Подводя общий итог преобразованиям, сделанным Стефаном Баторием и в особенности Владиславом IV, необходимо отметить, что характерными чертами его армии стали повышение удельного веса и значения пехоты, значительный рост численности драгун, использовавшихся прежде всего именно как ездящая пехота — в условиях Восточной и Юго-Восточной Европы именно это их качество оказалось чрезвычайно востребовано, учреждение в пехоте «региментовой» организации и артиллерии, создание саперных подразделений. Все эти нововведения отражали общую тенденцию, свойственную всем европейским армиям, усиления огневой мощи. Вместе с тем поляки вовсе не собирались отказываться от привычной и весьма эффективной ударной тактики. Так что можно с уверенностью утверждать, что военные реформы Владислава IV стали естественным продолжением курса Стефана Батория. Однако, в отличие от трансильванского воеводы, ставшего волею шляхты и магнатов королем Речи Посполитой, Владиславу повезло меньше. Над ним, как и над его отцом Сигизмундом III, довлел, по словам польских историков, «страх перед absolutum dominium — абсолютной властью короля», который чем дальше, тем больше завладевал сознанием шляхты и в особенности магнатерии. «В течение всего столетия (XVII — ) продолжалось противостояние между защитниками шляхетских свобод и сторонниками королевской власти, — писали авторы «Истории Польши», — которые стремились к созданию модели централизованного государственного управления (а это было одним из следствия военной революции и одним из важнейших условий ее успешного завершения — ). Это противостояние привело к параличу государства и ослаблению нации. Однако подобных последствий никто не предвидел…». Но могло ли быть иначе в условиях, когда Москва потерпела жестокое поражение в Смоленской войне, когда Османская империя переживала глубокий кризис, когда Империя была втянута в Тридцатилетнюю войну, когда Швеция была вынуждена пойти на уступки Речи Посполитой в Прибалтике, а бунтовавшие казаки были усмирены? Ведь все складывалось так благополучно! В итоге, как отмечал польский историк Б. Барановский, несмотря на то, что владиславовы преобразования представляли собой значительный шаг вперед в развитии военного дела Речи Посполитой, они не получили развития прежде всего из-за отсутствия поддержки со стороны шляхты и магнатерии. А ведь в случае, если бы они были доведены до конца, в Речи Посполитой не только бы завершился в целом 2-й этап военной революции, но были бы созданы предпосылки для перехода на ее третий, завершающий этап. Более того, польско-литовское государство получало реальный шанс возглавить процессы изменений в европейском военном деле, связанные с военной революцией.
Й. Брандт. «Богородица»
В самом деле, почему Москва проиграла Смоленскую войну? Конечно, здесь необходимо упомянуть и нераспорядительность командования как на стратегическом, так и оперативном уровне, и политические просчеты, и многое другое, но значительную роль сыграло тактическое превосходство поляков над русскими. Под Смоленском, на первый взгляд, встретились две схожих по организации и структуре армии. Однако же, как отмечал Р. Фрост, и в этом с ним трудно не согласиться, «…хотя применение западноевропейской тактики и усилило оборонительный потенциал московской пехоты, тем не менее, она не могла победить в войне. В Восточной Европе кавалерия все еще оставалась решающей силой. Пика и выстрел одни не могли произвести военной революции на Востоке…». И, развивая свою мысль далее, английский историк писал, что «…самой главной проблемой, с которой столкнулся Шеин (командующий русской армий под Смоленском — ), заключалась в относительной слабости его конницы. Как только прибыли поляки, его войска, занимавшие полевые фортификации, попали в ловушку. Владислав, маневрируя пехотой под прикрытием своей кавалерии, лишил Шеина преимущества в людях и технике. Шеин оказался не в силах помочь своим войскам, изолированным в разбросанных вокруг Смоленска укрепленных лагерях…».
В. Коссак. «Атака гусар»
На наш взгляд, одна из главных, если не самая главная причина поражения русских под Смоленском заключалась в том, что польско-литовская армия в ходе этой кампании выглядела более сбалансированной, нежели московская (выделено нами — ). И если в пехоте борьба шла на равных, то в коннице поляки, безусловно, превосходили русских. Примерно такая же ситуация сложилась и войне со шведами. Одним словом, Альтмаркское соглашение и Поляновский мир сыграли с поляками и литовцами злую шутку. Упокоившись на лаврах достигнутых побед, они не заметили, что мир вокруг изменился.
Й. Брандт. «Стычка со шведами»
Кроме политической, была и еще одна причина, тесно с ней связанная и которая оказала серьезнейшее воздействие на свертывание дальнейших преобразований в военной сфере. Выше уже неоднократно говорилось, что военная революция — дело весьма и весьма дорогостоящее, требующее значительных, если не огромных расходов, и, как следствие, сильной центральной власти, способной изыскать средства для покрытия этих расходов.
 |
|
Доспех крылатого гусара. XVII в. |
А расходы и в самом деле были большими. Война со шведами в 1626-1629 гг. обошлись коронной казне в 10426363 злотых, а смоленский поход Владислава IV в 6450 тыс. злотых. Недешево обошлись и приготовления Владислава к походу на Швецию по окончанию Смоленской войны. Размеры расходов можно представить, к примеру, из ставок оплаты солдат. Так, в 1648 г., раз в квартал гусар и аркебузир должен был получать 164 злотых, рядовой легкоконной хоругви — 124 злотых, гайдук — 120 злотых, а драгун — 132 злотых. В итоге именно нехватка денег определяла численность армии, а не отсутствие необходимого количества людей. Коронные владения не могли поддержать необходимый уровень военных расходов, а магнаты и шляхта отнюдь не горели желанием финансировать ненужные и бесполезные предприятия амбициозного короля. К тому же войны, в особенности на северном и северо-восточном направлениях, создавали препятствия польской внешней торговле, и в особенности сельскохозяйственными товарами — т.е. тому, на чем строилось экономическое процветание и богатство и магнатов, и шляхты. «Девизом доблестных сарматов уже тогда был мир и благополучие…» — с горечью и иронией были вынуждены констатировать польские историки. Польское рыцарство окончательно переродилось в шляхту, для которой доходы со своих имений были важнее, чем громкая военная слава.
Естественно, что в этих условиях проекты внутренних реформ, равно как и попытки активизировать внешнюю политику как средство подтолкнуть сейм к осуществлению реформ, вынашиваемые Владиславом и его сторонниками, не нашли поддержки. «Перед каждым сеймом поляки хлопотали о том, — писал отечественный историк Н.И. Костомаров, — чтобы их сейм не соглашался на увеличение войска, не хотели, чтобы им пришлось через то платить что-нибудь и, таким образом, умалять средства для своей роскошной жизни…». В результате начатая в начале 30-х гг. реформа вооруженных сил, которая должна была привести в итоге к завершению военной революции в Речи Посполитой, не получила поддержки сейма. Все вернулось на круги своя. Победоносная армия, разбившая русских и способная нанести поражение шведам, потерявшим своего великого короля-преобразователя, была распущена, а кварцяное войско снова сведено к минимуму. Сейм в 1637 г. установил, что коронное войско (литовская составляющая к этому времени относилась к коронной как 1 к 2) должно состоять из 1080 гусар, 920 казаков, 700 драгун и 300 пехотинцев-гайдуков на Украине, 600 драгун и 100 казаков несли гарнизонную службу в Кодаке — крепости, контролировавшей Запорожскую Сечь, еще 300 гайдуков стояли гарнизонами в Каменце-Подольском и Люблине и для присмотра за низовым козачеством выделялось еще 400 казаков и 400 драгун — итого 4800 коней и порций, т.е. реально в строю было около 4300 солдат и офицеров. Если добавить к ним примерно 2 тыс. литовского кварцяного войска и ~ 1 тыс. королевской гвардии, то получаем, что армия Речи Посполитой имела под знаменами около 7300 солдат. Для несения полицейской службы, отражения небольших татарских набегов этого было достаточно, а вот для большой войны, вне всякого сомнения, нет! Более того, сейму в 1643 г. показалось, что и этого количества будет слишком много, и кварцяное войско было подвергнуто очередному сокращению. Теперь коронная армия, размещенная на Украине, насчитывала 14 гусарских хоругвей (1051 конь), 22 казацких хоругвей (1110 коней), 2 валашских хоругви (110 коней), 2 регимента и 9 рот драгун (1315 порций), 2 хоругви польской пехоты (450 порций) — всего 4036 коней и порций, около 3600 солдат и офицеров. 950 порций насчитывали т.н. «wojska ordynackie», т.е. части, несшие охрану магнатских майоратов (ординации замойская, пинская и острожская), около 2000 литовские кварцяные части и королевская гвардия порядка 1400 солдат. Если добавить к этим силам еще и 6 тыс. реестровых козаков, то на бумаге получались внушительные силы — около 14 тыс. чел.
Польский рейтар и гусар
На первый взгляд, можно согласиться с мнением Й. Виммера, который писал, что «…в сумме армия Речи Посполитой накануне начала полувековых непрерывных войн в сравнение с размерами государства была немногочисленна…», но это только на первый взгляд. Для европейского государства, которое вело последнюю большую войну почти пятнадцать лет назад, содержание такой армии в мирное время было необычным. Армия, которую после окончания военных действий не распускают, в сер. XVII в. была новшеством, и немногие государства могли позволить себе иметь ее. Та же империя Габсбургов после завершения Тридцатилетней войны сохранила от роспуска 9 пехотных и 10 кавалерийских полков, что по численности ненамного превышало кварцяное и реестровое войско Речи Посполитой. Однако же никто не говорит о том, что имперская армия была слишком мала в сравнение с размерами Священной Римской империи. Дело было в другом, и Й. Виммер четко обозначил эту разницу: «Потенциальная возможность их (регулярных войск Речи Посполитой — ) увеличения была велика, но в рамках сложившейся к тому времени политической системы реализовать эту возможность было сложно — мобилизация значительных сил требовала времени и полного согласия правящего класса (выделено нами — )…».
Польские казаки. Рисунок XVII в.
Мы не случайно выделили именно эти слова. Проблема мобилизации была актуальна для всех. Даже в тех европейских странах, которые к тому времени и обладали постоянной армией, ее численность была слишком мала для ведения широкомасштабных активных действий. Однако относительно быстро отмобилизовать значительные силы было проще тому государству, где уже сложилась сильная центральная власть, тем более абсолютистской монархии, не нуждавшейся в согласии сословно-представительных органов, подобных сейму, на вербовку наемников и формирование новых пехотных и кавалерийских полков. В Речи Посполитой воли одного короля было недостаточно — нужно было убедить сейм в необходимости увеличения военных расходов. А вот с этим-то и как раз возникли проблемы. Магнатерия и шляхта, как отмечал Н.И. Костомаров, «…более всего боялись, чтобы войско не сделалось орудием усиления королевской власти и стеснения шляхетских прав…». В итоге завершение второго этапа военной революции в польско-литовском государстве оказалось заложником политических амбиций и противоречий внутри правящей верхушки. Она оказалась неспособной поддержать набранные темпы развития военного дела и сохранить захваченное на рубеже XVI/XVII вв. лидерство в этой сфере.
 |
|
Доспех панцерного |
Польские и литовские магнаты, используя в своих интересах «золотые шляхетские вольности», добились завершения «2-го издания» крепостного права, что при политическом бесправии городского сословия, в свою очередь, обусловило упадок ремесла и торговли и, при отсутствии у королевской власти иных источников финансовых поступлений, кроме как согласия шляхетского сейма, в котором главную роль играло аристократия, делало невозможным завершение военной революции. Свою негативную роль сыграли и начавшиеся в конце XVI в. в Речи Посполитой антиреформационные процессы и наступление католичества на права религиозных диссидентов — протестантов и православных. Усиление эксплуатации «подлого» городского и сельского населения вкупе с растущими притеснениями некатоликов подрывали мощь и единство Речи Посполитой, лишало польско-литовские власти поддержки украинского казачества, представлявшего серьезную военную силу.
Одним словом, крайне близорукая, преследовавшая узкосословные, корпоративные интересы политика верхушки польско-литовского общества не могла не привести к печальным последствиям. «…Ограничивая власть монарха, дворянство одновременно старалось свести к минимуму расходы на государственные нужды, препятствуя расширению аппарата и увеличению армии, чтобы сохранять в своих руках доходы от собственных имений. В перспективе такая политика вела к ослаблению государства, его неспособности противостоять формирующимся по соседству абсолютистским монархиям…» — отмечал Б.Н. Флоря.
До поры до времени томившиеся под фундаментом шляхетской республики разрушительные силы дремали, ожидая удобного случая для того, чтобы вырваться наружу и начать свою работу. Утвержденные сеймом штаты кварцяного войска 1643 г. просуществовали без существенных изменений до 1648 г., когда на Украине вспыхнул очередной казацкий мятеж, положивший начало серии событий, поставивших Речь Посполитую на грань распада и гибели. Восстание под началом Б. Хмельницкого на Украине повергло польско-литовское государство в глубочайший кризис, чем не преминули воспользоваться ее соседи — татары, турки, русские и шведы.
Стычка шведских рейтар и татар
В истории польского оружия страница, описывающая события 1648 г., — одна из наиболее мрачных и трагичных. Восставшие казаки под началом Богдана Хмельницкого, поддержанного крымским ханом, нанесли подряд три жестоких поражения коронной армии — при Желтых Водах, Корсуни и Пилявцах. Эти поражения, по словам польских историков, «…продемонстрировали… отсутствие хороших полководцев, слабость армии (коронной — ) и несостоятельность шляхетского ополчения — «посполитого рушения» (выделено нами — . Последний оплот обороны шляхетской республики оказался неспособен выполнить свою роль!)…». Дальнейший ход событий показал всю слабость политической системы Речи Посполитой, неспособной быстро отреагировать на внезапно возникшую опасность и принять необходимые контрмеры. Спасение страны потребовало колоссальных усилий, но сейм и здесь не смог подняться над узкосословными интересами. Продолжая и дальше политику ограничения сферы влияния королевской власти, в разгар войны он затеял реформу системы содержания армии. Формально эта реформа должна была способствовать созданию более мощной регулярной армии, но на деле еще более ухудшила ситуацию, поставив оборону страны, не говоря уже о территориальной экспансии, в полную зависимость от доброй воли сейма, согласия всех послов.
Й. Брандт. «Встреча со степью»
Суть новой реформы заключалась в том, что на смену кварцяному войску, источник содержания которого был четко определен и в известной степени был независим от воли сейма, пришло т.н. «компутовое» войско (wojsko komputowe). Штат-«компут» (т.е. количество коней и порций и, соответственно, необходимые финансовые средства) этого войска определялся сеймом, причем раздельно для короны и Литвы. Коронная всегда составляла основу армии Речи Посполитой, превосходя численность литовского «компута» в 1,5 — 2,5 раза. Так, в 1655 г. штаты коронной армии составляли 18,3 тыс. коней и порций, тогда как Литве было выделено 12 тыс., а в 1683 г., когда Ян Собесский собирался в поход на помощь осажденной Вене, сейм выделил средства на содержание 36-тыс. армии в короне и 12-тыс. в Литве. Динамика изменения штатов коронной и литовской армий отражена в следующей диаграмме:
При анализе данных этой диаграммы нетрудно заметить, что характерного, присущего западноевропейским армиям постоянного прироста численности здесь мы не наблюдаем. Во время войны Речь Посполитая еще могла выставить значительные военные контингенты — как, например, в 1659 г., когда коронный и литовский компоненты вкупе с лановой пехотой включали в себя ~ 60 тыс. ставок, в строю примерно 54 тыс. чел. пехоты и конницы. Однако такое напряжение, требовавшее огромных расходов на содержание такой армии, оказалось непосильным для шляхетской республики. В периоды активных военных действий военный бюджет короны вырастал до 4,5 — 5,5 млн. злотых (в 1659 г. — даже до 6,8 млн. злотых), что составляло до 90 % всего государственного бюджета. Еще 2,5 млн. злотых уходило на содержание литовского войска. К концу же XVII в. из-за инфляции и девальвации злотого размеры военных расходов еще более выросли — при штате в 50 тыс. коней и порций (~ 45 тыс. солдат и офицеров) они легко достигали 11,5-12 млн. злотых. Как говорили римляне, на которых так любили ссылаться польско-литовские писатели и публицисты, «pecunia nervus belli» (деньги — нерв войны), и именно этот нерв оказался у Речи Посполитой слабее, чем у ее соседей. Для сравнения можно привести данные о государственном бюджете Швеции, страны, намного более бедной и скудной, но, однако, сумевшей резко увеличить свои доходы и направить большую их часть на содержание постоянно растущей регулярной армии. В 1613 г. ее доходы составили 0,6 млн. талеров, в 1620 г. — 1,2 млн. талеров, 1630 г. — 2 млн. талеров и в 1632 г. — 3,189 млн. талеров, что в пересчете на польские злотые составляло соответственно 1,8; 3,6; 6 и 9,567 млн. злотых. Если предположить, что шведская корона также будет направлять на содержание армии до 90 % своих доходов и при стоимости содержания 12 тыс. воинского контингента в 73 тыс. рейхсталеров в месяц, то получается, что уже в начале 30-х гг. XVII в. Швеция могла выставить до 100 тыс. и даже более солдат и офицеров, т.е. вдвое больше, чем могла позволить себе Речь Посполитая! Так оно и произошло на самом деле — армия Густава-Адольфа в 1628 г. составляла 50 тыс. солдат и офицеров, в 1630 г. 70 тыс., а в 1632 г. — уже 147 тыс.
 |
 |
|
Й. Брандт. «Панцерный товарищ» |
Й. Брандт. «Гусар» |
Для Речи Посполитой с ее постоянно слабеющей центральной властью поддерживать такие темпы гонки вооружений оказалось непосильной ношей, и данные диаграммы 1 это наглядно подтверждают. Вопреки тому, что общей тенденцией развития военного дела с конца XVI в. была его стремительная профессионализация и постепенный, явочным порядком, переход к регулярным армиям, численность которых, как было показано выше, возрастала по мере приближения к концу столетия, польско-литовское государство не смогло сохранить набранные ранее темпы. Угроза войны и в особенности вторжения неприятеля вынуждала сейм, скрепя зубы, выделять деньги на развертывание полевой армии. Однако, как только угроза спадала, армия большей частью распускалась до очередной тревоги, а потом все повторялось снова и снова. В итоге, как отмечал Й. Виммер, до самого конца XVIII в. уровень военного напряжения середины 1659 г. польско-литовскому государству не удалось не то что превзойти, но даже вплотную приблизиться к нему. И даже в 1702 г., когда Северная война была в самом разгаре, армия Речи Посполитой имела в строю около 18,7 тыс. солдат и офицеров — даже Пруссия, бывшая еще не так давно вассалом Польши, держала под знаменами 29,5 тыс. солдат и офицеров. А ведь ресурсы Пруссии и Речи Посполитой были несопоставимы! Т.о., один из главных признаков военной революции, медленный, но неуклонный рост численности армии, которая окончательно превратилась в регулярную и постоянную, в польско-литовском государстве во 2-й половине XVII — начале XVIII вв., в отличие от предыдущего периода, уже не прослеживается. Кстати говоря, практика экономии, неуклонно проводившаяся в жизнь сеймом, препятствовала и завершению процесса превращения польско-литовской армии в настоящую постоянную, регулярную армию. О каком регулярном обучении, сколачивании частей, обучении солдат и офицеров слаженным совместным действиям можно говорить, когда с началом очередной кампании скадрированные роты и хоругви пополняются пусть и опытными профессиональными солдатами-наемниками, но не сработавшимися с ветеранами!
Й. Брандт. «Атака кавалерии»
То же самое можно сказать и о структуре армии. Выше мы уже отмечали, что изменение соотношения кавалерии и пехоты в пользу последней являлось еще одним признаком военной революции. Конечно, в зависимости от условий ТВД и традиций развития военного дела эта разница в разных странах могла различаться, однако в целом закономерность соблюдалась, и значение кавалерии на фоне усиления позиций пехоты и артиллерии постепенно падало. И если вернуться несколько назад, то нетрудно заметить, что с 70-х гг. XVI в. и по начало 30-х гг. XVII в. значение пехоты в армии Речи Посполитой медленно, но неуклонно возрастало, причем росла и боеспособность пехоты, ее самостоятельность на поле боя. Однако и эта тенденция с переходом от прежней модели комплектования армии к новой, «компутовой», постепенно сошла на нет. Об этом наглядно свидетельствует следующая диаграмма:
Если же принять во внимание драгун, которые представляли собой «ездящую» пехоту, то соотношение кавалерии и пехоты в польско-литовской армии примет несколько более классический вид (см. диаграмму 3), хотя все равно будет достаточно далеко от западноевропейских стандартов. Так, в том же 1655 г. шведский король Карл Х в составе своей армии имел 2% драгун, 67 % пехоты и 29,6 % кавалерии, а в 1702 г. во французской армии кавалерии было 16 %, пехоты 84 %, в имперской армии соответственно 31,9 % и 68,1, а в прусской — 17,9 % и 82,1 %.
Диаграмма 3
Т.о., со времени учреждения компутовой армии соотношение пехоты к коннице, достигнутое при Владиславе IV в годы его реформ, так и не было повторено. Более того, мы можем наблюдать в известной степени откат назад, на полтораста лет, во времена гетмана Я. Тарновского, и трудно не связать этот откат с теми переменами, вернее, с их отсутствием, в политических и социальных институтах Речи Посполитой после знаменитого «Потопа» 50-х гг. XVII в.
Гусар
Касаясь соотношения родов войск в польско-литовской армии той эпохи, необходимо отметить и незначительность роли полевой артиллерии в течение 2-й половины XVII в. Она так и осталась крайне малочисленной и слабой. И если под Хотином в 1621 г. польско-литовская армия имела на ~ 60 тыс. солдат и казаков 51 пушку, т.е. в среднем на 1 тыс. чел. 0,85 орудий, то к концу века, в 1683 г., под Веной, Ян Собесский на почти 27 тыс. солдат имел всего 28 орудий — т.е. на 1 тыс. чел. 1,1 орудие. Прирост минимальный! И это при том, что его союзники, имперцы, располагали в сумме 48 тыс. солдат и офицеров при 112 орудиях — 2,3 орудия на 1 тыс. чел. Выше мы уже приводили мнение К. фон Клаузевица, отмечавшего значение артиллерии как наиболее могущественного средства истребления неприятельских войск. Наполеон, также высоко ценивший артиллерию, полагал, что идеальная армия должна иметь не меньше, чем 1,5 орудия на 1 тыс. чел. Т.о., даже до минимальной нормы польско-литовские армии 2-й половины XVII в. не дотягивали, представляя собой оружие, «заточенное» в большей степени для ведения «малой» войны. Кавалерия, способная быстро и бурно атаковать, нападать на отдельные отряды неприятеля, мало годилась не только для ведения осадной войны, но даже и для генерального сражения — в одиночку, без серьезной поддержки пехоты и в особенности артиллерии, ей было сложно справиться с неприятельской пехотой. Тактика, в основе которой лежало предпочтение удару перед огневой мощью, в условиях господства линейной тактики была уже устаревшей и неэффективной. И чем совершеннее становилось огнестрельное оружие, как пушки, так и мушкеты, тем меньше шансов было у польских гусар и «панцерных» (так стали называться после начала козацкого мятежа на Украине бывшие коронные казацкие хоругви) врубиться в строй неприятельской пехоты. Первые же сражения Северной войны, и в особенности Клишов (июль 1702 г.), наглядно продемонстрировали это.
Й. Брандт. «Сражение под Веной»
Подводя общий итог всему вышесказанному, становится понятно, почему крушение военного могущества Речи Посполитой произошло в исторически очень короткие сроки, буквально при жизни одного поколения. Блеснув под Веной в 1683 г., уже в 1686 г. поляки были наголову разбиты турками в Молдавии, а Северная война окончательно поставила крест на репутации армии Речи Посполитой. Х.-Г. Манштейн, адъютант русского фельдмаршала Б.Х. Миниха, вспоминая о событиях начала 30-х гг. XVIII в., когда русские войска вступили в Польшу с тем, чтобы оказать поддержку избранному на престол Речи Посполитой саксонскому курфюрсту Августу III, писал: «Ни разу в этой войне 300 человек русских не сворачивали ни шага с дороги, чтоб избегнуть встречи с 3000 поляков; они побивали их каждый раз…».
 |
|
Гусарский доспех. XVII в. |
Кризис середины XVII в. подорвал основы шляхетской республики. Хотя Польско-литовское государство сумело выбраться из него с относительно минимальными, на первый взгляд, территориальными потерями, пик могущества Речи Посполитой был уже позади. Остаток XVII в. польско-литовское государство, можно сказать, доживало, пользуясь тем запасом прочности, который был заложен прежде. Однако к началу XVIII в. он оказался в значительной степени исчерпан. Северная война показала, насколько ослабело прежде могущественное государство. В последующие десятилетия XVIII в. могущественные соседи дряхлеющей буквально на глазах Речи Посполитой бдительно следили за тем, чтобы в ней не победили силы, способные изменить неблагоприятный для польско-литовской государственности ход событий. Три раздела Речи Посполитой в 1772, 1793 и 1795 гг. положили конец ее существованию. И, пожалуй, можно согласиться с мнением польских историков, что «…причины того, что Польша не стала великой державой и что для экспансии не хватало материальных средств, надо искать во внутриполитических факторах. Внешнеполитическая слабость Речи Посполитой проистекала напрямую из отсутствия сильной королевской власти, но определялась несовершенством политической системы, которая создавала условия как для самоуспокоенности и беззаботной жизни, так и для проявления частных интересов в неслыханных масштабах. Эти чрезмерные амбиции знати, не находя институционного воплощения, блокировали завершение реформ государственного устройства и казны…».
В самом деле, те самые принципы политической организации Речи Посполитой, которыми так гордилась шляхта, сыграли и с ней, и с ее государством злую шутку. В условиях, когда вокруг польско-литовского государства, где господствовала «свободная элекция», liberum veto, где король «правил, но не управлял» (rex regnat, sed non gubernat), где доходы короны были слишком незначительны, чтобы можно было сформировать аппарат управления, зависимый от короля, но не от сейма и сеймиков, где так и не удалось преодолеть политическую децентрализацию власти, уже к середине XVII в. практически сформировались государства с сильной центральной властью, располагавшие и необходимой властью, и ресурсами, и возможностью их мобилизации для решения насущных политических проблем, у Речи Посполитой не было шансов на выживание. Отсутствие сильной постоянной армии, оснащенной и обученной по последнему слову тогдашнего военного дела предопределяло переход Речи Посполитой из государств-субъектов международных отношений в объект притязаний более сильных и удачливых соседей, сумевших завершить в приемлемые сроки военную революцию.
Представляется, что свой шанс польско-литовская правящая верхушка упустила в конце XV — 1-й половине XVI в. В какой-то степени поражение Тевтонского ордена в Тринадцатилетней войне стало роковым для Польши. В польско-литовском союзе Польша была ведущим, а Литва — ведомым, и польские порядки определяли вектор развития основных структур и институтов польско-литовского сообщества в целом. Однако, к несчастью для Речи Посполитой, в тот момент, когда политическое и социально-экономическое устройство Польского королевства еще не завершило своего формирования, когда оно еще было гибким, пластичным и могло быть скорректировано, Польша, польское общество не имело перед собой достаточно мощного «Вызова» (выражаясь языком А. Тойнби), который потребовал бы надлежащего ответа и соответствующего изменения направления развития политических и социально-экономических структур. От московской экспансии Польша оказалась прикрытой Литвой, которая до поры до времени худо-бедно, но противостояла наступлению Рюриковичей. Османская угроза также не была для Польши первостепенной — с ней вели борьбу Габсбурги и венгры, надежно прикрывая южные границы Польши. Набеги татар, конечно, наносили большой ущерб, но они, в отличие от России XV — XVI в., практически не касались сердца Польского государства, опустошая главным образом его окраины. Той небольшой наемной армии, на содержание которой выдавал деньги сейм, и частных магнатских армий хватало, чтобы вести «малую» войну с татарами. Орден же, ранее представлявший серьезную угрозу Польше и успешно развивавший экспансию не только на востоке, против Литвы, но и против самой Польши, после серии серьезнейших неудач в 1-й половине XV в. уже не был тем могущественным государством, в борьбе с которым польская корона могла обуздать своевольство знати и шляхты. Благоприятная экономическая конъюнктура и возможность осуществления внутренней колонизации способствовали постепенному превращению воинственного «рыцарства» в относительно мирную «шляхту», все более или более углублявшуюся в хозяйственные проблемы и более заинтересованную вопросами эксплуатации своих имений и получением от них доходов, нежели военными походами, а также росту партикуляризма в шляхетской среде. В итоге, как отмечают польские историки, «…в Речи Посполитой не уделялось большого внимания внешней политике. Она не отличалась продуманностью, сочетая не связанные между собою, часто противоречившие друг другу интересы монарха и шляхты, отдельных родов знати, Короны и Литвы…».
В итоге политика Ягеллонов и их преемников, королей династии Ваза, направленная на превращение Польши в доминирующее в Центральной, Юго-Восточной и Восточной Европе государство, не была в должной степени поддержана польским обществом, которое не видело острой необходимости в создании империи. Естественно, что в этих условиях вести речь о создании сильной постоянной армии не имело смысла — необходимыми ресурсами для ее создания корона не располагала. Когда же благоприятная внешнеполитическая ситуация конца XV — 1-й половины XVI в. стала достоянием прошлого, когда четко обозначилась угроза как с Востока, со стороны Москвы, так и с Юга — со стороны Турции и Крыма (теперь, когда шляхта начала осваивать украинские земли, татарские набеги стали непосредственно затрагивать ее интересы), когда обострилась борьба за Ливонию и возник острый конфликт со Швецией — было уже поздно что-либо менять. Военные реформы Стефана Батория способствовали победе Речи Посполитой в Ливонской войне, на время остановили шведскую экспансию в Прибалтике, вкупе с внутренним кризисом в России обеспечили возвращение Смоленска и прилегающих к нему земель, а также привели к определенным успехам в борьбе с турецко-татарской угрозой. Однако создается впечатление, что для блага Речи Посполитой лучше бы этих побед не было. «При взгляде на восток любой застенковый шляхтич пренебрежительно опускал кончики губ — после побед над шведами и татарами Москву уже ни во что не ставили…», — писал отечественный историк И.Л. Андреев, касаясь образа одного из наиболее опасных противников Речи Посполитой в шляхетском сознании.
Чем же еще можно было объяснить эти успехи, как не идеальностью сложившегося к тому времени политического устройства Речи Посполитой? И нужны ли были в таком случае реформы, если социальный и политический порядок признавался идеальным? Мы уже приводили в начале этой главы цитату из работы современных польских историков об утвердившейся в шляхетском сознании вере в совершенство своего государства и своем превосходстве над окружающими. Теперь продолжим эту незавершенную мысль: «В XVI столетии и позднее шляхта не испытывала комплекса собственной неполноценности при сравнении себя с Европой (и что уж там говорить о Московии, Крыме и Османской империи — ). Наоборот, свободно заимствуя европейские достижения, она все сильнее подчеркивала свое превосходство. Главным аргументом в пользу этого убеждения была именно свобода, которая систематически ограничивалась в монархиях, где существовала абсолютистская форма правления…». Когда же во 2-й половине XVII в. ситуация и внутри самой Речи Посполитой обострилась до предела, и вокруг нее стала неблагоприятной, перемены стали практически невозможны — корона была слишком слаба, чтобы их осуществить, а знать и шляхта или не могла, или не хотела перемен. Одной из черт шляхетской культуры, отмечали авторы «Истории Польши», стала ее «местечковость» — «…шляхтич жил в деревне, чувствовал себя связанным с землей и местным сообществом, а потому в делах более широкого масштаба выступал выразителем этого местного интереса. Со временем, когда достаток и чувство безопасности укрепили его привязанность к деревне, общественная деятельность стала ограничиваться сеймиками и другими локальными собраниями… И в рамках этого несколько идиллического, ассоциировавшегося с Аркадией понимания свободы зародилось и крепло убеждение в совершенстве и некой исключительности сложившихся институтов, а это способствовало, в свою очередь, формированию консервативных, охранительных взглядов шляхты (выделено нами — )…». И не случайно в 1669 г., после бурных событий конца 40-х — 60-х гг. XVII в., сеймовая конституция провозгласила принцип отрицания всяких новшеств, которые были, по мнению делегатов сейма, чреваты большими потрясениями и угрозой для шляхетских вольностей и свобод как залога самого существования Речи Посполитой. Общественно-политические и экономическую структуры и институты польско-литовского государства закостенели, утратили прежнюю гибкость и способность реагировать на вызов времени. «Свобода», «вольность», которыми так гордилась польско-литовская шляхта и которыми умело пользовалась магнатерия, стремясь сохранить свое господство в политической и экономической жизни Речи Посполитой, как это ни печально, стали одними из важнейших причин гибели шляхетской республики.
Ян Матейко. Король Ян Казимир
С.М. Соловьев, характеризуя особенности политического устройства Речи Посполитой на закате ее существования как самостоятельного, суверенного государства, писал, что «…крайность свободы или своеволия, крайнее развитие личности, дошедши до неумения подчиняться ничему, установило обычай, вынесенный из первоначальных обществ, обычай единогласного решения дел (liberum veto). Liberum veto поражало бездействием власть законодательную; крайняя слабость исполнительной власти порождала страшный внутренний беспорядок (выделено нами — )…». Все более и более клонившаяся к анархии, Речь Посполитая не могла на равных соперничать с соседствующими государствами, где постепенно утверждался абсолютизм с присущим ему ограничением сословных прав в пользу центральной власти, где складывался правильный, регулярный полицейско-бюрократический аппарат, обеспечивавший более или менее четкое функционирование всего государственного организма в целом и его отдельных отраслей в частности. Свобода и вольность граничившие с анархией, оказались несовместимы с требованиями завершения военной революции!
В итоге среди прочих необходимых преобразований не была завершена и военная революция, требовавшая от знати и шляхты отказа от прежней вольной и свободной жизни, на что она оказалась неспособной. Общий итог хорошо известен — в конце XVIII в., когда были, наконец, осознана необходимость перемен и сделаны первые попытки отказаться от пресловутых шляхетских вольностей, угрожавших существованию самого польско-литовского государства, было уже поздно. Могущественные соседи не допустили осуществления реформ, в том числе и военных, и положили конец существованию Речи Посполитой. Анализ особенностей реализации основных положений военной революции в Речи Посполитой позволяет согласиться с мнением Р. Фроста, который указывал, что ее успешное осуществление определялось прежде всего не овладением передовыми военными технологиями, а переменами в культуре и, добавим от себя, менталитете, мироощущении общества (или, по крайней мере, той его части, которая оказывала определяющее воздействие на формирование внешней и внутренней политики конкретного государства). И хотя эти слова были произнесены английским историком в адрес допетровской России, тем не менее, они в полной мере могут быть отнесены и к Речи Посполитой XVI-XVII вв. Не сумев измениться внутренне, Речь Посполитая не смогла измениться и внешне. И этот консерватизм, пропитавший все основные институты польско-литовского общества, в конечном итоге привел шляхетскую республику к гибели. «Архаичная Польша…, раздираемая религиозными сварами, — писал П. Шоню, — даже в период своего золотого века представляла собой всего лишь неустойчивую федерацию крупных доменов. И перед лицом суровой реальности окружающих ее истинных государств она была обречена исчезнуть в череде разделов 1772, 1793 и 1795 годов». И не последнюю роль в трагическом Finis Poloniae сыграла незавершенность процессов, связанных с завершением военной революции.
