Изобретение и быстрое совершенствование огнестрельного оружия с последующим его внедрением в повседневную военную практику Европы и Азии кардинально изменило весь ход развития военного дела Евразии. Еще раз подчеркнем, что переворот, связанный с распространением огнестрельного оружия как неотъемлемого компонента военной силы государства, без которого оно не могло на равных соперничать с соседями, носил действительно глобальный, всемирный характер. При внимательном изучении особенностей этого переворота нетрудно заметить, что они, вне всякого сомнения, были тесно связаны с теми социально-экономическими и политическими переменами, что имели место в Европе и Азии с конца XIII в. Замечание, сделанное Ф. Энгельсом почти полтора столетия назад относительно взаимосвязи изменений в военной сфере с изменениями в экономике, не утратило своего значения до сих пор. «Ничто так не зависит от экономических условий, — писал он, — как именно армия и флот. Вооружение, состав, организация, тактика и стратегия зависят прежде всего от достигнутой в данный момент ступени производства и от средств сообщения. Не «свободное творчество ума» гениальных полководцев действовало здесь революционизирующим образом, а изобретение лучшего оружия и изменение солдатского материала; влияние гениальных полководцев в лучшем случае ограничивается тем, что они приспособляют способ ведения боя к новому оружию и к новым бойцам…». Правда, на наш взгляд, формула, выведенная Ф. Энгельсом, нуждается в некотором уточнении. При сохранении примата экономических перемен над военными необходимо в большей степени учитывать влияние субъективного фактора. Гениальные полководцы не просто следуют за событиями, но стараются по мере возможности подтолкнуть события, стремясь получить самое эффективное оружие и лучших солдат. Это стремление, в свою очередь, стимулирует развитие экономики, а последнее — новые перемены в военной сфере.
Все эти закономерности хорошо прослеживаются на примере Западной Европы, региона, ставшего родиной военной революцией и где она приобрела классические очертания. Именно здесь она началась, и именно здесь во 2-й пол. XVII в. было завершено формирование новой военной системы. Характерными ее чертами стали монополизация государством права использовать насилие; многократный рост численности армий, ставших постоянными и регулярными; замена прежней наступательной колонной тактики на оборонительную линейную; исход боя решался теперь не рукопашным боем бойцов-одиночек, а слаженными действиями масс единообразно вооруженных, обмундированных и обученных пехотинцев и кавалеристов, вооруженных огнестрельным оружием и поддерживаемых мощной артиллерией. Армия, устроенная согласно основным принципам этой системы, превратилась в своего рода колоссальный механизм, мануфактуру, основанную на тщательном разделении труда, а война из искусства — в науку (выделено нами — ). Исследование особенностей протекания военной революции в этом регионе имеет большое значение, именно здесь, в Западной Европе, а точнее, на ее северо-западе — в Голландии и в Швеции, родилась современная европейская армия и военное искусство. Более того, именно здесь, в Западной Европе, четко прослеживаются основные этапы военной революции — период накопления количественных изменений, попытка усовершенствования средневековой военной системы, на что ушел конец XV и вся первая половина XVI в., затем наступил кризис, усугублявшийся по мере приближения к концу столетия. Лишь в конце столетия наметился «выход из тоннеля», но для того, чтобы совершить переворот, потребовалось еще треть столетия. На полях сражений Тридцатилетней войны новая система, созданная в конце XVI и усовершенствованная на рубеже 20-х — 30-х гг. XVII вв., завоевала всеобщее признание и вся 2-я половина XVII столетия вместе с началом XVIII в. ушли на ее совершенствование и адаптацию применительно к конкретным условиям с соответствующими переменами в политической, социальной, экономической и культурной сферах жизни общества. Лишь тогда военная революция могла считаться завершенной.
 |
|
|
Однако, следуя формуле, описанной выше, прежде чем коснуться особенностей этого переворота, необходимо охарактеризовать хотя бы в самых общих словах те перемены, что имели место в западноевропейском обществе в конце Средневековья. Уже в XII в. в нем наметились определенные признаки начинающегося кризиса устоев феодального общества и нарождения новых, буржуазных отношений. Сначала эти процессы затронули духовную сферу, породив такую блестящую эпоху, как Ренессанс. В позднесредневековой Европе процессы духовного и экономического раскрепощения в известной степени шли рука об руку, взаимно стимулируя развитие друг друга. Пережив последствия «Черной Смерти», унесшей, по разным подсчетам, жизни от четверти до половины населения Запада, Европы постепенно встала на ноги и, как отмечал британский историк Г. Кенигсбергер, «…примерно с середины XV в. наметился новый период роста, который к 1500 г. стал уже вполне очевидным. Вспышки чумы повторялись реже и не были столь опустошительны. Население вновь стало расти, заброшенные поля стали снова возделываться, а у лесов и болот отвоевывались все новые земли. Внутригородских стен, где после жесточайших эпидемий образовались пустыри, появлялись новые постройки. Вскоре многие города перешагнули за свои старые границы… Иными словами, очередной период роста в конце XV в. начался на гораздо более высоком уровне развития технологии и накопления капитала, чем предшествующий период в середине Средних веков…». Меняется и политическое устройство Европы. Идея империи хотя и сохраняется, однако она постепенно трансформируется из универсального государства в государство династическое с более или менее ярко выраженной национальной окраской. По существу, впервые ставится вопрос не столько об объединении всей Европы под властью одного монарха, сколько об установлении гегемонии одной правящей династии над другими. Г. Кенигсбергер характеризуя формировавшуюся новую систему политических отношений, отмечал, что прежние отношения «сюзерен-вассал» сменяется на отношения «патрон-клиент». «Король уже не стоял на вершине феодальной пирамиды; — отмечал он, — скорее, он напоминал паука. Сидящего в центре общегосударственной паутины отношений патрон-клиент, ибо эти отношения работали на каждом уровне общества…». Замечание интересное, в особенности если посмотреть на него как изнутри, так и снаружи. С одной стороны, монархии, вышедшие из кризиса середины XIV — начала XV вв., стали более консолидированными, обретя достаточный авторитет и влияние для того, чтобы бороться со своевольством аристократии, но еще недостаточно мощными, чтобы полностью контролировать процессы проходившие внутри общества. Это позволяло монархам действовать более активно, строить и пытаться реализовывать значительно более грандиозные замыслы — например, распространить системы отношений «патрон-клиент» на всю Европу, как это попытались сделать Габсбурги в 1-й половине XVI в. Другое дело, что порой эти замыслы превышали реальные возможности того общества, на которое монархия опиралась. Однако в середине XV в. правящая верхушка Западной Европы, ощутив свои возросшие возможности, еще не осознала полностью их пределов и действовала так, как будто они были практически неограниченными, но до поры до времени накопленный обществом за время подъема потенциал, определенный запас прочности позволял им действовать без оглядки на «тылы».
«Император Максимилиан 1-й в мастерской оружейника».
Гравюра Ганса Буркмайра Ст.
Т.о., можно смело сделать вывод, в результате постепенного накопления количественных изменений в культуре и экономике к концу XV в. Европа вплотную подошла к той грани, за которой должно было родиться некое новое качество, новое общество, с новой культурой, новой экономикой, новыми общественными отношениями.
Перешагнув рубеж столетий, Европа не только не остановилась в своем политическом, социально-экономическом и культурном развитии. Напротив, новое столетие ознаменовалось еще более серьезными переменами, затронувшими все сферы жизни западноевропейского общества. «…XVI век — период демографического и хозяйственного подъема, выразившегося в росте народонаселения, — писал М.А. Барг во введении к 3-му тому «Истории Европы», — увеличении массы драгоценного материала на денежном рынке (благодаря все возраставшему притоку золота и серебра из испанских владений в Америке и улучшению технологии добычи серебра в Германии), расширении международной торговли (и между европейскими странами, и заокеанской), росте продуктивности сельского хозяйства, расширении промышленности, улучшении условий жизни основной массы населения… XVI в. явился периодом подлинной торговой экспансии за пределами континента, экспансии, повлекшей за собой развитие промышленности, либо этой экспансией в значительной степени вызванной к жизни (переработка заморского сырья — хлопка, сахара, красителей), либо традиционной, но удовлетворяющей спрос за морями на европейские товары (ткани, оружие, кожевенные изделия и др.)…».
Итак, экспансия стала доминантой в жизни европейского общества позднего Средневековья. Но эта экспансия в мире, где уже не осталось свободного «места под солнцем», могла осуществляться по большому счету только одним путем — посредством насилия. И действительно, как писал английский историк Р. Маккенни, «…насилие и войны — это константы европейской истории, однако в XVI в., — продолжал он, — подогреваемые самой экспансией, они обрели новый и невероятный масштаб… Никогда прежде армии и пушки не использовались с такой жестокостью и размахом (выделено нами — )… Экспансия экономическая, интеллектуальная и духовная, равно как и собственно географическая, — и конфликт — социальный, религиозный и международный — проходят красной нитью через все столетие, объединяя в единое целое перемены, связанные с Возрождением, Реформацией, Контрреформацией и географическими открытиями…». За XVI веком последовал не менее, а, быть может, и более бурный и насыщенный событиями век XVII, в котором количественные изменения, накопившиеся в предыдущие столетия, перешли в новое качество. На смену Средневековью пришло Новое время.
Экономический и демографический подъем, сопряженный с началом эпохи Великих географических открытий, радикальных перемен в политическом устройстве ведущих европейских государств, формированием мирового рынка посредством включения в европейскую экономическую систему заокеанских источников сырья и драгоценных металлов — все это создало необходимые предпосылки, базу для ускорения процессов изменений сперва в военно-технической области, а затем в тактике и стратегии европейских армий. Как отмечал Г. Кенигсбергер, «…торговля предоставила ресурсы знати и профессиональным военным, которые использовали благоприятную ситуацию привычным для себя образом — либо расширяя свои владения с помощью захватов, либо защищая против тех, кто покушался на их добро…».
«Битва рыцарей». Гравюра Леонхардта Бека (1480-1542)
А теперь снова обратимся к работе Р. Маккенни. Историк, касаясь наиболее характерных черт развития Европы в конце Средневековья — начале Нового времени, подчеркивал, что «…в XVI в. экспансия приобрела общий характер и стала проявляться во множестве форм…», и множественность форм экспансии, как внутренней, так и внешней, привела к тому, что «…разросшаяся и усложнившаяся Европа разделилась во вред себе…». Отмеченное им разделение Европы в условиях продолжавшейся экспансии неизбежно вело к обострению соперничества ведущих европейских государств за гегемонию в Европе, а затем и во всем мире. Прообразом этой борьбы стала длительная цепь военных конфликтов между английской и французской короной, вошедшая в истории как Столетняя война. Последовавшие за ней в недалеком будущем Итальянские войны, затем войны религиозные и Тридцатилетняя война в немалой степени способствовали дальнейшему развитию военной техники и военного дела. Пестрота политической карты Европы и особенности ее географического положения и устройства сыграли свою положительную роль в ускорении развития европейского военного дела. Как отмечал П. Кеннеди, в Европе «…не было обширных равнин, где могли бы возникнуть кочевые империи…; не было широких и плодородных речных долин, подобных тем, что раскинулись по берегам Ганга, Нила, Евфрата, Тигра, Хуанхэ или Янцзы, обеспечивающих продовольствием множество трудолюбивых и легко покоряющихся крестьян. Европейский ландшафт был более разнообразным, горные хребты и большие леса разделяли отдельные густозаселенные районы в долинах; ее климат сильно изменялся с севера на юг и с запада на восток. Это имело множество важных последствий. Для начала, все это создавало большие трудности на пути установления единого контроля, даже для могущественных и решительных повелителей, и уменьшало возможность покорения всего континента внешней силой, подобной монгольской орде. Напротив, этот разнообразный ландшафт способствовал росту и продолжительному существованию децентрализованной власти, с местными династиями и пограничными владениями, горскими кланами, равнинными городскими конфедерациями, делавшими политическую карту Европы после распада Римской империи похожей на лоскутное одеяло…».
Взятие Гента. Гравюра Леонхардта Бека
В самом деле, после падения Западной Римской империи в 476 г. все попытки реанимировать ее, предпринимавшиеся сначала Карлом Великим, а потом германскими императорами, в конечном итоге завершились неудачей. Имперская идея постепенно превратилась в химеру, и всякие попытки реализовать ее на практике неизменно заканчивались крахом в силу целого ряда как объективных, так и субъективных причин. В итоге в Западной Европе создалась ситуация, в чем-то схожая с древнегреческой эпохи архаики, когда в многочисленных городах-полисах, отделенных друг от друга горными хребтами и проливами, в многочисленных междуусобных конфликтах отрабатывались и совершенствовались элементы новой военной машины. То же самое происходит и в средневековой Европе, где в различных регионах военная мысль и практика неустанно трудилась над созданием все более и более совершенных военных систем. Сохранявшееся и продолжавшее развиваться политическое многоцветие в немалой степени способствовало тому, что европейское военное дело продолжало развиваться все более и более стремительными темпами, особенно в позднем Средневековье, когда возникли необходимые материальные и иные предпосылки для этого. Постоянно растущая межгосударственная конкуренция и соперничество стали, таким образом, залогом стремительного развития западноевропейского военного дела Нового времени и, следовательно, успеха военной революции конца Средневековья — начала Нового времени.
Новой эпохе должно было соответствовать и новое военное дело, и перемены не заставили себя долго ждать. И если в начале XIV в. на поле боя главной фигурой был тяжеловооруженный всадник-дворянин, то не прошло и полустолетия, как его начала теснить пехота и первые, пока еще несовершенные, пушки, а к концу XVII в. рыцарская конница как главная ударная сила европейских армий окончательно сошла со сцены. В этом качестве ее сменил пехотинец, вооруженный мушкетом, и пушка. Но не только внешне изменились европейские армии за это время. Армия Нового времени, армия-машина, организованная по принципу мануфактуры, а затем фабрики, пришла на смену прежнему войску, которое можно уподобить мастерской средневекового ремесленника.
Однако, прежде чем это произошло, военное дело в Западной Европе прошло длительный и сложный путь развития, приобретя характерные черты и особенности. Соглашаясь с мнением Ф. Энгельса о существовании тесной взаимосвязи между уровнем развития экономики общества и состоянием его военного дела, мы неизбежно приходим к выводу, что процессы перемен, происходившие в обществе, неизбежно должны были привести к кризису традиционной средневековой феодальной военной системы. Изменения в ней начали накапливаться еще с XII в. Подобно тому, как западноевропейское общество между 1000-1300 гг. постепенно профессионализировалось, процессы специализации и профессионализации затронули и военное дело. Западноевропейские армии все дальше и дальше уходили от классического феодального ополчения, состоявшего из конных воинов-рыцарей и их свиты. Прежде всего это проявилось и распространении наемничества.
«Сражение». Гравюра Леонхардта Бека
Наемничество появляется на Западе достаточно рано и начало быстро прогрессировать примерно с XII в. и обусловлено это было прежде всего развитием товарно-денежных отношений, «коммерческой революцией». В результате этой «революции» в руках у монархов и крупных сеньоров появились достаточно крупные по тем временам средства, которые, по словам французского историка Ф. Контамина, «использовались для оплаты различного рода воинских служб, одновременно позволяя консолидировать эти службы, а временные и пространственные ограничения их выполнения — устранить (выделено нами — )…». Последнее соображение представлялось чрезвычайно важным, поскольку обеспечивало монарху или сеньору наличие в его руках постоянной военной силы, готовой практически немедленно выступить в поход и сражаться под знаменами нанимателя до тех, пока тот будет платить деньги, и там, где будет ему угодно, а не 40 дней или 40 ночей и только на своей земле. Спрос рождает предложение, а предложение стимулировало спрос, и наемничество стремительно распространялось, тесня шаг за шагом прежнее феодальное ополчение. Последнее все чаще и чаще созывалось только в крайнем случае, когда возникала серьезная угроза государству или для подавления внутренних мятежей, волнений и беспорядков. Обычно же корона стремилась заменить службу ополчения денежными выплатами и на собранные средства нанять либо наемников, либо заключить с землевладельцами контракты на несение службы в течение всего срока военной кампании.
«Рыцарский турнир». Миниатюра из хроники Фруассара
Профессионализация и в известной степени коммерциализация войны неизбежно вели к дальнейшему усложнению и совершенствованию военного дела. Эпоха, когда на поле боя доминировал благородный тяжеловооруженный всадник, постепенно уходила в прошлое. Презираемые, хотя и считавшиеся необходимыми пехотинцы играли в военных кампаниях, которые вели западноевропейские монархи, все большую роль, и не только во время осад и обороны крепостей и замков, но и в полевых сражениях. Дальнейшему совершенствованию подверглось искусство фортификации. Это способствовало появлению первых отрядов специалистов-техников, обслуживавших стремительно усложнявшуюся механическую артиллерию, а также занимавшихся ведением осадных работ. Рыцарской доблести и отточенных навыков владения оружием становилось недостаточно, чтобы победить не только в войне, но даже выиграть кампанию или одно сражение. Одного лишь личного профессионализма стало недостаточно, нужен был профессионализм коллективный, а дать его могла лишь полностью наемная армия, состоявшая из солдат, для которых военная служба была профессией, единственным ремеслом, а война — образом жизни. И отнюдь не случайно льежский хронист Жан Ле-Бель, сам человек знатный и родовитый, поклонник рыцарства, с сожалением писал, что если в годы его молодости «…сеньоры не брали в расчет конных воинов, если у тех не было шлемов, увенчанных геральдической фигурой…», то к началу Столетней войны, по его словам, «…счет войскам ведут на всадников с копьями, с панцирями, с кольчугами и с железными касками. Поэтому мне кажется, что на моей памяти времена сильно изменились (выделено нами — ). Ибо кони, покрытые геральдическими попонами, шлемы, украшенные геральдическими навершиями, латы и плащи с гербами, по коим можно было узнать их владельцев, отошли в прошлое, им на смену пришли кольчуги, называемые ныне панцирями, подлатники и железные каски. Теперь какой-нибудь жалкий слуга может быть вооружен столь же добротно и красиво, сколь и благородный рыцарь…».
Что еще, как не эта фраза, может красноречивее свидетельствовать о начавшемся упадке благородного рыцарства и росте значения наемников, от которых их наниматели требовали не благородного происхождения, но, прежде всего, умения сражаться и переносить тяготы военной службы. В расчет берется теперь все чаще и чаще количество и качество воинов, а сама война становится все больше ремеслом, уделом профессионалов, а не развлечением благородных рыцарей. Все это неизбежно вело к дальнейшему усложнению военного дела и к изменению самого характера войны.
«Рыцарский турнир». Лукас Кранах Старший (1472-1553)
Весьма интересное зрелище с точки зрения демонстрации новых веяний в военном деле Европы позднего средневековья представляло войско английского короля Генриха V перед высадкой во Франции в августе 1415 г. Собравшаяся в Саутгемптоне английская экспедиционная армия насчитывала около 10 тыс. бойцов, не считая многочисленного обслуживающего персонала. В нее вошли 2 тыс. полностью экипированных тяжеловооруженных всадников, почти 8 тыс. пехотинцев-стрелков, отряд рудокопов для осуществления подкопов под стены неприятельских крепостей, 65 пушкарей во главе с 4 голландскими мастерами-артиллеристами. Английская армия, собранная на контрактной основе, включала в себя подразделения набранных королевскими капитанами воинов, отряды валлийских наемников, а также вооруженные формирования королевских вассалов. Ядро армии составили опытные, закаленные в предыдущих военных кампаниях в Уэльсе ветераны. Для ее снабжения Генрих и его помощники проделали огромную работу по созданию необходимых материальных запасов — осадных машин, пороха, боеприпасов, инструментов, продовольствия, фуража, обуви, одежды и амуниции. Но и это еще не все — Генрих установил в своей армии строжайшую дисциплину и порядок, которой были подчинены все — от рядового лучника до знатнейшего аристократа. Такая армия действительно представляла в известной степени новое явление, значительный шаг вперед в средневековом военном деле. На смену феодальной армии пришла, как указывал Дж. Линн, «средневековая оплачиваемая» армия.
Рыцарский турнир. Миниатюра
XIV — XV вв. вообще стали в истории западноевропейского военного дела временем серьезных перемен, своего рода зарей нового дня. Центральное событие этого периода, один из крупнейших военных конфликтов Средневековья, Столетняя война 1337-1453 гг. между Англией и Францией, резко ускорила процесс развития европейского военного дела. Именно в годы этой войны тактика и стратегия европейских армий приобретают все более и более осмысленные формы, а сами армии становятся значительно более сложными по структуре. Как отмечал Д. Уваров, в годы этой войны, втянувшей в свою орбиту два, пожалуй, наиболее развитых на то время в военном отношении государства Европы, «стал восстанавливаться баланс между конницей, тяжелой пехотой и стрелками, ранее неоправданно сдвинутый в пользу тяжелой конницы по конкретным социально-экономическим причинам…». Тяжеловооруженная рыцарская конница все еще оставалась важным родом войск, однако только в тесной связке с пехотой, в особенности со стрелками она могла добиться серьезных успехов. В противном случае ее ожидало жестокое поражение. Т.о., в сознании западноевропейской военной элиты все больше и больше укреплялась мысль о необходимости придания армиям большей регулярности и постоянства. Прежнее феодальное ополчение было на это не способно, и потому значение наемников-профессионалов быстро возрастало.
 |
|
Английский кондотьер |
Но не только изменением характера войны, структуры армий и их социального состава характеризуется военное дело времен Столетней войны. Именно на это время наряду с совершенствованием традиционных форм и методов ведения войны в европейском военном деле приходится появление и быстрое распространение технического новшества, которое в скором будущем перевернет военное дело в целом. Речь идет об огнестрельном оружии. Точно время и место его рождения по-прежнему остается предметом споров и разногласий, однако, тем не менее, уже сейчас можно с уверенностью утверждать, что первые работоспособные образцы огнестрельного оружия в Западной Европе начали использоваться более или менее регулярно уже во 2-й четверти XIV в. Во всяком случае, в 1326 г. флорентийская Синьория назначила двух мастеров для изготовления бомбард, в 1331 г. бомбарды были применены при осаде Чивидале, в 1333 г. — во время осады Бервика-на-Твиде. В 1338 г. бомбарды впервые применяют французы, а в 1340 г. ими обзаводится папская армия. «Таким образом, — заключал французский историк Ф. Контамин, — лет за двадцать и путями, проследить которые не представляется возможным, новое изобретение распространилось по всему Западу — вероятно, начиная с Италии…». Т.о., к началу Столетней войны огнестрельное оружие уже не было новшеством для западноевропейских военных теоретиков и практиков.
Лиха беда — начало, и пущенное в ходе едва появившись на свет, огнестрельное оружие быстро вошло в практику военного дела, несмотря на долгое время отрицательного к нему отношения. Преимущества, которые давало обладание этим оружием, были слишком велики, чтобы им пренебрегать из моральных побуждений, тем более, что, как отмечал Д. Уваров, во времена Столетней войны «…прежние условности в выборе оружия и поведении на поле боя ушли в прошлое, теперь все средства были хороши, лишь бы помогали достичь цели». В 2-й половине XIV — 1-й половине XV вв. процесс развития технологий и приемов использования огнестрельного оружия привел к его дифференциации, что нашло отражение в соответствующей терминологии. Как указывал Ф. Контамин, во Франции в XIV в. было известно два термина для обозначения огнестрельного оружия — «пушка» и «бомбарда», то к нач. 80-х гг. следующего столетия в обиход входит по меньшей мере 10 наименований. Что, как не этот факт, свидетельствует в пользу его широкого распространения и совершенствования? Во 2-й четверти XV в. был осуществлен переход к использованию зерненого пороха при очевидном снижении его цены вдвое в сравнение в концом XIV в. Тогда же в обиход наряду с прежними каменными ядрами стали входить отлитые из железа.
 |
|
Кондотьер |
Но и это еще не все. Наряду с тяжелым огнестрельным оружием, артиллерией, во 2-й половине XIV в. на свет появляются и первые образцы более легкого, не столь громоздкого и более удобного в обращении. Еще в 1364 г. магистрат Перуджи поручил изготовить 500 ручниц длиною в одну пядь, которые можно было бы удерживать одной рукой и пули которых пробивали бы доспехи. В 1381 г. Совет Аугсбурга решил выставить в числе прочих воинов против франконского и швабского дворянства 30 стрелков из ручниц, а в 1388 г. милиция Нюрнберга насчитывала 48 стрелков, способных к обращению с ручницами. В. Бехайм не без оснований полагал, что эти первые «ручницы», «огневые трубки» (нем. feuerrohr) представляли собой переходный тип от легких пушек к ручному огнестрельному оружию. К середине XV в. от этих «ручниц», требовавших в обслуживании 2-х человек — стрелка и наводчика, перешли к «нормальным» ручницам, обслуживавшимся одним стрелком. В Италии такие ручницы, принятые первоначально на вооружение конницы, получили название скопитусы (от лат. scopitus), а во Франции — петриналь (фр. petrinal). Серьезным шагом вперед стало изобретение в Германии примерно в середине XV в. фитильного замка, благодаря чего отпала необходимость включать в расчет ручницы второго человека, а сам процесс стрельбы из нее стал более удобным и простым.
Т.о., к середине XV в. сформировались определенные предпосылки для того, чтобы перейти на новый, более высокий уровень развития европейского военного дела. Этот шаг был сделан в ходе последнего этапа Столетней войны и Бургундских войн, а особенно во время многочисленных войн, бушевавших в Италии в конце Средневековья. Именно к этому времени относятся первые попытки создания по настоящему постоянных, регулярных армий.
Одним из первых это попытался сделать король Франции Карл VII. Cтремясь избавиться от банд «живодеров» — наемников, чьи услуги стали менее востребованы после заключения в 1435 г. Аррасского мира между ним и бургундским герцогом Филиппом Добрым, король решил реорганизовать свою армию. Она проходила поэтапно. Сперва в ноябре 1439 г. королевским ордонансом было введено монопольное право короля на набор солдат, ограничена численность «компаний» и сделана попытка посадить их гарнизонами в приграничных крепостях. Затем в 1445 г. Карл приступил к проведению 2-го этапа реформы. Характерно, что он вовсе не создавал постоянной армии — она уже была, образовавшись сама собой как следствие непрекращавшейся на протяжении нескольких десятков лет войны. Скорее французский король провел, по словам Ф. Контамина, «…операцию сортировки, отбора зерна от плевел среди всей массы имеющихся воинов, придав официальный статус лишь определенным людям и одинаковым по составу отрядам…». На первых порах было создано 15 «королевских ордонансовых рот» (companies de l’ordonance du roi) во главе с отобранными капитанами, в преданности и верности которых король не сомневался. Каждая такая рота насчитывала 100 копий-«ланс» (lances). «Ланса» включала в себя конного латника (homme d’armes), 2 конных стрелков-аршеров (archers) и 2-3 слуг. В 1447 г. в состав «лансы» был включен кутилье (coutillier) — конный латник, но имевший более легкий доспех, нежели жандарм. К этому времени число «ланс» выросло до 20. Одновременно Карл приступил к созданию т.н. «рот малого ордонанса», которые должны были нести преимущественно гарнизонную службу, а также серией ордонансов 1445, 1448, 1451 и 1460 гг. учредил пехоту франк-аршеров (franc-archers), набиравшуюся из числа крестьян. И если последние не оправдали себя и к концу века были вытеснены наемниками, то ордонансовые роты сохранились до 1600 г., достигнув своего расцвета благодаря деятельности бургундского герцога Карла Смелого. Создав по примеру Карла VII в 1471 г. собственные ордонансовые роты, Карл изменил их структуру, равно как и численность «лансы», одновременно попытавшись придать им большую регулярность посредством введения более или менее постоянного обучения.
 |
|
Французский военачальник |
Тем не менее, оценивая ордонансовые роты Карла VII и Карла Смелого, все-таки стоит согласиться с мнением немецкого историка Г. Дельбрюка, который писал, что эта военная организация «…не представляет собой ничего современного, а наоборот, это — последний, можно было бы даже сказать самый надежный побег средневековьяююю Ордонансовые роты, поскольку они составлялись из конных, представляют собой известный переход от рыцарства к кавалерии, но до последней еще очень далеко… Решающей характеристикой, благодаря которой ордонансовые роты должны быть отнесены именно к средневековому военному делу, является сама основа организации — то, что она построена на понятии «копье». В основе «копья» лежит то, что бойцом является рыцарь, а все прочее — лишь подсобное оружие (выделено нами — )… «Копье» внутри ордонансовых рот является лишь, так сказать, утонченным средневековьем, а именно стремлением в смешанном бою создать поддержку рыцарям со стороны вспомогательных родов войск…». Одним словом, создание ордонансовых рот еще не означало революционного переворота военном деле Западной Европы. По существу, речь шла о том, чтобы использовать с максимально возможной эффективностью прежние средневековые структуры.
Попытки реорганизации рыцарской конницы на основаниях большей регулярности, предпринимавшиеся во Франции и Бургундии в 40-х — 70-х гг. XV в. проходили примерно в одно и то же время с появлением на свет новой западноевропейской пехоты. Обычно считается, что новую страницу в ее истории открыли английские лучники при Креси. Однако вряд ли с этим можно согласиться хотя бы потому, что английский пример фактически так и остался единственным и неповторимым. Напротив, есть все основания полагать, что европейская пехота Нового времени ведет свое начало от швейцарцев и их злейших врагов и противников на поле боя немецких ландскнехтов (landsknechte).
В политическом и социально-экономическом отношении Швейцария представляла к началу XIV в. один из наиболее отсталых регионов Европы. Феодальные порядки здесь были развиты чрезвычайно слабо, и крестьяне-горцы, главным занятием которых было преимущественно скотоводство, сохранили старые общинные порядки и в значительной степени свободу от каких-либо форм феодальной зависимости. «Если географический и экономический моменты создали основу для сохранения крепкого организма некоторых поземельных общин, — отмечал Г. Дельбрюк, — то наряду с этим они способствовали также сохранению и поддержанию в них воинственного духа… Скотоводство и охота в горах были больше способны поддерживать воинственно-авантюристический дух, чем земледельческие равнины, а бедность горной жизни побуждала искать занятий и заработка в другом месте…». Нечто сходное можно обнаружить, сравнивая Шотландию и Швейцарию XIII — начала XIV в., но, к счастью для швейцарцев, у их первых противников, Габсбургов, не оказалось под рукой валлийских и английских лучников. В итоге они получили шанс разработать и опробовать на деле свои приемы и методы ведения боя и завоевать славу непобедимых пехотинцев к тому времени, когда европейские государи снова почувствовали необходимость в обзаведении многочисленной и боеспособной пехотой.
Ожесточенная борьба, которую выдержала Швейцарская конфедерация против прежде всего австрийских Габсбургов в XIV в. (своеобразными вехами в ней стали сражения при Моргартене в 1315 г., Лаупене в 1339 г. и Земпахе в 1389 г.) способствовала тому, что к началу XV в. швейцарцы отработали в совершенстве свою тактику. В принципе, в ней не было ничего неизвестного к тому времени. Шотландская армия, воевавшая за независимость своей страны от Англии на рубеже XIII/XIV вв., также состояла преимущественно из пеших копейщиков, сражавшихся в глубоких сомкнутых боевых построениях. Шотландцы сражались в нескольких массивных колоннах-шилтронах — швейцарские баталии были их точным аналогом. Единственное различие — шотландцы были преимущественно копейщиками, тогда как швейцарцы XIV — начала XV вв. — главным образом алебардьерами, а на пику они перевооружаются окончательно только к концу XV в. Более того, шотландские армии Уильяма Уоллеса и Роберта Брюса в большей степени, чем швейцарские ополчения, носили комбинированный характер. Тем не менее, именно швейцарцам удалось доказать, что пехота может успешно действовать против рыцарской конницы и поддерживающих ее пехотинцев.
В чем же заключался секрет успеха швейцарцев? На наш взгляд, одна из причин уже была названа выше — швейцарцам в начале своего военного пути ни разу не пришлось противостоять английским лучникам. Шотландцы были ничуть не менее воинственны и обладали не меньшим боевым духом, однако они ничего не могли поделать против ливня стрел, который обрушивали на них тысячи английских лучников, после чего их обескровленные шилтроны легко уничтожались неприятельскими рыцарями. Собственно говоря, как отмечал Д. Уваров, «…изначально английская тактика комбинированного использования лучников и спешенных рыцарей была «заточена» на плотные, глубокие формирования пеших копейщиков-шотландцев, атакующих медленно и сравнительно узким фронтом (выделено нами — )…». Швейцарцы в начале своей карьеры не только не имели против себя неприятельских стрелков в достаточно большом количестве, обученных вести массированный обстрел медленно двигающихся глубоких колонн неприятельской пехоты, но, как правило, всегда имели значительное численное превосходство над противником. Далее, для понимания причин успехов швейцарцев представляются следующие особенности их тактики: во-первых, суровая, если не сказать жестокая дисциплина — всякий, покинувший свое место в строю во время боя, неважно, по трусости или же в погоне за добычей, подлежал немедленной смерти от рук соседей. Точно также беспощадно наказывалось неповиновение командирам. Швейцарцы дрались храбро и упорно, никогда не бежали и не капитулировали — они прекрасно знали, что к ним, обычным «мужикам», законы «хорошей» войны с ее рыцарским кодексом чести неприменимы, и милосердия им от противника ждать не приходится. Естественно, что и сами они никогда не давали пощады врагу, практически никогда не беря пленных — даже знатных. Все это создавало швейцарцам образ свирепых, беспощадных солдат, которым не дорога ни своя, ни тем более вражеская жизнь. Далее, как отмечал Дж. Гаш, «швейцарцев отличала высокая обученность как отдельного воина, так и подразделения в целом, что было нехарактерно для европейских армий этого времени. Приемы с оружием и боевые построения швейцарцев были достаточно просты, но они отрабатывались как персонально, так и коллективно до полного автоматизма…».
 |
|
«Столкновение ландскнехтов и швейцарцев» |
И последнее, но, пожалуй, первое по важности обстоятельство. Как правило, швейцарцы на поле боя действовали в трех колоннах-баталиях — авангард (vorhut), центр (gewalthaufen) и арьергард (nachhut). И эти баталии, в отличие от шотландских шилтронов, всегда действовали наступательно, атакуя бурно, быстро, стремясь как можно быстрее довести дело до рукопашной схватки, в которой они брали верх количеством и силой натиска массы сплотившихся пехотинцев. Более того, баталии выстраивались уступом и маневрировали на поле боя, взаимно поддерживая друг друга и усиливая удар. Массивные, тесно сомкнутые тяжеловесные баталии швейцарцев, обладавшие огромной ударной силой, умело и слаженно маневрировавшие на поле боя и придерживающиеся наступательной тактики до начала XVI в. практически не знали серьезных поражений. Более того, именно швейцарцы разгромили одну из лучших европейских армий 2-й половины XV в. — армию бургундского герцога Карла Смелого. Серия сражений 1474-1477 гг. показала, как отмечал отечественный военный историк и теоретик А.А. Свечин, что «…сплоченный в тактическую единицу рядовой, плохо обученный боец оказался сильнее индивидуального, квалифицированного, тренированного с детских лет средневекового воина. Муртен сделал эту истину очевидной для всех, и в течение двух последующих десятилетий средневековый строй вооруженных сил на западе Европы отпал; повсюду отмечается стремление создать пехотные части, образовать армию из тактических единиц, а не из распыленных людей. Копье — это типично средневековое соединение всех родов оружия в рыцарскую свиту, отпало…».
Однако в полной мере ни армии Карла VII и Карла Смелого, ни швейцарские ополчения нельзя считать в полной мере теми эмбрионами армий Нового времени хотя бы по той единственной причине, что они оставались все-таки армиями по сути своей средневековыми — первые рыцарскими, конными, а вторые — пехотными. Каждая из них развивала одну только сторону, один род войск, но не всех их в комплексе и в тесном взаимодействии и взаимосвязи. Поэтому намного больший интерес для выявления особенностей процесса становления военного дела Нового времени представляет итальянское кондотьерство XIV — XV вв. Наемничество в Италии возникло очень рано, что было обусловлено особенностями ее политического и социально-экономического развития, и к XIV в. приобрело широкий размах, постепенно вытесняя традиционное городское ополчение и рыцарскую милицию. Отряды-«компании» наемников, действовавшие в Италии, на первых порах были относительно немногочисленны и далеко не всегда брались на содержание нанимателями, нередко существуя длительное время преимущественно за счет собственных средств. В этом отношении они мало чем отличались от рутьеров XII — XIII вв.
Но вместе с тем уже тогда в их организации стали явственно просматриваться элементы нового. В XV же веке это новое стало еще более очевидно. В целом можно согласиться с мнением А.В. Разыграева, который писал, что «…итальянское Возрождение коснулось и военного искусства. В ту эпоху Италия была страной, в которой организация военного дела была наиболее развита, и Италия ближе всех стояла к созданию постоянных вооруженных сил…». Именно поэтому итальянское кондотьерство XIV — XV вв. представляет весьма интересную картину с точки зрения изучения новых черт военного дела, возникших на закате Средневековья.
Еще раз подчеркнем, что в то время Италия, в особенности северная, представляла в экономическом отношении один из наиболее развитых регионов Западной Европы, тем более что она оказалась не затронута Столетней войной. Купцы и банкиры, стоявшие во главе североитальянских городов, пришли к выводу, что им нет смысла брать в руки меч, копье или арбалет и выступать в поле биться с такими же купцами и банкирами других городов, когда есть те, кто готов сделать это за вознаграждение. Как указывал Ф. Контамин, «…в городах-государствах Центральной и Северной Италии правящие классы, которые должны были стать костяком армии, все больше и больше погружались в свою профессиональную деятельность и предпочитали прибегать к помощи наемников… Использование наемников может быть объяснено главным образом экономическими и военными факторами: с одной стороны, города располагали достаточным количеством свободных денег, чтобы платить наемникам; с другой стороны, на большом рынке войны хватало наемников, чья боеспособность, как считалось, с лихвой окупает их оплату…». Одним словом, итальянский городской патрициат пришел к мнению, что каждый должен заниматься своим делом, спрос породил предложение, а предложение, в свою очередь, как это уже было, стимулировал развитие спроса. После почти полувекового преобладания «компаний», в рядах которых сражались главным образом англичане, немцы, французы, испанцы, венгры, бретонцы и пр. иностранцы, с 80-х гг. XIV в. их вытесняют «компании», укомплектованные преимущественно итальянцами во главе с капитанами-кондотьерами (condottieri).
Военная служба была полностью поставлена на коммерческую ногу. Заказчик-локатор (locator) нанимал подрядчика-кондуктора (conductor), заключая при этом с ним контракт-кондотту (condotta). В кондотту заносились имя капитана, численность отряда, размеры жалования, принципы дележа добычи и порядок выкупа попавших в плен солдат, размеры власти капитана над его людьми и пр. Обязательно оговаривался срок службы — обязательный (ferma) и на сколько он мог быть продлен (di rispetto). Характерно, что и размеры оплаты солдат, и сроки службы непрерывно возрастали. И то, и другое должны были служить залогом верности наемников своему нанимателю и исполнения ими определенных в кондотте обязанностей. Не случайно, что именно итальянский кондотьер Дж. Тривульцио, нанявшийся на службу к французскому королю Карлу VIII, на вопрос своего локатора, что ему больше всего необходимо для ведения войны, заявил: «Деньги, много денег, еще больше денег!». Весьма характерное признание! Как говаривали древние римляне, «Деньги — нерв войны» (Pecunia nervus belli), и итальянские кондотьеры, равно как и их наниматели, это хорошо усвоили.
 |
|
Дж. Тривульцио |
Высокую и постоянно растущую цену своих услуг капитаны «компаний» объясняли своей высокой боеспособностью и эффективностью. И они были правы — высокий профессионализм, основанный в том числе и на редкой для того времени специализации родов и видов войск, был характерной чертой итальянского кондотьерства. В коннице это было заметно не так сильно — наряду с тяжеловооруженными латниками, представлявшими главную ударную силу «компаний», важным элементом последних являлись также и легковооруженные и экипированные легкие всадники. Среди легкой итальянской конницы того времени особенную известность завоевали т.н. страдиоты (stradiotti), происходившие с Балканского полуострова.
Тяжеловооруженные всадники по традиции нанимались на службу «копьями» (lance), в состав которого, помимо латника (capo lancia или armigero vero) обязательно входили его оруженосец (piatto) в облегченном доспехе и паж (ragazzo). К концу XV в. размеры «копья» увеличились до 4-5 человек за счет включения в него дополнительно еще и конного арбалетчика и легковооруженных всадников. На поле боя латники действовали отдельно от прочих членов «копья», объединенные в «эскадроны» (squadri) во главе с caposquadra или squadrieri. Примечательно, что «эскадрон», как правило, был примерно одной и той же численности — от 50 до 100 «копий», которые нередко для удобства управления делился на малые «эскадроны» по 25 «копий». К концу XV в. появился обычай соединять по 8-10 малых «эскадронов» в colonella во главе с colonelli. Сражались латники конными, но в случае необходимости могли спешиваться — этот обычай они переняли от англичан, с тактикой которых итальянцы ознакомились в XIV в., когда многие «компании» были укомплектованы в значительной степени бойцами с Британских островов.
Намного больший интерес представляет итальянская пехота — fanti или fanteria. К XV в. она стала исключительно профессиональной. Городское ополчение, столь успешно противостоявшее немецким рыцарям в XII в., к этому времени практически перестало существовать. Ему на смену пришла поначалу немногочисленная, а с середины XV в. стремительно увеличивавшаяся в числе хорошо обученная и подготовленная наемная пехота. Для итальянской пехоты той эпохи была характерна чрезвычайная специализация. Анализ содержания кондотт показывает, что ко времени начала Итальянских войн «компании» кондотьеров включали в себя следующие виды пехоты: копейщиков-lanceri с длинными или короткими копьями, арбалетчиков-balestrieri, лучников-arceri, пикинеров-picchieri, возникших под влиянием успехов швейцарских пикинеров, легких пехотинцев-rotularii, действовавших совместно с арбалетчиками щитоносцев-targhieri и, наконец, стрелков из ручниц-скопитусов — schiopettari. И если в начале XV в. пехота оставалась относительно немногочисленной — так, кондотта, заключенная между Флоренцией и Микелетто дельи Аттендоли в ноябре 1432 г., предусматривала, что капитан выставит на службу республики 600 «копий» (т.е. 1800 конных воинов) и всего лишь 400 пехотинцев — 200 арбаktnчиков, 100 павезьеров и 100 копейщиков, то к концу века все переменилось. Венецианская республика располагала 20 тыс. пехотинцев на 2 тыс. конных латников и 3 тыс. страдиотов. Флоренция же имела 10 тыс. пехотинцев (7 тыс. пикинеров, 1 тыс. аркебузиров, 2 тыс. арбалетчиков, алебардьеров и рондашьеров). Примечательным было широкое распространение в итальянских армиях конца XV в. ручного огнестрельного оружия. Еще в 1448 г. Франческо Сфорца выставил в поле столько скопитариев, что из-за порохового дыма им было трудно ориентироваться на поле боя, а в 1482 г. миланская армия на 233 арбалетчика имела 352 аркебузира и 1250 воинов с петриналями. Эффективность скопитариев была признана настолько высокой, что венецианский Совет десяти решил в 1490 г. полностью отказаться от арбалетов и заменить их на ручницы.
 |
|
Кондотьер Эразмо Нарни Гаттамелата (1370-1443) |
Столь же изощренной была и тактика итальянцев. Конница и пехота обучались действовать в тесном взаимодействии друг с другом, а само деление пехоты на несколько узкоспециализированных родов изначально предполагало, что они будут действовать на поле боя только совместно. Вооруженные древковым оружием пехотинцы обычно формировалb центр боевого порядка и действовали при поддержке арбалетчиков, лучников и стрелков из ручниц, легкие же пехотинцы вместе со стрелками обучались ведению маневренного боя в рассыпном строю, максимально используя складки местности. Примечательно, что высокий профессионализм и отлаженное взаимодействие итальянских пехотинцев позволяли им с успехом не только противостоять, но порой даже атаковать неприятельскую конницу. Конница атаковала противника накатывающимися одна за другой волнами «эскадронов», разворачиваясь для боя под прикрытием легкой конницы стрелков. Характерной чертой тактики итальянцев было использование полевых фортификационных укреплений и укрепленных лагерей (seraglii), в которых в случае необходимости могла укрыться целая армия. Венецианцы активно использовали своих страдиотов для совершения набегов и рейдов в глубь неприятельского расположения, ведения разведки и опустошения местности. Примечательно, что итальянские кондотьеры и их наниматели вообще придавали большое значение экономическому истощени. противника, потому в армиях кондотьеров всегда были отряды «опустошителей» — quastatori, специализировавшихся именно на опустошении неприятельских земель.
 |
|
Кондотьер Муцио Аттендоло Сфорца (1369-1424) |
Наряду с практикой в Италии XIV и в особенности XV в. получила развитие и военная теория, что опять-таки было еще одной из черт военного дела Нового времени. Трактаты по тактике и стратегии Орсо дель Орсини и Диомедо Караффа и других авторов, работы по фортификации и ведению осадной войны, артиллерийскому делу, основанные на обобщении богатого опыта войн (только в XV в. в Италии произошло 71 крупное сражение и 51 большая осада, не считая мелких и незначительных стычек и осад) — все это выгодно отличало итальянское военное дело от остального европейского. Единственное, в чем уступали итальянцы своим соседям к северу от Альп — так это в артиллерии. К концу XV в. итальянская артиллерия, несмотря на свою многочисленность, находилась на относительно низком техническом уровне. Возможно, это объяснялось стремлением кондотьеров решать все вопросы в полевом сражении, не расходуя время, силы и драгоценный вышколенный и обученный личный состав на ведение осад и штурмов хорошо укрепленных городов.
 |
|
Кондотьер Франческо II Гонзага (1466-1519) |
Тем не менее, к концу XV в. Италия в целом опережала своих непосредственных соседей в развитии военного дела, подойдя на то время ближе всех к созданию армии нового типа. Однако незавершенность процессов политической централизации и вмешательство в итальянские дела великих держав воспрепятствовало сохранению прежних темпов развития военного дела на Апеннинском полуострове. Отлично обученные и экипированные «компании» кондотьеров, сражавшиеся по разные стороны линии фронта, в конечном итоге были истреблены, а сама Италия поделена на сферы влияния своими более могущественными соседями.
Т.о., если подводить общий итог развития военного дела Западной Европы к началу XV в, то нетрудно заметить, что перемены в нем были не настолько значительны, чтобы произвести коренной переворот не только в характере ведения войн, но и в государстве и обществе. Пока еще было рано говорить именно о «военной революции». В конце концов, даже блестящие образцы военного искусства, предъявленные такими лучшими представителями итальянского кондотьерства, как Бартоломео Коллеони, Аттендоло Сфорца, Браччо да Монтоне, или подвиги швейцарских пехотинцев, не говоря уже о действиях французских и английских военачальников времен конца Столетней войны, по существу представляли собой всего лишь вершину, пик развития средневековой военной системы. Даже, несмотря на отдельные эпизодические случаи успешного применения огнестрельного оружия, исход сражения и у кондотьеров, и у швейцарцев, и у французов решался все-таки в рукопашном бою, в схватке лицом к лицу с применением холодного оружия (выделено нами — ). Кризис еще не наступил, и средневековое военное дело еще сохраняло значительные резервы для совершенствования.
Конная статуя Бортоломео Коллеони в Венеции
