 2. Изменение соотношения пехоты и конницы в русском войске в 30-х — нач. 80-х гг. XVII в.

Серьезные перемены изменили лицо главной ударной силы старомосковского войска — поместной конницы. Внешний вид всадника поместной конницы к середине XVII в. радикально переменился. В комплексе вооружения дворян и детей боярских огнестрельное оружие постепенно вытесняло саадаки, а доспехи использовались все реже, ибо они недостаточно эффективно защищали от пуль и картечи. Можно согласиться с мнением О.А. Курбатова, отмечавшего, что к сер. XVII в. «стандартный» комплекс вооружения всадника поместной конницы, включавший в себя саадак и доспех, по существу прекратил свое существование.

В первую очередь на новые стандарты перешли дворяне и дети боярские северо-западных и «замосковных» служилых «городов». Здесь 87 % дворян и детей боярских являлись на смотры вооруженные огнестрельным оружием, 10 % с саадаком и саблей и 3 % с саблей, топором или рогатиной. Правда, на юге, в «польских» городах дедовский комплект вооружения сохранился несколько дольше. К примеру, как показывают десятни середины века, всадники поместной конницы южных и юго-восточных уездов по прежнему отдавали предпочтение саадаку — в поход с ним и с саблей выступали 62 % дворян и детей боярских, 38 % же — с огнестрельным оружием. Однако правительство все равно требовало от служилых людей, выезжавших на службу с саадаками, иметь еще и огнестрельное оружие. В итоге, как писал О.А. Курбатов, к сер. XVII в. «…снаряжение конных частей «сотенной службы» уже полностью соответствовало уровню военного дела восточноевропейских стран. Основу комплекта вооружения составляли сабля и пистоль; лучше вооруженные имели либо пару пистолей, либо карабин (или русскую «езжую пищаль»), либо все это вместе… Вооружение пистолетами и карабинами и взаимодействие с драгунами — это явления, характерные в то время и для традиционной кавалерии Речи Посполитой… Однако, если модернизация польской конницы в XVII в. на этом исчерпала себя, то в России скоро последовал этап более глубоких реформ, заключавшихся в организационном преобразовании конной ратной службы. В ходе войны 1654-1667 гг. подавляющее большинство дворян и детей боярских «сотенной службы» было переведено в состав полков рейтарской службы…».

Чем была обусловлена такая трансформация старой конницы? Причины вполне очевидны. Во-первых, опыт войны 1654-1667 гг. показал, что, как писали дьяки в 1667 г., «… рейтары на бое крепче сотенных людей». Во-вторых, войны и разного рода работы еще более тяжким, чем ранее, грузом ложились на плечи служилых людей, принося им по большей части одни огорчения и расходы вместо прибытков. Жалобами на тяжелое положение и невозможность дальше нести службу пестрят челобитные помещиков того времени. Вполне естественно, что поместная конница постепенно приходила в упадок. Перестав же соответствовать своему предназначению, она повторила судьбу польско-литовского посполитого рушения и османских сипахи. Ее численность и значение непрерывно сокращались, что отражено в графике 1.

 

График 1. Изменение численности поместной конницы в XVII в.

Падение значимости поместной конницы еще заметнее, если принять во внимание изменение ее удельного веса в составе московского войска с сер. XVI по конец XVII в. В 1680 г. согласно росписи ратных людей служилых людей, дворян и детей боярских старой, сотенной службы, было 16097 чел., и при них ратных людей 11830, тогда как в 1663 г. дворян и детей боярских сотенной службы было 21850 чел., а в 1651 г. — 39408 чел. И это при том, что общая численность московского войска непрерывно росла, превзойдя в конечном итоге показатели начала 60-х гг. XVI в. Процесс снижения удельного веса поместной конницы отражен в диаграмме 3:

 

Диаграмма 3. Изменение удельного веса поместной конницы в русском войске в 60-х гг. XVI — нач. 80-х гг. XVII в.

Исход предугадать было несложно. 12 января 1682 г. было обнародовано «Соборное деяние об уничтожении местничества». Этим указом не только было ликвидировано местничество, но и была сделана попытка придать остаткам поместной конницы большую регулярность, переформировав ее в полки, состоявшие из рот по 60 всадников во главе с ротмистром. И хотя эта реорганизация не была завершена, она весьма симптоматична как осознание в Москве того факта, что «нестройная» поместная конница изжила себя.

Сложнее дать характеристику второму по значимости виду старомосковского войска — стрельцам. С одной стороны, есть свидетельства иностранцев, достаточно низко оценивавших боеспособность стрельцов, но с другой стороны, другие современники, напротив, полагали стрельцов главной ударной силой русского войска того времени. Чем можно объяснить такое противоречие, тем более если учесть непрерывный рост численности стрельцов? За полстолетия их число выросло вдвое — с 28 до 55 тыс., а московских стрельцов — и того более, с 8 тыс. до 20 тыс. Динамика изменения численности стрелецкого корпуса отражена в следующей диаграмме:

 

Диаграмма 4. Изменение численности стрелецкого корпуса в XVII в.

На наш взгляд, в этом противоречии нет ничего необычного, если принять во внимание изменение характера стрелецкой службы. С сер. XVII в. стрельцы несут преимущественно полицейскую и гарнизонную службу и все реже участвовали в кампаниях, на что указывал Г. Котошихин. Рутинная гарнизонная служба, сопряженная с заботами по хозяйству, не лучшим образом влияла на боевые качества стрельцов, многие из них к тому времени были «…люди торговые и ремесленные всякие богатые многие». И если в больших стрелецких гарнизонах уровень подготовки и боеспособности был достаточно высок, особенно если учесть, что с конца 30-х гг. в процесс их обучения внедрялись элементы солдатского учения, то этого нельзя о небольших стрелецких гарнизонах в провинции.

Трансформация традиционного старомосковского войска сопровождалась его постепенным оттеснением на второй план регулярными полками армии «новой модели» — кавалерийскими рейтарскими, пешими солдатскими и «ездящими» драгунскими. Их число на протяжении 2-й половины столетия постоянно возрастало, о чем свидетельствует график 2:

 

График 2. Динамика роста числа полков армии «новой модели» во 2-й пол. XVII в.

Основу кавалерии армии «новой модели», ее «руки», составили организованные и обученные по последним европейским стандартам рейтарские полки. Новый этап их истории начался в мае 1649 г., когда главный военный советник правительства Алексея Михайловича голландец полковник И. фон Бокховен получил приказ набрать полк рейтар, и превратить его в образцово-показательный и одновременно учебный. Подводя общий итог работе Бокховена и его помощников, шведский резидент И. Родес сообщал в Стокгольм 31 мая 1652 г., что полковник «…уже 2-3 года обучает здесь упражнениями конного строя два русских полка, которые б/ч состоят из благородных. Думают, что он теперь так сильно обучил, что среди них мало найдется таких, которые не были бы в состоянии заменить полковника, а чтобы их даже еще больше усовершенствовать и сделать совершенством, он теперь обучает их упражнениям также пешего строя с пиками и мушкетами (выделено нами — thor)…».

Рост напряженности в отношениях между Россией и Речью Посполитой, а затем начало целой серии войн — русско-польской, русско-шведской и русско-турецкой способствовали быстрому росту числа рейтарских полков, о чем свидетельствует график 3. Это и немудрено — в Москве хорошо уяснили, что главное преимущество рейтар перед «сотенной» конницей заключалось именно в их «стройности». Имея худший конский состав и нередко уступая в индивидуальном искусстве владения оружием и конем, рейтары Алексея Михайловича могли взять верх над польскими гусарами и панцерными, тем более над татарами и турками, только действуя в сомкнутых массах и используя массированный залповый огонь из карабинов и пистолетов.

 

График 3. Изменение численности рейтарских полков в русской армии во 2-й пол. XVII в.

Обзаведясь рейтарами, русское командование не оставило попыток заполучить кавалерию, способную производить стремительные атаки подобно польским гусарам. Первые гусарские роты появились в русском войске около 1634-1635 гг., а в кампанию 1654 г. был выставлен уже тысячный гусарский полк под началом полковника Х. Рыльского. И хотя этот полк к концу 50-х гг. был, судя по всему, распущен, на смену ему пришли сначала в 1660 г. отдельные гусарские роты, а затем в 1661 г. гусарский полк Новгородского разряда. Примерно тогда же на юге, в Белгородском полку, появляются отдельные полки копейщиков.

Московская пехота. Рис. 1672 г.

Не менее серьезными были перемены в русской пехоте, которая при Алексее Михайловиче и его сыне Федоре Алексеевиче состояла из старого стрелецкого войска, о котором говорилось выше, и полков солдатского и драгунского строя, вооруженных и обученных по-европейски. Еще раз подчеркнем, что перерыва в существовании солдатских и драгунских полков между Смоленской войной и войной с Речью Посполитой в 1654-1667 гг. практически не существовало. Распущенные после Поляновского мира, солдаты и драгуны были вскоре призваны под знамена в связи с обострившейся ситуацией на южной границе. Поскольку, несмотря на возведение «1-й очереди» Белгородской черты, татарская угроза по-прежнему оставалась актуальной, в Москве наряду с продолжением строительства Белгородской черты решили увеличить число ратных людей на степном рубеже. В целях экономии правительство решило прибегнуть к созданию поселенных драгун. Этот шаг московские дьяки объясняли тем, что хотя на «Польской Украйне» и крепости есть, и ратных людей много, но большинство из них «скудны и к службе ненавычны и ружья у них мало…». Потому и было решено послать туда начальных людей с поручением перебрать ратников, «скудных» вооружить государевым ружьем и шпагами и обучить их драгунской службе. При этом предполагалось, что лошади и «кормы» будут у них свои, и в целях экономии «…как время тихо, и те люди и с своими учители будут в домех своих жити и домы строить и по времяни и учатся, чтобы ученья не забыть, а в приход воинских людей всегда будут готовы и к крепостям блиски и поспешить мочно…». Таким образом, создание поселенных драгун представляло собой попытку совместить эффективность вооруженных и обученных по-европейски войск с относительной дешевизной поместной конницы. Такой подход был особенно актуален для организации плотной завесы на южной границе на случай набега татар. На это же обстоятельство указывал позднее Григорий Котошихин, четко обозначив тем самым главную задачу, стоявшую перед драгунами.

Стрелец. Рис. Э. Пальмквиста, 1674 г.

 

Первые опыты с созданием поселенных войск были предприняты еще в конце царствования Михаила Федоровича, но особенное развитие эта практика получила позднее. Начиная с 1646 г. крестьяне ряда южных уездов и волостей были отобраны у прежних владельцев в казну, записаны в драгунскую службу и получили оружие (карабины и шпаги). Специально для их обучения драгунскому строю из Москвы были присланы начальные люди. Система первоначально показала свою эффективность — выучка драгун была выше, чем у поместной конницы, а содержание их обходилось казне значительно дешевле, нежели постоянных драгунских полков, поэтому их численность постепенно росла. Сметный список военных сил России 1651 г. показывал численность поселенных драгун 5594 чел. Спустя два года перепись поселенных драгун на юге России показала, что налицо их числилось 7147 конных драгун и еще 5799 пеших, а также 3641 драгунский недоросль.

Опыт создания поселенных войск был распространен и на северо-западную границу. Здесь было решено завести поселенные солдатские полки, о которых Г. Котошихин писал: «Полки салдатцкие, старые, издавна устроены житьем на порубежных местех острогами, в двух местех к границе Свейского государства, Олонец, Сомро, погостами и деревнями со всем своим житьем и з землею; и в воинское время емлют их на службу и учинят к ним полковников и иных началных людей. А для оберегания пограничных мест и острожков и домов оставливают их четвертую долю людей; и податей с них на царя не берут ничего; а когда войны не бывает, и тогда с них берут подати, что и с ыных крестьян, по указу, по чему положено. А будет тех салдатов немалое число…».

Начальный человек. Рис. Э. Пальмквиста. 1674 г.

 

Cоздание поселенных солдатских полков началось в феврале 1649 г., когда в Заонежье было послано 98 иноземных начальных людей во главе с полковниками А. Гамильтоном и М. Кормихелем для формирования двух солдатских полков из крестьян 6 заонежских и 3 лопских погостов. Затем последовал царский указ от 21 ноября 1649 г., согласно которому в «Сумерскую волость и Старополье» был послан воевода И.М. Кайсаров с приказом местных крестьян и бобылей «устроить в салдатцкую службу». Вместе с воеводой были посланы также 6 иноземных начальных людей во главе с полуполковником И. Фанзаленом и партией оружия, рассчитанной на формирование 10-ротного полка из 1000 солдат-мушкетеров. Всего для солдатской и драгунской службы на северо-западной границе было набрано 7902 крестьянина, сведенных в 4 полка. Солдаты этих поселенных полков частью несли пограничную службу на русско-шведской границе от Старой Руссы до Онеги, частью стояли гарнизонами в небольших фортах-острожках вдоль границы, частью — в резерве в Пскове, Старой Руссе, Новгороде и Олонце, где располагались штаб-квартиры полков. Помимо этих полков, в апреле 1648 г. был сформирован и послан на Дон в помощь донским казакам тысячный солдатский полк под началом воеводы А. Лазарева, набранный как из опытных солдат-ветеранов, так и из охочих людей.

Однако все эти шаги носили в известной степени предварительный характер. По настоящему процесс создания новых солдатских полков развернулся с весны 1653 г., когда было принято принципиальное решение о вступлении в войну с Речью Посполитой. К весне следующего года в столице и в Подмосковье (например, в Коломне) было создано не менее 15 солдатских и 2 драгунских полков. На Белгородской черте летом 1653 г. было начато формирование еще 4-х солдатских полков. Вместе с созданными ранее солдатскими и драгунскими полками на южной и северо-западной границах к началу летней кампании 1654 г., открывшей череду войн, которые с небольшими перерывами будут длиться до 1723 г., в состав армии «новой модели» входило, по приблизительным расчетам, 22 солдатских и 9 драгунских полков общей численностью до 37 тыс. солдат и начальных людей.

Продолжение войны потребовала дальнейшего наращивания военного потенциала России, что способствовало росту числа солдатских полков. В 1662 г. русская пехота включала в себя 31 солдатский и 3 драгунских полка. К 1680 г. число солдатских и драгунских полков выросло до 41. Динамику увеличения числа солдатских и драгунских полков демонстрирует график 5:

 

График 4. Изменение числа солдатских и драгунских полков во 2-й пол. XVII в.

Не менее серьезными и глубокими были преобразования в организации русских вооруженных сил, причем на всех уровнях. Система управления вооруженными силами, структура частей, организация полевых армий — везде явственно просматриваются черты нового, присущего новой эпохе в развитии военного дела.

Прежде всего необходимо отметить перемены, произошедшие в центральном аппарате управления вооруженными силами. Выше уже говорилось, что, поскольку временно-контрактная армия как форма организации вооруженных сил в России не существовала, то государство был вынуждено изначально взять на себя вопросы, связанные с набором, снабжением и управлением войсками как в мирное, так и в военное время. Поэтому в этом вопросе Россия шла на шаг вперед Европы. Главную роль в управлении войском играли московские приказы, система которых, сформировавшаяся в общих чертах во 2-й половине XVI в., в XVII в. получила дальнейшее развитие. Наряду со старыми Разрядным, Стрелецким, Пушкарским и Оружейным приказами, существовавшими или появившимися в начале XVII в., в 20-х — нач. 50-х гг. возникает целый ряд новых — Иноземский (1623 г.), Рейтарский (1649 г.), Сбора даточных людей (1632 г.), Сбора ратных людей (1637 г.), Ствольных дел (1646 г.). Характерной чертой приказного управления во 2-й половине XVII в. стало объединение нескольких приказов под руководством одного человека для координации их действий. Например, царский тесть боярин И.Д. Милославский с конца 40-х гг. и до 1666 г. руководил Иноземским, Рейтарским и Стрелецкими приказами.

К концу русско-польской войны сложилась новая система управления вооруженными силами, характерной чертой которой стала определенная ее децентрализация, выразившаяся в переносе части управленческих функций на места, в разрядные полки (позднее разряды — военно-административные округа). Эта новая тенденция была обусловлена, по мнению П.Н. Милюкова, необходимостью оперативнее откликаться на возникающие угрозы со стороны потенциальных противников и иметь на предполагаемом театре военных действий достаточно крупные армейские группировки, способные быстро отмобилизоваться и перейти к активным действиям.

Пищаль Большого наряда. Рис. Э. Пальмквиста. 1674 г.

Первоначально разрядные полки стали возникать на западной и южной границах, там, где политическая и стратегическая ситуация была наиболее взрывоопасной и напряженной. Еще в 1646 г., во время строительства Белгородской черты, предпринималась попытка создания единого центра управления военными формированиями на юге России в Белгороде. Однако тогда дело доведено до конца не было, и только в 1658 г. был образован Белгородский разрядный полк. Затем последовали другие и к концу 70-х гг. их было уже 10 — Белгородский, Северский (Севский), Новгородский, Смоленский, Казанский, Тобольский, Томский, Енисейский, Рязанский и Украинный (Тульский). Свой окончательный вид система военно-административных округов приобрела в 1680 г., когда вместо расформированного Тульского разряда были образованы Московский, Владимирский и Тамбовский разряды.

С постепенным складыванием разрядной системы изменилась и организация полевой армии. Старая система деления полевого войска уходит в прошлое. Если в начале войны с Речью Посполитой, во время похода 1654 г. мы еще видим традиционное полковое деление русского войска, то к началу 70-х гг. оно уже практически исчезло. Полевые армии, действующие на определенном стратегическом направлении, включали в себя отдельные корпуса — разрядные полки. Последние, в свою очередь, обычно делились на большой воеводский полк и полки его «товарищей», состоявшие из солдатских, драгунских, рейтарских полков, сотен поместной конницы и приказов стрельцов. От старой полковой организации остался лишь особый отборный Государев полк, элита поместной конницы. Разрядные полки и их составные части представляли вполне самостоятельные, состоявшие из трех родов войск, «корпуса» и «дивизии», способные действовать как отдельно, так и в составе более крупных, стратегических группировок войск.

Своего рода венцом преобразований в системе управления армией в XVII в. стал царский указ от 24 ноября 1681 г. о созыве в Москве специального совещания думных и ратных начальных людей «для лучшаго своих государевых ратей устроения и исправления» с учетом полученного в прежних кампаниях опыта. Это совещание не успело сделать многого из-за преждевременной смерти царя Федора Алексеевича и начавшейся полосы внутриполитических неурядиц и смут. Однако по его инициативе было подготовлено и обнародовано 12 января 1682 г. «Соборное деяние об уничтожении местничества». Этим указом было ликвидировано местничество, столь немало вредившее военным усилиям Российского государства еще с конца XV в.

Царь Федор Алексеевич

 

Перемены в системе управления войсками сопровождались не менее серьезными изменениями в их организации и структуре. Структура полков армии «новой модели» определялась иными, чем в старом московском войске, принципами. В ее основу была положена рота, несколько рот вместе со «штабом» образовывали полк. Внутреннее устройство рот и полков, так же как и число и должности начальных людей в целом следовало порядку, расписанному полковником И. фон Бокховеном и принятом в большинстве европейских армий того времени. В полковом расписании числились должности полковника (он же командир 1-й роты), его заместителя полуполковника (командовавший 2-й ротой), майора (командира 3-й роты), капитан-поручик (замещавшего полковника на месте ротного командира), капитана (в кавалерии ротмистра), поручика, прапорщика, квартирмейстера, обозничего, а также урядников и «приказных людей меньшего чину» (судьи, профосы, писари, толмачи, лекари, священники и пр.). При этом большие потери от дезертирства (извечной болезни всех молодых армий), болезней и пр. вели к постоянному некомплекту полков, да и не все должности начальных людей могли замещаться.

«Стандартный» солдатский полк на рубеже 50-х — 60-х гг. XVII в. имел 10 рот и около 1000 солдат, однако, как и в европейских армиях того времени, число рот и солдат могло существенно различаться, соответственно изменялось и число солдат. Так, в 1659 г. солдатский полк полковника Н. Баумана состоял из 3 тыс. солдат, годом позже выборные солдатские полки А. Шепелева и Я. Колюбакина насчитывали соответственно немногим менее 2,5 тыс. и около 1,7 тыс. солдат. 4 солдатских полка Белгородского полка в 1667/1668 гг. имели в списках 4556 солдат, т.е. менее 1200 на полк. Весной же 1680 г. создававшиеся при «разборе» Белгородского полка 10 солдатских полков должны были иметь по 1600 солдат. Полки, насчитывавшие 2 или более тысяч солдат, для удобства применения могли делиться на «тысячи» или «шквадроны» численностью обычно 5 рот каждая.

Схожая картина наблюдалась в драгунских, рейтарских и иных полках армии «новой модели». При 8-10 ротах драгунский полк в начале войны с Речью Посполитой мог иметь 1,5 тыс. солдат, рейтарский и гусарский — 1 тыс. Однако в ходе войны появляются полки с иным числом рот и другой численности. Драгунские полки могли иметь от 500 до 1200 солдат в полку, а рейтар и того больше. Так, в нач. 60-х гг. некоторые рейтарские полки имели более 2 тыс. солдат, в Белгородском полку в 1667/1668 г. числилось в 7 рейтарских полках 8048 копейщиков и рейтар — в среднем по 1150 человек на полк. Заслуживает внимания появление на втором этапе русско-польской войны рейтарских полков смешанного состава — помимо рейтарских рот они включали в себя роты драгун и копейщиков. Так, в 1662 г. рейтарский полк полковника В. Змеева имел в строю 78 начальных людей, 1604 рейтара и 840 драгун, полковника Г. Тарбеева — соответственно 42, 1113 и 247, а Р. Палмера — 40, 983 и 153. При разборе же весной 1680 г. Белгородского полка формируемые 6 рейтарских полков должны были иметь в своем составе шквадрон копейщиков (250 чел.) и по 1000 рейтар. Можно предположить, что появление в составе рейтарских полков драгун и копейщиков отражало опыт столкновений с польской конницей. Приданные рейтарам драгуны должны были усилить огневую мощь рейтарских рот, а копейщики — ударную.

Т.о., можно заключить, что организационная структура полков русской армии «новой модели» еще не устоялась — если роты были устроены более или менее однообразно, то этого нельзя сказать о полках. Однако разность в их устройстве была обыкновенной для того времени и отражала специфические условия их формирования, привычки и пристрастия полковников, а также стремление найти наилучшую форму их внутренней организации. Отрицать на этом основании их регулярность вряд ли возможно, и потому можно с уверенностью сказать, что в этом вопросе русские сделали большой шаг вперед на пути создания современной армии Нового времени.

Еще одной чрезвычайно важной чертой, характеризующей радикальный характер перемен, происходивших в военном деле России во 2-й пол. XVII в., стало серьезное внимание к военной теории. В 1647 г. был опубликован в синодальной типографии (! — thor) первый печатный русский военный устав и одновременно первая русская печатная книга, посвященная основам военного дела — «Учение и хитрость ратного строения пехотных людей». Эта книга вышла огромным по тем временам тиражом — 1200 экз. В ней подробнейшим образом рассматривались общие вопросы западноевропейской военной теории и практики в отношении пехоты. «Учение…» доказывало необходимость и преимущества именно постоянной армии — хотя бы потому, что мушкетер, вооруженный фитильным ружьем, должен был четко усвоить 143 ружейных приема, а пикинер — 21 прием, которые были подробнейшим образом проиллюстрированы в книге гравюрами. Устав рассматривал вопросы вооружения и снаряжения рядового пехотинца, организации пехотной роты и порядок учения одиночного, ротного и полкового.

Приемы обращения с пикой согласно Учению и хитрости…

Правда, представлявшее собой достаточно вольный перевод какого-то немецкого военного трактата начала века, «Учение и хитрость…», видимо, не вошло в повседневную практику русской армии 2-й половины XVII в. Из всего тиража за 10 лет было продано всего 134 экз., после чего оставшиеся 1066 книг забрали в Приказ Тайных дел. В документах лишь один раз, 29 декабря 1661 г., упоминается о его передаче в войска для обучения солдат. В любом случае, независимо от того, стала ли «Учение и хитрость…» настольной книгой начальных людей полков новой армии или нет, сам факт появления такой работы весьма примечателен. Он наглядно свидетельствовал об осознании русскими важности военной теории и понимания необходимости создания печатных наставлений для организации более или менее единообразной подготовки войск. Об этом же говорят и другие факты. Так, в 1650 г. с голландского была переведена книга о строевом учении рейтар. Годом позже полковник И. фон Бокховен по требованию боярина И.Д. Милославского подготовил записку о порядке строевых учений, причем эта записка, как следует из ее содержания, была не первой, которую он написал. 21 августа 1653 г. датируется еще одна записка, составленная полковником Александром Крафертом, о количестве вооружения и амуниции, необходимых для приведения солдатского и рейтарского полка в боеспособное состояние. Большой интерес к европейской военной теории проявлял и сам царь Алексей Михайлович.

Приемы обращения с фитильным мушкетом согласно Учению и хитрости…

К этому же времени относится и первая попытка обобщить опыт многочисленных войн, что вели русские. Речь идет о сочинении писателя и публициста 2-й половины XVII в. Ю. Крижанича. Хотя в своих размышлениях о России он касался самых разнообразных проблем, тем не менее одним из наиболее важных для него был именно вопрос об особенностях развития русского войска в связи с влиянием военного опыта Запада и Востока. Крижанич первым в России попытался проанализировать те перемены, которые произошли в русском военном деле с внедрением огнестрельного оружия.

Военное дело было, по мнению Крижанича, одним из наиважнейших занятий, жизненно необходимых для государства и общества. Однако в этом случае возникал закономерный вопрос, каким образом строить свою армию? Главная идея концепции Крижанича лучше всего выражена в широко известных его словах: «По разну как три народы нам супротивники имают сея крепости. Ляхи бо храбростию, немцы силою, крымцы борзостию, без мала превозмогают наших вояков. Супроть таковых адда поражненым неприятелем, не единым строем оружия, но разными законми бороться есть треба. — Мы пак Русы во всех трех тех крепостях есмо средни. Борзостию превозмогаем немцев; силою крымцев. З ляхми есмь един народ, и норов. В те время превозмогаем ляхов пешими силами, и добрым рядом. А в храбрости не великим делом можем им ея зверстати… В способах ратного дела мы занимаем среднее место между скифами и немцами. Скифы особенно сильны только легким, немцы только тяжелым вооружением: мы же удобно пользуемся тем и другим, и с достаточным успехом можем подражать обоим помянутым народам, хотя и не сравниваемся с ними. Скифов мы превосходим вооружением тяжелым, а легким близко к ним подходим; с немцами же все наоборот». В этой фразе в сжатой форме выражена вся суть размышлений Крижанича, пытавшегося найти некий «третий» путь в развитии русского военного дела как нечто среднего между западно- и восточноевропейской военными традициями, главное различие между которыми заключалось в ориентации на действия в совершенно разных условиях.

Главным неприятелем для русских Крижанич полагал татар, и, учитывая особенности степного ТВД и татарской тактики, резко отрицательно высказывался против заимствования «немецкой» тактики и вооружения как непригодной для войны со столь подвижным и маневренным неприятелем. Оружие и тактика войск должны соответствовать национальному характеру воинов, их природе и тем условиям, в которых они должны будут сражаться. Наиболее же близкими по духу русским были «ляхи», которые, как указывал Крижанич, «…много раз достойно бились с немцами, ибо они имели легкую конницу, казаков и татар, а вместе с нею тяжелую конницу — своих гусар, а у немцев нет ни того, ни другого строя». И продолжая свою мысль, он писал, что «… то, от чего мы ждем силы, больше всего несет нам гибель: это — полковники и учителя немецкие и помощь шведская. С Божьей милостью с русским [военным] строем была взята Казань, Астрахань и Сибирь. А с немецким строем (если вовремя не опомниться), легко можно лишиться этих земель…».

Учитывая, что русским так или иначе приходится вести войну с разными противниками, Крижанич советовал «…создать разные рода или строи войска и выяснить, какие строи [войска] существуют у неприятелей, с которыми мы воюем, и в чем они искусны, и против этого выставлять свои строи…». Полученный при их создании и использовании опыт необходимо было обобщить и в случае войны с определенным противником «увеличивать тот строй, который окажется потребным…».

Главным же образцом для подражания должны были стать родственные русским «ляхи» и их военные учреждения, но без присущего полякам щегольства и пышности. И хотя трактат Ю. Крижанича так и остался практически неизвестным и дошел до читателей спустя два столетия после его написания, тем не менее, его рассуждения представляют интерес как первая попытка обобщить тот колоссальный военный опыт, накопленный русскими в многочисленных войнах с самыми разнообразными противниками.

Примечательно, что и «Учение…», и Крижанич — все они подчеркивают значимость и необходимость регулярного, постоянного обучения новому «ратному строю». Это также было еще одним ярким признаком военной революции в России. Новая тактика, теснейшим образом связанная с изменившимися структурой и вооружением солдат, драгун и рейтар неизбежно вела к возрастанию требований к качеству подготовки личного состава полков армии «новой модели». Осознавая необычность этого нового для русских дела и отсутствие необходимого числа собственных специалистов, правительство Алексея Михайловича активизировало работу по приглашению на русскую службу иностранных офицеров-инструкторов. Ко времени начала очередного витка военных реформ в Москве хорошо уяснили себе, что для успешной борьбы с Речью Посполитой и в перспективе со Швецией сильная армия была необходима. Прежний же опыт показывал, что без помощи европейских специалистов решить эту задачу невозможно, на что указывал в послесловии к изданному в 2002 г. «Дневнику» русского генерала шотландца П. Гордона Д.Г. Федосов.

С этим теперь было проще, чем 20 лет назад. В Европе только что закончилась Тридцатилетняя война, а в Англии — Гражданская война. Множество профессиональных солдат остались без работы, и предложение варваров-московитов оказалось для них как нельзя более кстати. В 1647 г. в Россию вернулся в составе дипломатической миссии и остался на русской службе А. Лесли. Это событие действительно, как выразился С.А. Нефедов, носило знаковый характер — именно А. Лесли стал одним из главных творцов русской армии «новой модели» в начале 30-х гг. XVII в. Вслед за Лесли в Россию хлынул поток европейских офицеров самых разных чинов. Если в 1643 г. в ведении Иноземского приказа состояло 685 «поместных и кормовых немец» «старого и нового выезду», то согласно росписи 1651 г., на русской службе состояло 2707 иноземцев, большая часть которых представляла именно начальных людей — офицеров и унтер-офицеров.

Требования к прибывающим иностранным офицерам были ужесточены. Каждого желающего послужить русскому царю московские приказные чины экзаменовали на предмет знаний строевых обращений и приемов. О таком экзамене подробно рассказал будущий генерал шотландец П. Гордон, вспоминая о начале своей службы русскому царю.

Чему и как обучали рекрутов, набранных в солдатские, драгунские, рейтарские полки? Поскольку «Учение и хитрость…», очевидно, не стало настольной книгой начальных людей полков армии «новой модели», да и к середине XVII в. оно изрядно устарело, учили рядовых солдат и младших командиров русские начальные люди, прошедшие школу А. Лесли и И. фон Бокховена, и иностранные офицеры, используя собственные знания и навыки. Поскольку значительную часть полковников армии «новой модели» на первых порах составляли эмигранты из туманного Альбиона, можно предположить, что при обучении русских солдат иностранными офицерами нашел применение преимущественно опыт английской Гражданской войны (во всяком случае, во 2-й пол. 50-х — нач. 60-х гг. XVII в.). Но вот насколько эти порядки были приняты русскими, неясно. Во всяком случае, исходя из ведомостей на выдачу оружия и амуниции и описям сданного полкового имущества, солдатские полки сильно различались друг от друга по вооружению, а, следовательно, и по тактике. Так, полки, что формировались в 1653-1654 гг. в Москве и ее окрестностях, получили и мушкеты, и пики — можно предположить, что в пропорции 2 к 1 — как и рекомендовал И. фон Бокховен. Однако и поселенные полки на северо-западе, и формировавшие накануне русско-польской войны на южной границе солдатские полки получили только мушкеты.

Все это говорит о том, что, скорее всего, полковники, получив под свою команду полк, набирали в него офицеров из числа своих знакомых, сослуживцев, родственников и учили своих подчиненных тому, что они знали сами. Т.о., можно предположить, что более или менее единообразие соблюдалось в одиночном (приемы обращения с мушкетом и пикой) и ротном учении, а в остальном все зависело от вкусов, пристрастий и привычек полковников.

Вместе с тем общая ориентация обучения солдат и главная тактическая идея, которой придерживались в русском войске того времени, могут быть определены достаточно четко. Основные требования к личному составу солдатских, драгунских и рейтарских полков хорошо видны из письма Алексея Михайловича, человека, как уже неоднократно отмечалось выше, неравнодушного к военному делу. И хотя военные знания Алексея Михайловича носили умозрительный, книжный характер, и черпал он их из разговоров с иностранными офицерами и генералами или из доступной переводной литературы. Во всяком случае, переписка Алексея Михайловича с воеводами и полковниками показывает, что он неплохо знал основные положения «Учения и хитрости…» и хорошо ориентировался в вопросах современного ему строевого учения и тактики.

К примеру, в октябре 1660 г. царь писал князю Ю.А. Долгорукому: «…Да слух носитца, — как скочили поляки на Григорьев полк Тарбеева, и они выпалили не блиско. А что отняли их сотни московские твоим стройством, и то добро, а впредь накрепко приказывай, рабе Божий, полуполковникам и началным людем рейтарским и рейтаром, чтобы отнюдь никоторой началный, ни рейтар, прежде полковничья указу, и ево самово стрелял бы карабинной и пистонной, нихто по неприятелю не палил…». При этом Алексей Михайлович предписывал, чтобы «…ружья в паленье держали твердо и стреляли они же по людем и по лошадем, а не по аеру, и пропаля бы первую стрельбу, ждали с другою стрельбою иных рот неприятельских…». Продолжая свою мысль дальше, царь требовал от начальных людей: «…Полковникам и головам стрелецким надобно крепко знать тое меру, как велеть запалить, а что палят в двадцати саженях, и то самая худая, боязливая стрельба, по конечной мер пристойно в десять сажень, а прямая мера в пяти или в трех саженях, да стреляти надобно ниско, а не по аеру…».

Атака польскими гусарами неприятельской пехоты

Кроме того, Алексей Михайлович в этом же письме требовал от воеводы, чтобы тот «…да для помычек твоего полку конных вели рейтаром и пешим промешки строить пространнее, и как лучитца помчать конных, вели им бежать в промешки, а строю не вели ломати и стирать (выделено нами — thor)… прикажи, а будет помчать из далека конных на стройных людей пеших или конных, на середине роты, а не в те промешки, которые на то устроены, вели разступатся строем, а буде на конечныя роты, вели потому же разступатся или тем же конечным ротам отдаваться и заходить за полк; в драгунских бы полках были надолобы с пиками, и к бою бы их носили, а не возили…».

Из этого письма хорошо видно, что требовалось от русских рейтар, драгун и солдат. Характерно, что в письме не идет речь о производстве быстрой, решительной атаки, подобно тому, как это делали польские гусары. Напротив, царь требует правильной, упорядоченной стрельбы, сохранения строя и дисциплины в строю, четкого выполнения команд начальных людей и полковников. Тактика русских носила явно оборонительный, огневой характер. Для усиления обороны солдат и спешенных драгун царь требовал в обязательном порядке использовать «испанские рогатки» — т.е. те самые упомянутые в письме «надолобы с пиками», позволявшие пехоте и спешенным драгунам без опаски подпускать неприятельскую конницу на близкое расстояние и вести по ней залповый огонь с коротких дистанций.

Оборонительной огневой тактики придерживались, судя по всему, и русские рейтары, которые с легкой руки полковника Бокховена приняли на вооружение голландскую тактическую модель. Суть ее заключалась в том, что выстроенные в 6 шеренг всадники залповым огнем с места должны были встретить атакующего неприятеля, привести его в замешательство и беспорядок, сбить темп его атаки, а потом контратаковать его и опрокинуть натиском тесно сомкнутой массы. Эффективность такой тактики была прямо пропорциональна степени дисциплинированности и выучки рядовых рейтар и опытности их офицеров, способных правильно определить момент для произведения залпа с тем, чтобы нанести противнику максимальный урон.

Выросшие требования к уровню обучения рядовых и младших начальных людей потребовали и более серьезного отношения к их подготовке. Строевое учение становится постепенно нормой, причем интенсивность его во время войны существенно увеличилась. Если до войны иностранным и русским начальным людям, направленным обучать поселенных солдат и драгун, предписывалось заниматься подготовкой своих подчиненных поначалу ежедневно, а потом, с 1650 г., не реже 1-2 раз в неделю, то П. Гордон вспоминал, что, приступив к службе в Москве, он получил в распоряжение 700 бывших беглых солдат, которых он обучал «дважды в день при ясной погоде». В другой же раз ему было поручено обучить правильной залповой стрельбе 1200 человек за 5 дней к царскому смотру. «Я с офицерами обучал их на Неглинном ручье от рассвета до темноты, давая лишь час в полдень на обед (выделено нами — thor)…».

Успех обучения напрямую зависел от степени интенсивности муштры, и те начальные люди, которые понимали это, добивались отличных результатов. Тот же Гордон сумел подготовить своих солдат наилучшим образом. 14 января 1664 г. «…в поле у Новодевичьего монастыря соорудили возвышение, и все пехотные полки были выведены из Москвы и расставлены a la hay. Стремянной полк был построен вдоль ограды вокруг помоста, а наш — 1600 человек в двух батальонах, или эскадронах, — во фронт за пределами оной. Император, проследовав через стрелецкие полки, стоявшие по обе стороны дороги, поднялся на возвышение. 50 пар литавр на высоком дощатом помосте все время издавали нестройный гул. Затем полкам было приказано открыть огонь, что они и исполнили поочередно, хотя очень нестройно, начиная с ближайших от города, а после — Стремянной и выборные полки, стоявшие справа от нас. Когда все закончили, мы сперва выстрелили из своих шести орудий, потом из мелкого ружья, каждый эскадрон отдельно и все словно единым выстрелом; во второй и третий раз — так же. Сие настолько понравилось Его Величеству, что он приказал нам дать еще один залп, и мы сделали это весьма успешно (выделено нами — thor)…».

В этом отрывке обращает на себя внимание отработанная тактика применения огнестрельного оружия — сперва делала залп легкая полковая артиллерия, входившая в штат полка, а потом мушкетеры, либо побатальонно, либо все разом. Строгая дисциплина и порядок, выработанные за почти неделю усиленной муштры, помноженной на опыт и усердие Гордона и его офицеров, позволили полку блеснуть своим искусством слаженной залповой пальбы даже на фоне отборных Стремянного стрелецкого приказа и выборных солдатских полков и заслужить благоволение самого государя.

В целом анализ тактики и характера обучения солдат, рейтар и драгун позволяет утверждать, что в русской армии «новой модели» стремились следовать требованиям быстро развивавшейся в Европе во 2-й пол. XVII в. линейной тактики.

Характерные черты военной революции в русском военном деле 2-й пол. XVII в. можно наблюдать не только в количественной и организационной сферах, но и в сфере технологической. Армия «новой модели» нуждалась в новых образцах оружия и амуниции, причем более или менее стандартизированных. Их нужно было или произвести в самой стране, или же закупить за границей, доставить в Россию и затем распределить по полкам. Без организации четко действующей службы снабжения, тыла все усилия по развертыванию армии «новой модели» становились бессмысленными. Пожалуй, создание во 2-й половине XVII в. такой службы был одним из наиболее очевидных и ярких признаков того, что Россия вышла на завершающую стадию военной революции.

Оружие и доспехи солдата согласно «Учению и хитрости…»

Из опыта Смоленской войны в Москве сделали правильные выводы относительно важности организации регулярного снабжения армии. Характерной чертой военной деятельности Алексея Михайловича стало не столько участие в сражениях, сколько создание необходимых условий для участия армии в них. На качества Тишайшего как незаурядного военного администратора обращал внимание И. Андреев. На наш взгляд, Алексей Михайлович, не имея военного образования, смог, тем не менее, интуитивно уловить одну из главнейших особенностей нового военного искусства и потому может быть поставлен на одну доску с такими выдающимися военными администраторами 2-й половины XVII в., как, например, маркиз Лувуа, причем в России этими вопросами всерьез озаботились значительно раньше, чем в Западной Европе.

Исходя из этого, в один ряд можно поставить как шаги, предпринимавшиеся правительством боярина Б.И. Морозова по упорядочиванию русских финансов и повышению поступлений в казну, так и мероприятия по развитию военной промышленности. Уже в 1646 г. в Голландию отправился тогда еще стольник И.Д. Милославский, который имел задание, помимо всего прочего, завербовать на русскую службу опытных оружейных мастеров. Спустя три года русское правительство передало Тульские заводы, основанные братьями Виниусами, в аренду П. Марселису и Т. Аккема, которые, как отмечал голландский историк Я. Велувенкамп, «…вдохнули в производство новую жизнь…», сумев расширить производство столь необходимого для русской армии оружия. Тогда же они построили завод по отливке пушечных ядер под Вологдой. Около 1650 немец Д. Бахерахт построил под Москвой первую пороховую мельницу по западноевропейскому образцу. Для координации работы как государственных, так и частных заводов по производству столь необходимого ручного огнестрельного оружия в 1647 г. был создан специальный Приказ Ствольного дела.

В последующие годы линия на поддержку отечественных оружейных заводов (пусть даже и под руководством иностранцев, главным образом голландцев и немцев) по производству оружия, получила дальнейшее развитие. П. Марселис и Т. Аккема, к примеру, продолжили активную деятельность по созданию новых заводов и расширению производства на уже имевшихся. В период с 1653 по 1663 гг. они построили 4 новых завода, известных в литературе как Каширские, в 1656 г. арендовали железоделательный завод, принадлежавший боярину И.Д. Милославскому, рядом с которым в 1659 г. построили еще одни завод. В 1669 г. П. Марселис получил разрешение на освоение олонецких рудных месторождений и постройку здесь железоделательных и медеплавильных заводов. Д. Бахерахт в 1653 г. получил разрешение на строительство на р. Яузе, рядом с Немецкой слободой, второй, каменной, пороховой мельницы, которая заработала на полную мощность в 1655 г.

Принятые меры позволили существенно поднять уровень производства оружия в России. Его выпуск значительно вырос в сравнение с предыдущим столетием. Так, только в 1647-1665 гг. из Ствольного приказа в войска было отпущено 31464 мушкета, 5317 карабинов, 4279 пар пистолетов; в 1668-1673 гг. тульские и каширские заводы по заказу казны произвели ручных гранат 154169, 25313 пушечных гранат, 42718 ядер, 40 тыс. пудов железа и чугуна. При этом необходимо отметить, что расширилась и номенклатура выпускаемого оружия и амуниции. В России был освоен выпуск и ремонт всех видов и типов оружия и амуниции, от фитильных, колесцовых и кремневых гладкоствольных и нарезных («винтованных») мушкетов и пистолетов, ручных гранат до тяжелой осадной артиллерии, ядер и гранат для нее, не говоря уже о доспехах и прочем снаряжении.

Особенно успешно развивалось в России производство артиллерийских орудий. Сам царь проявлял к этому делу немалый интерес. Об этом свидетельствует, к примеру, требование Алексеем Михайловичем русскому резиденту в Голландии И. Гебдону разыскать и доставить в Москву «…книгу ратную, по которой… какие пушки надобно ко всякой войне походной и обозной, и полковые, и городового взятья, и какими снастями лехкими возить их…». Вообще, 2-я пол. XVII в. стала временем серьезных перемен в русской артиллерии. Е.Е. Колосов в этой связи справедливо отмечал, что «…вопреки широко распространенному взгляду, эти годы вовсе не были периодом технического застоя и рутины. Напротив, они характерны большим количеством экспериментальных работ, отказом от устаревших пищалей различных калибров и созданием новых, более совершенных образцов артиллерийских орудий…». Многочисленные эксперименты, произведенные русскими и иностранными мастерами и специалистами под надзором главы Пушкарского приказа князя Ю.И. Ромодановского и самого Алексея Михайловича, способствовали принятию на вооружение русской армии новых, более совершенных образцов полевых и осадных орудий, причем были сделаны серьезные шаги на пути стандартизации выпускаемых Пушечным двором артиллерийских систем. В особенности это касалось легкой полковой артиллерии, массовый выпуск которой был налажен в начале 60-х гг. XVII в. Все это свидетельствовало о том огромном внимании, которое придавало русское правительство и командование повышению огневой мощи армии.

Однако, отмечая серьезные успехи правительства Алексея Михайловича в создании собственной военно-промышленной базы, все-таки полностью стать независимыми от Запада в этом вопросе не удалось. В силу ряда как объективных, так и субъективных обстоятельств производственные мощности имевшихся в России предприятий были явно недостаточны для того, чтобы полностью удовлетворить запросы армии на вооружение и снаряжение. В частности, это было обусловлено тем, что работа вододействующих машин на русских заводах сильно зависела от климата, и по этой причине реальный годовой цикл работы русских железоделательных заводов того времени не превышал 130 дней. Не стоит забывать и о том, что соседи России стремились ограничить доступ русских к новейшим военным технологиям и воспрепятствовать в той или иной мере найму специалистов на русскую службу.

Все это обусловило невозможность полного отказа от закупок за рубежом не только оружия, но и сырья и полуфабрикатов для его изготовления, хотя импорт оружия и амуниции обходился русской казне весьма недешево. Начатая еще при Михаиле Федоровиче практика закупки крупных партий холодного и огнестрельного оружия, доспехов и пр. была продолжена и при Алексее Михайловиче. Так, в преддверии войны с Речью Посполитой, в 1653 г. была достигнута договоренность с Голландией о закупке 20 тыс. мушкетов и 540 тонн пороха. В феврале 1654 г. Алексей Михайлович обращается к шведской королеве Христине с просьбой продать 20 тыс. мушкетов. Аналогичное письмо было направлено и датскому королю Фредерику II. Уже после начала войны, в 1655 г., в Голландии были закуплены еще 20 тыс. мушкетов. В дальнейшем объемы закупок оружия и амуниции за рубежом стремительно возрастали. Так, при посредничестве двух голландских купцов, Х. Свелленгребела и Й. ван Сведена, в 1659-1662 гг. в Россию было доставлено не менее 75 тыс. мушкетов, 30 тыс. карабинов, 34 тыс. пар пистолетов, не считая доспехов и холодного оружия.

Т.о., используя как собственные производственные мощности, так и крупномасштабные закупки за рубежом, московским властям в целом удалось решить проблему снабжения быстро растущей армии необходимым современным оружием и амуницией для ведения интенсивных боевых действий. Однако еще более сложной являлась другая проблема, которая в это же время с разной степенью успеха решалась ведущими европейскими державами, а именно обеспечение вооруженных сил провиантом, фуражом, лошадьми и, самое главное, новобранцами. Именно здесь нагляднее всего проявлялась готовность общества и государства идти на жертвы, порой серьезные, для обеспечения военного превосходства над потенциальными неприятелями.

Быстрый рост численности вооруженных сил, в особенности полков армии «новой модели» потребовал от московских властей искать новые способы их пополнения. Вербовка иностранных наемников в сколько-нибудь приемлемых масштабах, как показал опыт Смоленской войны, была исключена. Оставался единственный путь — набор русских людей и обучение их при помощи иностранных инструкторов.

Методика набора ратных людей для формирования и пополнения полков армии «новой модели» отрабатывалась в ходе войн постепенно. На первых порах за основу были взяты приемы комплектования полков, опробованные еще в начале 30-х гг. XVII в. Однако уже тогда было ясно, что при использовании такой системы пополнения армии людьми проблемы с набором неизбежны, поэтому в Москве решили прибегнуть к старой испытанной практике сбора даточных людей — прообразу будущих рекрутских наборов. Так, в 1658-1661 гг. проведенные 3 набора даточных дали 51 тыс. чел., 25830 руб. и 43423 четверти хлеба. В итоге началу 60-х гг. XVII в. набор новобранцев приобрел очертания, которые Г. Котошихин характеризовал следующим образом. Говоря о наборе в рейтарские полки, он писал, что в них «…выбирают из жилцов, из дворян городовых и из дворянских детей недорослей, и из детей боярских, которые малопоместные и беспоместные и царским жалованьем, денежным и поместным, не верстаны; так же и из волных людей прибирают, кто в той службе быти похочет… Да в рейтары ж емлют с патриарха, с митрополитов, с архиепископов и епископов и с монастырей, так же з бояр и околничих, и думных людей, которые останутся на Москве, а нигде не на службе и не в посолствах, так же с столников и з дворян московских и з городовых, которые от службы отставлены за старостью и за болезнью, и за увечье и служеб им самим служити не мочно, так же и со вдов и з девок, за которыми есть крестьяне, смотря на вотчинам и по поместьям, сколко за которым вотчинником и помещиком крестьян; со 100 крестьянских дворов рейтар, монастырской служка или холоп».

Аналогично обстояло дело и с набором в солдатские полки. «…И в те полки прибирают салдат из волных людей и из Украинных и ис Понизовых городов, детей боярских, малопоместных и беспоместных; также и с патриарших и с властелинских, и с монастырских, и з боярских, и всякого чину людей, с вотчинниковых и с помещиковых со ста крестьянских дворов салдат. Да в салдаты ж емлют всего Московского государства с крестьян, кроме Сибири и Астарахани и Казани; у которого отца два или три сына, или три брата живут вместе, а не порознь, и от трех емлют одного человека; а у кого четыре сына или четыре брата вместе, и от таких емлют двух; а у кого сыщется болши, и от таких болши и возмут; а у кого два или три сына или братья малые и службы не емлют до тех мест, доколе не подрастут и годятца были в службу. Да ис Казани и ис Понизовых городов собирают татар и черемису и мордву со 100 ж дворов».

Осада Риги войском Алексея Михайловича в 1656 г.

Качество пополнения, набираемого таким способом, было далеко не всегда таким, какое нужно было для армии. Если новобранцы из казаков, дворян и детей боярских, как правило, были годны к службе, то этого нельзя было сказать о многих даточных. Вряд ли помещики и другие землевладельцы с радостью отдавали в армию своих лучших, «ражих» мужиков. Так, князь Б.А. Репнин, характеризуя качество своих солдат и рейтар, писал, что если дворяне, дети боярские, новокрещены, казаки «добры», только что «бедны, малоконны или бесконны», то даточные намного хуже. «Да в рейтары же збираны при боярине и воеводе при князе Иване Андреевиче Хованском посадские люди и чюхна, — жаловался Репнин, — и те худы и в пешей строй по нуже пригодятца, потому что многие стары и дряхлы… А даточных воеводы присылают в полк старых, и увечных и худых людей и молодых робят…».

Естественно, что если для казаков, стрельцов, детей боярских и дворян военная служба была привычна, и они знали, что это их обязанность, то и относились они к ней более ответственно. О даточных, выбранных зачастую по принципу «на тебе, небоже, что нам негоже», этого сказать было никак нельзя. Служба для них была в тягость, и они только умножали число дезертиров, заболевших и умерших от тягот военной жизни. Вот и получается, что пока полки армии «новой модели» комплектовались служилыми людьми, они обладали большей боеспособностью, чем когда в них все больше и больше стало появляться даточных. Этим частично объясняется успешный ход первой польской войны (1654-1656 гг.) и нередкие неудачи во время второй польской войны, особенно в конце 50-х — начале 60-х гг. Тем не менее, привлечение к военной службе тяглых чинов позволило более или менее удовлетворительно разрешить проблему не только пополнения уже существующих частей и подразделений, но и постоянно наращивать численность армии. При этом стоит отметить, что Россия первой из европейских государств полностью отказалась от найма иностранных наемников, комплектуя армию только своими уроженцами. Эта особенность русского войска 2-й пол. XVII в. была замечена иностранцами, которые, кстати говоря, полагали такие действия московских властей ошибочными. Однако, как показали дальнейшие события, именно такой подход к комплектованию армии оказался наиболее прогрессивным.

Однако не только обеспечение растущей армии новобранцами представлял для правительства Алексея Михайловича и его сын Федора серьезную проблему. Еще более сложными оказались финансовые вопросы. Содержание вооруженных сил в целом и армии «новой модели» в частности для Российского государства во 2-й пол. XVII в. было серьезнейшей проблемой. Отмечавшаяся выше неразвитость экономики, товарно-денежных отношений, отсутствие постоянного и значительного по объему притока драгоценных металлов создавали большие трудности покрытии непрерывно растущих военных расходов. Рать, по образному выражению В.О. Ключевского, действительно заедала казну. За пятьдесят лет, с 20-х по начало 80-х гг. XVII в., только прямые военные расходы выросли с 275 тыс. рублей до 700 тыс. рублей, составив половину всех государственных доходов. Во время же войны (а при Алексее Михайловиче и его сыне Федоре войны, начиная с 1654 г., шли почти без перерыва), они еще более возрастали. Достаточно указать, что по расчетам московских дьяков, сделанным в начале 60-х гг., жалование только (! — thor) 2325 начальным людям солдатских и рейтарских полков составляло на год от 254255 рублей 13 алтын 2 денег до 248250 рублей, а 74500 рядовым солдатам и рейтарам — 799625 рублей. Рост численности армии и ее качественная перестройка стоили дорого, очень дорого — по мнению В.О. Ключевского, увеличение численности вооруженных сил за 50 лет в 2 с лишним раза привело к росту прямых военных расходов более чем втрое.

Стремление соответствовать возросшим требованиям к уровню развития военного дела оказалось весьма дорогостоящим делом, практически неподъемным для Российского государства во 2-й половине XVII в. Налоговая система Российского государства оказалась неспособна выдерживать такую нагрузку и не справлялась с содержанием резко выросшей армии. Даже многочисленные ухищрения властей — начиная от создания многочисленных государственных монополий, введения косвенных налогов, массовой чеканки медных денег, взимания чрезвычайных налогов (так, в 1654-1680 гг. по разу собирали 20-ю и 15-ю деньгу, пять раз собирали 10-ю деньгу, и дважды 5-ю деньгу) не спасали ситуацию.

Осада Ляхович русскими войсками в 1660 г. Гравюра

Невозможность собрать необходимые суммы на содержание армии вынуждало правительство идти на замену денежных налогов натуральными — провиантом и фуражом. Но и это решение не принесло желаемого облегчения. Страна буквально изнемогала под давлением растущих налогов. Осознание необходимости иметь значительную регулярную армию находилось в явном противоречии с возможностями государства и общества. Именно этим и объясняется стремление властей найти наименее затратный способ содержания вооруженных сил.

В целях снижения военных расходов правительство использовало несколько способов. Во-первых, оно шло на периодическое сокращение численности полков армии «новой модели» за счет роспуска по домам части служилых людей на «прокорм». Так, в марте 1663 г. московский выборный солдатский полк А. Шепелева имел налицо 416 солдат и в Смоленске 1055, тогда как по домам было отпущено 707 солдат — т.е. почти 1/3 полка находилась в отпуске. Во-вторых, в целях экономии власти вернулись к опробованной еще при Михаиле Федоровиче системе определенной градации в выплате жалования начальным людям и солдатам новых полков в зависимости от характера службы. Полный оклад получали только те из них, которые действительно несли полевую службу, тогда как те, которые находились на «городовой службе», получали сокращенное жалование, а заштатные — и того меньше. К примеру, в начале 60-х гг. XVII в. денежный оклад 74500 рядовым солдатам, рейтарам, гусарам, копейщикам и драгунам составлял по 1-й статье ежегодно 799625 рублей, а по 2-й статье — 555705 рублей. Разница же в окладе начальных людей по 1-й и по 7-й статьям составляла почти 6 тыс. рублей — от 23404 рублей с полтиной до 17942 руб. с полтиной. Кроме того, в практику вошли разного рода вычеты из жалования, особенно касавшиеся начальных людей, имевших поместья.

Однако все эти меры носили компромиссный характер и, как правило, либо не давали никакого эффекта, либо улучшали ситуацию на короткое время. Пойти на снижение уровня военного потенциала в Москве не могли, учитывая крайне сложную внешнеполитическую ситуацию — как уже было отмечено выше, начав в 1654 г. войну с Речью Посполитой за Украину, Россия вступила в долгий период практически непрерывных войн практически по всему периметру своих границ. Необходимо было иное решение, и оно было найдено на пути возвращения к «старине». Стремясь сократить расходы на содержание войск, правительство еще в ходе войны с Речью Посполитой взяло курс на замену денежного и прочего казенного довольствия на испомещение солдат, драгун и рейтар, превращение их в мелких землевладельцев.

Естественно, что испомещенные служилые люди, вынужденные со своих небольших участков снаряжаться в поход по старому обычаю, терпели большие лишения в случае, если поход затягивался и они не могли вернуться домой для пополнения своих запасов. Отсюда и челобитные ратных людей с просьбой отпустить их домой на пополнение «домовых запасов», и рост дезертирства (одной из причин которого как раз и была недостаточность или полное отсутствие жалования). Однако, судя по всему, иного выхода у Москвы не было, и потому этот способ содержания войск постепенно получил широкое распространение.

Сама по себе идея поселенного войска была неплоха. При наличии постоянного ядра из начальных людей и урядников (которые, как отмечал Н.П. Михневич, были подлинной душой армии) привести территориальные полки в боеспособное состояние было достаточно легко, тем более если учесть, что регулярство поддерживалось длительными походами и многочисленными большими и малыми боями и сражениями с неприятелем, когда новоприбранные служилые и даточные люди набирались боевого опыта и умения сражаться. В мирное же время регулярные учебные сборы способствовали сохранению способствовали сохранению полученных навыков военного дела и esprit d’corps. В экономическом отношении такая армия была значительно дешевле, чем армия, содержавшаяся в одинаковых штатах и в мирное, и в военное время. В то же время поселенная армия отличалась более высокой боеспособностью, нежели прежняя поместная «нестройная» милиция.

В.В. Голицын

 

Испомещение значительной части армии «новой модели» стало своеобразным завершением почти полувековой истории военных преобразований, начавшихся при Михаиле Федоровиче. Подводя общий итог результатам военного строительства при первых Романовых, можно с уверенностью сказать, что в эту эпоху опытным путем русским удалось выработать достаточно эффективную, стоявшую на уровне требований своего времени, а в кое в чем даже и опережавшую их, военную машину. Она сочетала в себе элементы старой московской традиции, опыт столкновений с польско-литовской армией и целый ряд черт, присущих для потенциально наиболее перспективной на тот момент протестантской военной школы. Все эти компоненты взаимно дополняли и компенсировали недостатки друг друга. Новая военная машина, универсальная по своей сущности и хорошо приспособленная к специфическим условиям восточноевропейского ТВД, прошла успешную проверку в войнах 2-й половины XVII в., в которых пришлось принять участие России. И если эти войны (с Речью Посполитой 1654-1667 гг., русско-шведская 1656-1661 гг. и русско-крымско-турецкая 1672-1681 гг.) и не закончились триумфом русского оружия, то причины этого нужно искать не в дефектах армии «новой модели», а в другом. С одной стороны, и Речь Посполитая, и Крым, и Турция оставались в это время еще очень серьезными и сильными противниками. Это же, правда, несколько в меньшей степени относится и к Швеции. С другой стороны, из-за просчетов дипломатии русским войскам приходилось практически все время воевать, по меньшей мере, на два, а то и на три фронта. Неспокойно было и внутри страны, не говоря уже об Украине, где в это время полыхала ожесточенная гражданская война, не случайно получившая характерное прозвище — «Руина», и стремление поддержать «своих» гетманов неизбежно влекло за собой активное участие русских войск в этом конфликте. Наконец, на нерешительном характере войн сказалось и несоответствие уровней развития политической и военной сфер жизни русского общества того времени и социально-экономической и культурной. Если в первых Россия не уступала передовым странам Западной Европы, то во вторых было заметно определенное отставание.

Попытка перенять новейшие достижения европейской военной техники, тактики и стратегии без коренных перемен в остальных сферах жизни общества и государства не могла привести к позитивным конечным результатам. Столкнувшись со множеством неразрешимых на то время в рамках прежней традиции проблем, прежде всего финансовых и экономических, московские власти были вынуждены пойти на компромисс. Компромиссные же решения редко когда имеют длительный положительный эффект. Так оказалось и в этом случае. Стоило только правительству в конце 80-х — начале 90-х гг. XVII в. ослабить внимание к вопросам военного строительства, и непрочные еще основания новой военной системы стали быстро разрушаться, а боеспособность армии, втянутой во внутриполитические интриги, стала падать. Остановка в развитии военной сферы, особенно в последней четверти XVII в., когда перемены в военном деле шли одна за другой, была чревата серьезными неприятностями. Это наглядно подтвердили состоявшиеся в 1695-1696 гг. Азовские походы Петра Алексеевича, когда для овладения небольшой турецкой крепостью на окраине Османской империи потребовалось организовать два больших похода и мобилизовать значительные по тем временам силы. Результат же далеко не соответствовал затратам.

Н. Дмитриев-Оренбургский. Московское восстание 1682 г.

Печальный опыт Азовских походов и сомнения в политической благонадежности старой армии, особенно усилившиеся после дела полковника Цыклера в 1697 г. и очередного стрелецкого бунта в 1698 г. побудили Петра I приступить к переформированию вооруженных сил. И здесь необходимо отметить, что ни о каком совершенном Петром коренном перевороте в деле военного строительства не может быть и речи. Все самые главные, действительно революционные новшества были введены в практику русского военного строительства его дедом и отцом. В каком-то смысле петровские военные преобразования, особенно в первое время, были шагом назад. Вместо того чтобы попытаться реанимировать старую систему, хорошо себя зарекомендовавшую в предыдущих войнах, царь отказался от нее. Старая армия была использована в качестве своеобразного резервуара живой силы для комплектования «новоприборных» солдатских и драгунских полков, для несения гарнизонной службы и на второстепенных направлениях боевых действий. Главный же упор в своей деятельности Петр сделал на формирование «своей» армии.

В.И. Суриков Утро стрелецкой казни

В этом нет ничего необычного. Вынеся из общения с иностранцами идею об отсталости России от Европы, Петр I поставил перед собой задачу в кратчайшие сроки преодолеть ее. Государственная машина, организованная на началах регулярности, военной дисциплины и порядка, казалась ему оптимальным орудием для решения этой проблемы, поскольку она, управляемая неограниченной волей монарха, могла осуществить мобилизацию ресурсов страны для совершения рывка вслед за ушедшим вперед Западом. В итоге государство полностью подчинило себе общество, а государственные интересы, отождествляемые с интересами монарха и его ближайшего окружения — общественные интересы и интересы отдельного человека. «Петровские реформы — это еще и апофеоз этатизма, не оставляющего практически и до сих пор места для иных (негосударственных) форм общественного существования…» — с такой оценкой преобразований 1-й четверти XVIII в. трудно не согласиться.

В таком государстве, где централизаторская идея и идея абсолютной власти монарха была доведена до логического завершения, старая армия, продолжавшая сочетать в себе начала регулярные и иррегулярные, более соответствовавшая периоду относительно слабой монархии, вынужденной считаться с мнением «земли», была непригодна. Царь нуждался в надежном инструменте реализации своих планов, как внутри-, так и внешнеполитических, тем более что его политика насильственной, ускоренной европеизации России была неоднозначно воспринята во всех слоях русского общества, неотъемлемой частью которого и была старая армия. Ему же нужна была собственная армия, полностью оторванная от общества и преданная только ему одному (подобно османским капыкулу). Поэтому отказ от сохранения старой армии, ассоциировавшейся в сознании Петра с ненавистной ему московской «стариной», и переход к созданию новой, с «чистого листа», был вполне логичен.

Отклонение Петра от модели строительства вооруженных сил, выработанной в 2-й половине XVII в., достаточно дорого обошлось России. Не говоря об экономических, социальных и политических последствиях петровских преобразований, вызывающих ожесточенные споры и неоднозначные оценки и по сей день, даже в военном плане эффективность петровской армии вызывает определенные вопросы. Да, шведская армия, считавшаяся в Европе одной из сильнейших, была разгромлена. Однако Прутский поход 1711 г. показал, что даже для полтавских ветеранов турецко-татарская армия явилась крепким орешком. Петровская армия, как оказалось, была оптимизирована для ведения войны против такого же регулярного противника. Продолжавшийся Петром до самого конца своего правления поиск наилучшей формы организации вооруженных сил позволяет утверждать, что он сам был не до конца удовлетворен итогами своих преобразований в военной сфере. Этот поиск был продолжен и после его смерти. Вплоть до конца XVIII в. преемники царя-реформатора продолжали с разной степенью интенсивности заниматься вопросами военного строительства и совершенствования русской армии и флота, стремясь поддержать должный уровень милитаризма, обеспечивавший прочные позиции в межгосударственной конкуренции. Процесс приспособления европейского опыта военного строительства к конкретным русским условиям занял последние три четверти XVIII столетия. Хотя полного возврата к той модели, которая была отработана во 2-й половине XVII в. и, на наш взгляд, для русских условий той эпохи представляется оптимальной, и не произошло — слишком многое изменилось с того времени, тем не менее, отдельные ее элементы были сохранены и получили дальнейшее развитие. Это касается активного использования русскими военачальниками в XVIII в. иррегулярной легкой конницы азиатского типа — казаков, калмыков, башкир, формирование поселенных войск-ландмилиции на степных границах России, а в начале XIX в. — создание ополчения и военных поселений. Многочисленная, хорошо обученная и вооруженная, отличавшаяся высоким моральным духом, регулярная русская армия XVIII в. вынудила иностранных политиков считаться с мнением России, которая стала полноправным членом «европейского концерта». Военная революция в России, в отличие от Османской империи и Речи Посполитой, успешно свершилась и сделала ее действительно великой державой, империей, игравшей в пресловутом «европейском концерте» далеко не последнюю роль.

 

Точка зрения © 2024 Все права защищены

Материалы на сайте размещены исключительно для ознакомления.

Все права на них принадлежат соответственно их владельцам.