«Смутное время» до основания потрясло Российское государство и общество. Те социальные, хозяйственные, государственные институты и структуры, сложившиеся в предыдущий период, внезапно продемонстрировали свою непригодность в изменившихся условиях. Особенно ярко это проявилось на примере вооруженных сил, которые оказались неспособны выполнить главную задачу — обеспечить сохранение независимости страны, не говоря уже о расширении ее границ. Созданная ранее военная машина оказалась недостаточно эффективной. Перед московскими властями во весь рост встал вопрос о необходимости ее совершенствования. И, наблюдая за развитием русского военного дела XVII в., нетрудно заметить, что, начиная с самого начала столетия, преобразования в военной сфере шли одни за другими, прерываясь на время из-за внутренних проблем, прежде всего экономического и финансового характера. При этом изменился их характер. На смену прежнему неспешному, постепенному «вживлению» в старую военную организацию технических и иных новинок был запущен в действие механизм постепенной, «ползучей» «вестернизации» вооруженных сил Российского государства. В итоге уже во 2-й половине столетия рядом со старой русской армией возникла новая, европейская. С одной стороны, мы видим, как в поход выступает поместная конница, казаки и стрельцы, а с другой, рядом с ними идут полки солдатские, рейтарские, драгунские, гусарские, копейные, вооруженные, обученные и снаряженные по образцу и подобию европейских солдат того времени — с мушкетами, пиками, в кирасах и шлемах. Только длинное русское платье и бороды солдат, рейтар, драгун, гусар и копейщиков выдавали в них таких же православных, как и те, что шли в поход «на русский лад». Можно с уверенностью утверждать, что на протяжении всего XVII столетия традиции и новации в русском военном деле как никогда тесно переплетались.
 |
|
|
Итак, когда и кем была начата в XVII веке эта «ползучая» «вестернизация»? Можно предположить, что начало военных преобразований в России «бунташного века» было связано с деятельностью Лжедмитрия I. Он находился под сильным впечатлением от европейской культуры, с которой имел возможность ознакомиться во время пребывания в Речи Посполитой. Заняв московский трон, самозванец неоднократно «…укорял бояр и князей за их невежество, необразованность и нежелание учиться новому…». Под новым он понимал, очевидно, и те перемены, которые произошли в военном деле в Европе в XVI в. Для него это имело тем большее значение, что, как отмечал Р.Г. Скрынников, Лжедмитрий, «…заняв трон, объявил себя непобедимым императором и дал понять соседям, что намерен превратить Россию в военную империю…». Это же превращение было невозможно без большой войны и больших побед над неприятелями, в первую очередь турками и татарами.
Иностранные очевидцы отмечали, что вскоре после своего восшествия на трон Лжедмитрий начал готовиться к большой войне с Крымом и Турцией, предполагая направить главный удар русской армии и ее союзников, донских казаков, на Азов. Главной базой собиравшейся армии должен был стать Елец, где создавались большие запасы провианта, фуража и военного снаряжения. В преддверии войны самозванец приказал отлить большое количество новых артиллерийских орудий, а также регулярно проводил артиллерийские учения. Учитывая интерес Лжедмитрия к артиллерийскому делу, и, исходя из структуры знаменитого «Устава ратных, пушечных и других дел, касающихся до воинской науки», составленного дьяком Онисимом Михайловым сыном Радишевским, можно согласиться с мнением В.Д. Назарова, отметившим связь между началом работы над этим «Уставом» и мероприятиями Лжедмитрия.
Можно предположить, что в основу предполагаемой военной реформы самозванец мог положить польско-литовский опыт, хотя имеющиеся свидетельства не позволяют с уверенностью утверждать это. Одно ясно несомненно — Лжедмитрий стремился увеличить огневую мощь русского войска и его способность противостоять коннице степняков. Однако довести начатое дело до конца ему не удалось. Его правление оказалось слишком коротким, чтобы намерения смогли из планов стать реальностью. Однако сама идея преобразований в военной сфере не умерла, и в правление Василия Шуйского, сменившего на московском престоле Лжедмитрия, она обрела материальные очертания.
 |
|
|
Воцарение Василия Шуйского не способствовало прекращению смуты в России. Новый царь, «выкликнутый» боярами, явно не пользовался всенародной популярностью, особенно на юге страны. Мятежи и бунты множились день ото дня. Особенно тяжелым стало положение Шуйского после появления Лжедмитрия II. «Тушинский вор«, разбив свой лагерь под самой Москвой, создал свой, параллельный московскому, аппарат власти и попытался управлять Россией в обход Василия Шуйского, опираясь на свою армию, ядро которой составляли опытные в военном деле польские, литовские, венгерские и немецкие наемники. В этих условиях Шуйский был вынужден прибегнуть как к традиционным способам пополнения армия, объявив сбор даточных людей с «земли», так и обратившись к иностранной военной помощи — шведскому королю Карлу IX, потерпевшему серию сокрушительных поражений от польско-литовских войск в Ливонии.
Для ведения переговоров со шведами и сбора войска в Новгород был отправлен племянник царя князь М.В. Скопин-Шуйский. Переговоры прошли достаточно успешно. Уже в ноябре 1608 г. было заключено предварительное соглашение о посылке в Россию шведского экспедиционного корпуса численностью 5 тыс. солдат и офицеров и неопределенного количества наемников в обмен за уступку г. Корелы с уездом и отказа России от претензий на Ливонию. В Россию наемники под началом шведского генерал-лейтенанта Я. П. де ла Гарди начали прибывать в марте 1609 г. Состав его армии был разношерстным — по сообщениям русских источников, в него входили, кроме природных шведов и финнов, наемники едва ли не со всех стран Европы, в массе своей ветераны испано-голландской войны.
 |
|
|
Первые же столкновения солдат де ла Гарди с войсками Лжедмитрия II показали перспективность заимствования европейской тактики. Польская конница легко опрокидывала и русскую, и «немецкую» наемную конницу, однако «немецкая» пехота, ощетинившись пиками, успешно отражала натиск противника. К тому же, судя по всему, знакомство с элементами новой европейской тактикой получили и некоторые отряды русских ратных людей.
Познакомившись поближе с основными принципами голландской военной школы, М.В. Скопин-Шуйский не мог не оценить их перспективности и полезности в русских условиях. В самом деле, сильной стороной польско-литовской армии был ее именно неудержимый натиск. Недостаточно обученные, плохо дисциплинированные и сколоченные сотни даточных людей были неспособны выдержать атаку неприятельской конницы. Сложно было противостоять польско-литовским гусарским хоругвям и стрельцам, хотя они и отличались в лучшую сторону от даточных людей своей боеспособностью и воинскими навыками.
Вместе с тем Скопину-Шуйскому были хорошо известны и сильные стороны русского войска — его неприхотливость, непритязательность, умение подчиняться и способность выносить все тяготы войны. Ставка на пехоту, оснащенную огнестрельным оружием и длинными пиками, и на широкое использование полевой фортификации как нельзя больше соответствовали тому опыту, который мог приобрести во время своих походов Скопин-Шуйский. Обученная по новому русская пехота могла рассчитывать на успех в боях с отрядами на службе самозванца. Не последнюю роль сыграли также и соображения временного и экономического характера — хорошего пехотинца можно было подготовить значительно быстрее и дешевле, чем всадника. Опираясь на помощь иностранных военных инструкторов, прежде всего опытного ветерана Христиера Зомме, Скопин-Шуйский приступил к обучению прибывающих с северорусских земель ратных людей премудростям голландской тактики. Воспользовавшись советами Зомме и де ла Гарди и привычкой русских ратных людей к лопате, кирке и топору, Скопин-Шуйский применил стандартный для голландской военной школы прием. Он стал стеснять неприятеля системой полевых укреплений-острожков, располагая их на дорогах и перекрывая пути доступа в лагерь неприятеля помощи и припасов. Новая тактика была опробована прежде всего на войске Сапеги, которое продолжало осаждать Троице-Сергиев монастырь.
 |
|
|
Перемена в тактике русских была сразу отмечена поляками. Однако, судя по всему, поначалу польские военачальники не придали этому большого значения, а когда догадались об истинном смысле действий русского войска, было уже слишком поздно. Поляки, делая ставку на полевое сражение, оказались не готовы действовать в условиях, которые им навязал Скопин-Шуйский. Действуя не торопясь, основательно, князь медленно, шаг за шагом оттеснял противника. Умело применяя голландский военный опыт к российским условиям, М.В. Скопин-Шуйский сумел сделать то, чего не смогли до этого сделать другие воеводы Василия Шуйского, посылаемые им против войска самозванца — разбить войско Лжедмитрия II и снять блокаду с Москвы. И хотя вскоре после снятия блокады с Москвы юный князь умер, тем не менее накопленный им опыт использования голландской военной системы в русских условиях не пропал даром. В сражении под Клушином брат Василия Шуйского, князь Дмитрий Шуйский, поставленный командовать русской армией, поначалу не без успеха использовал элементы новой тактики — и строительство полевых укреплений, и использование пехотой длинных пик. Хотя само сражение под Клушино и было проиграно русскими, тем не менее они не могли не обратить внимания на то, что наемная пехота сумела одна, не прикрытая ни с флангов, ни с тыла, продержаться на поле боя несколько часов. Острожки и окопы широко использовались русскими стрелками в ходе боев 1-го и 2-го ополчения в Москве. В апреле 1611 г. ярославцы, готовясь принять участие в походе 1-го ополчения, в своей отписке сообщали, что они «…наряду изготовили со всеми пушечными запасы пять пищалей полковых и пять волконей скорострелных, да пешим на долгие торчи сделали две тысячи копей железных (выделено нами — ), а иные делают, потому, что преж сего в полкех от того конным была защита…». Об использовании ратниками 1-го ополчения длинных копий «немецкого образца» говорят и польские источники.
 |
|
|
Одним словом, вряд ли стоит следовать за А.В. Черновым в его негативной оценке результатов сотрудничества русских воевод с де ла Гарди и его людьми. Положительный опыт был, и русские не без успеха на протяжении, по меньшей мере, двух-трех лет пытались использовать основные принципы голландской военной школы. Почему же эта реформа не получила своего дальнейшего продолжения? На наш взгляд, неудаче попытки перенимания западноевропейского опыта в начале XVII в. способствовали невозможность экономически обеспечить дальнейшее осуществление реформы в разоренной многолетней смутой России и консервативная политика правительства Михаила Федоровича, нацеленная на восстановление традиционных, привычных форм жизни как общества, так и государства. Столкновение с европейцами и более близкое знакомство с ними усилило ксенофобские настроения в русском обществе, нежелание сотрудничать с ними, в том числе и в военной области. Кроме того, голландская школа была еще несовершенна и могла дать решающего преимущества (! — выделено нами — ) над прежней.
В общем, как отмечал одни из первых исследователей истории русской армии в 1-й половине XVII в. И.Л. Беляев, правительство Михаила Федоровича «…не стало изменять главных и коренных положений и условий тогдашнего войска; но оставило ему прежний основной состав…». Однако при всем при том опыт реформы не был забыт. Когда правительство Михаила Федоровича стало готовиться к Смоленской войне, оно решило снова обратиться к иностранному военному опыту.
Однако вплоть до самого конца 20-х гг. Москва продолжала следовать старой линии в строительстве вооруженных сил, хотя в ней произошли определенные изменения в сравнении с досмутным временем. Эти изменения коснулись как численности, так и структуры и соотношения родов войск. Согласно росписям Разрядного приказа от 1630 г. войско московского царя насчитывало 92555 человек и примерно 10 тыс. боевых холопов и слуг, которые распределялась следующим образом: дворяне и дети боярские — 27433 человека, 28130 стрельцов, 11192 казака, 4316 пушкарей, служилых иноземцев и черкас, т.е. украинцев на русской службе — 2783 человека, 10208 служилых татар, чувашей, мордвы и прочих служилых инородцев — 8493 человека.
Конница продолжала оставаться главным родом войск в русской полевой армии, хотя численность ее ядра, поместной конницы, сильно сократилась — против прежних 60-75 тыс. всадников (вместе со слугами) их осталось менее 40 тыс. В целом традиционными оставались ее вооружение и тактика. От выступающих в поход помещиков по-прежнему требовали являться «конно, людно и оружно», в «доспесе». Так, в царской грамоте о сборе служилых людей, направленной 6 ноября 1637 г. владимирскому воеводе Д.Г. Сабурову, говорилось: «И как к тебе ся наша грамота придет, и ты б столникам и стряпчим, и дворяном, и детем боярским, Володимерцом и розных городов, и иноземцом, за которыми поместья и вотчины в Володимере, и недоросли, которые в нашу службу поспели, сказал, чтоб они на нашу службу к весне однолично были готовы, лошади кормили и запасы свои несли, а были б на нашей службе в полку в сбруях: в бехтерцах, в панцырях и в шеломах, и в шапках мисюрках (выделено нами — )…».
Русский воевода. Оружейная палата. Московский Кремль
Особенно сильна традиция была на южной и юго-восточной границе, где служилым людям в основном приходилось иметь дело с татарами. Десятни Старорязанского стана и соседних с ним станов середины столетия показывают, что с огнестрельным оружием выезжали 38 % служилых людей, дворян и детей боярских, тогда как остальные 62 % вооружались саадаками и саблями. И все так же, как во времена отцов и дедов, московская рать делилась на полки и бросалась в атаку «нестройным» образом (хотя степень этой «нестройности» преувеличивать вовсе не стоит. — ). В разрядных росписях по-прежнему считалось пять полков — Большой, Правой, Левой руки, Передовой и Сторожевой, а в случае, если в походе участвовал государь, то к ним присоединялись еще Ертаул и Государев полк.
Вместе с тем новое медленно пробивало себе дорогу, и уже можно было наблюдать некоторые изменения в сравнение с предыдущим периодом. Роль огнестрельного оружия, которое стало более совершенным, нежели ранее, выросла. Прежде всего стоит отметить возрастание роли пехоты. Стрельцы составляли почти 27,5 % всех ратных людей, т.е. их стало более чем в 2,5 раза больше, чем треть столетия назад. Огнестрельное оружие перестало быть диковинкой и для всадников поместной конницы, которые старались обзавестись пищалями, карабинами и пистолетами, тем более что правительство все более и более настоятельно требовало этого. Заинтересованное в повышении боеспособности поместной милиции, правительство было готово пойти даже на то, чтобы выдавать обедневшим и «оскудевшим» детям боярским за казенный счет пищали, карабины, пистолеты и все необходимые припасы к ним. В итоге, если на смотре 1622 г. из 319 каширских служилых людей саблей и пищалью были вооружены 65 (20,4 %), то в 1631 г. великолукские, пусторжевские и невльские дворяне и дети боярские прибыли на смотр, поголовно вооруженные огнестрельным оружием — из 148 только один вооружился саадаком и саблей. И даже на юге, где обычный для XVI в. набор вооружения служилого человека из саадака и сабли продержался в качестве основного дольше всего, и там наметились серьезные подвижки к лучшему — на смотре белгородских дворян, детей боярских и казаков 1638/1639 гг. 215 служилых людей явились с пищалью и саблей, 6 с саблей и пистолетом, 3 с карабином, 5 с карабином и саблей, 19 с пищалью и рогатиной, 1 с саадаком, пищалью и саблей, 2 с пищалью, пистолетом и саблей, 1 с карабином, пистолетом и саблей, 1 с саадаком, пищалью и саблей и только 26 с саадаком и саблей и 14 с рогатиной (менее 15 %). Теперь прежняя формула «конно, людно и оружно» выглядела несколько иначе, чем полстолетия назад — зажиточный сын боярский мог сказать про себя, что он «…будет на коне, в збруе пансыре да в шишаке. Ружье пищаль да сабля. Да за ним человек на мерине с пищалью да саблею…», ну а тот, кто попроще, обходился просто саблей да пищалью или парой пистолетов.
 |
|
|
Однако при всех этих переменах боеспособность московского войска в 20-х гг. XVII в. оставляла желать лучшего. Почти 3/4 ратных людей, 72 тыс. из числившихся в списках Разрядного приказа, не могли нести полковую службу и были годны в лучшем случае для «осадного сидения» по причине своей бедности и «оскуделости». Потрясения и разорение Смутного времени оказалось слишком велико, чтобы его последствия можно было преодолеть за 10-15 лет. Даже выдаваемое время от времени царское денежное жалование не позволяло им нести прежнюю службу. Реально московское правительство в начале 30-х гг. в случае большой войны и дальнего похода могло рассчитывать всего лишь на 15850 дворян и детей боярских полковой службы (из них своего рода «гвардия», думные и московские чины, составляла 2642 человека). В поле могли выйти также примерно 7,5 тыс. московских же стрельцов. Кроме того, в полевую армию могло войти некоторое количество казаков, пушкарей, служилых иноземцев, татар и инородцев. Всего полевая армия могла включать в себя максимум 50 тыс. ратников, не считая боевых холопов. Из этого числа нужно сразу вычесть, по меньшей мере, около 10-15 тыс. человек, которые ежегодно должны были нести службу на южной границе для «бережения» от татарских набегов.
При таком раскладе сил, учитывая снизившуюся боеспособность поместной конницы, татар и казаков говорить о наступательной войны против Речи Посполитой, находившейся, казалось, в расцвете своего могущества, было бессмысленно — поражение России в войне было неизбежным. Между тем в 20-х гг. XVII в. внешнеполитическая конъюнктура для России складывалась как нельзя более благоприятно. В 1618 г. началась знаменитая Тридцатилетняя война. В той или в иной мере, прямо или косвенно, в эту войну оказались втянуты практически все государства Европы, в том числе и Речь Посполитая. Московское правительство попыталось использовать разгоревшуюся войну в своих собственных интересах. Поиск вероятных союзников по борьбе с поляками и литовцами, начавшийся едва ли не сразу после заключения Деулинского перемирия, в 20-х гг. активизировался, и очень скоро такой союзник нашелся — шведы. Как отмечал Б.Ф. Поршнев, русско-шведский союз был предопределен, т.к. основывался на единстве интересов «…православия (старой греческой веры) и протестантизма (евангелической веры) в борьбе против общего врага — агрессивного католицизма…». Завершив в 1629 г. очередной конфликт с Речью Посполитой, шведский король Густав-Адольф начал подготовку к вступлению в Тридцатилетнюю войну на стороне антигабсбургской коалиции. В ответ имперцы начали переговоры с королем Речи Посполитой Сигизмундом III относительно оказания им военной помощи. Слухи о них не могли не встревожить Швецию и ее патрона Францию. Естественно, что король Швеции, Густав-Адольф и его министры проявили чрезвычайную заинтересованность в том, чтобы Россия не только оказывала им моральную и материальную помощь, продавая по льготной цене зерно, но и как можно скорее объявила войну Речи Посполитой. И если раньше Москва выжидала, то теперь там решили, что время реванша настало. В июле 1633 г. истекал срок действия Деулинского перемирия. Никаких подвижек в позиции польских властей относительно спорных вопросов в отношениях между Москвой и Варшавой не наблюдалось, более того, русские власти стали получать известия о передвижениях отрядов реестровых казаков к русской границе. В итоге, после долгих споров московское правительство по настоянию патриарха Филарета решило начать подготовку к войне.
 |
|
|
Готовясь к войне, Михаил Федорович и его советники вспомнили об опыте, полученном в годы Смутного времени — европейские наемники и обученные по голландскому образцу русские ратники сражались с поляками, литовцами и казаками успешнее, чем русская поместная конница, казаки и стрельцы. Поэтому становится понятным, почему московские власти, приступив к военным приготовлениям, решили снова обратиться к «голландскому» опыту. Так было положено начало военным реформам XVII в. в России.
Формирование армии «новой модели» (термин достаточно условный, но вместе с тем он, на наш взгляд, лучше отражает главную особенность полков солдатского, драгунского и рейтарского строя — ) в начале 30-х гг. представляет, несмотря на свой незавершенный характер, большой интерес как первый серьезный опыт перенимания передовых принципов западноевропейского военного строительства с одновременной их адаптацией к русским условиям и как образец для последующих шагов в этом направлении, предпринимавшихся впоследствии. В ней, как в капле воды, отразились все характерные черты военной революции в Европе и трудности ее осуществления в России в те годы.
Приступая к работе по воссозданию обученной по-европейски армии, московское правительство, вероятно, первоначально попыталось, используя иностранных инструкторов, подготовить обученный по иноземному образцу корпус из русских служилых людей. Во всяком случае, именно так можно истолковать предпринятую в апреле 1630 г. попытку набрать 2 солдатских полка из оскудевших боярских детей, которые не могли нести полковую службу и в случае войны с Речью Посполитой или татарами оказывались не у дел. Однако набор детей боярских шел довольно туго — пешая служба была тяжела и не слишком почетна. К сентябрю 1630 г. удалось набрать ни много, ни мало, а целых … 60 человек! Пришлось срочно принимать меры для того, чтобы набор пошел успешнее. Было разрешено набирать в солдаты казаков, татар, а также добровольцев. Работа после этого пошла успешнее, и к декабрю 1631 г. было набрано 3323 человека. Это позволило развернуть 2 солдатских полка полковников Александра Лесли и Франца Пецнера (он умер в октябре 1631 г. и его сменил полковник Индрик (Генрих) ван Дам).
А. Рябушкин. «Михаил Федорович и Боярская дума»
Однако медленные темпы формирования первых русских солдатских полков вызвали серьезные опасения патриарха Филарета, для которого война с Речью Посполитой была личным делом. Патриарх, несмотря на весь свой консерватизм, решился пойти на набор иностранных наемников. Сама идея приглашения на русскую службу наемного корпуса в несколько тысяч человек существовала довольно давно. Еще в 1629 г. эльбингский чиновник А.К. фон Клицин обратился к Михаилу Федоровичу с предложением набрать в Германии 3 тыс. пехотинцев и 1 тыс. кавалеристов. Предложение получить готовых и уже обученных солдат и командиров вызвало большой интерес в Москве, и потому когда в конце 1630 г. с такой идеей к московским властям обратился служилый иноземец Александр Лесли, его предложение было утверждено 30 декабря 1630 г. В начале февраля 1631 г. Лесли отправился в Европу с поручением набрать 5 тыс. наемников, а также артиллерийских мастеров. Для того чтобы способствовать его работе, Посольский приказ направил соответствующие грамоты королям Британии, Швеции и Дании, а также голландскому правительству. Обращает на себя внимание тот факт, что наемников предполагалось набрать в протестантских странах — с одной стороны, здесь сказывалось недоверие русских властей к католикам, а с другой — протестантские страны переходили или уже перешли к наиболее современной и прогрессивной голландской военной системе, уже опробованной в русских условиях два десятилетия назад. Естественно, что и русские неизбежно должны были оказаться под их влиянием приступив к созданию новой армии.
Лесли, а также направленные за границу стольник Племянников и подьячий Аристов 25 января 1631 г. получили указание осуществить массовую закупку оружия, холодного и огнестрельного, а также доспехов, для солдат новых полков, и, кроме того, приискать на русскую службу опытных мастеров-оружейников, прежде всего литейщиков, умеющих отливать пушки и ядра, лафетчиков и колесников.
Одновременно с Лесли в Северную Германию отправился другой служилый иноземец, голштинец полуполковник Генрих ван Дам в сопровождении комиссара. Ван Даму было поручено набрать полк в 1600 солдат и закупить для него оружие на месте. В контракте, заключенном с ван Дамом, подробнейшим образом расписывались обязанности обеих сторон и особенности структуры и вооружения нанимаемого полка. «…А быть де солдатам к бою с мушкетом да у них же у всякаго человека вилки да короткия списа, а без того де к бою с польскими конными людьми (выделено нами — ) нельзя быть, а носить де мушкеты и вилку и списки солдаты нескучны…».
 |
|
|
Особый интерес представляет организация полка, ставки оплаты и количество необходимого вооружения и амуниции, изложенная в контракте, поскольку они стали своего рода образцом на последующие годы. Согласно договору, в полку должно было быть 160 начальных людей и 1600 рядовых, разделенных на 8 рот. В роте должно было быть 20 начальных людей (в том числе капитан, поручик и прапорщик, 3 сержанта-пятидесятника, каптенармус, квартирмейстер-заимщик, нарядчик над шляхтою, писарь, 6 капралов-подпятидесятников, лекарь, 3 барабанщика) и 200 рядовых, из них 128 вооружались мушкетами, подсошками и полупиками, 64 — шпагами и пиками, а 8 служили в качестве посыльных. Каждая рота делилась натрое, по 69 человек (соответственно 46 мушкетеров и 23 пикинера). Солдаты и начальные люди должны были получать значительное жалование — не меньше 4 с полтиной рублей на человека на месяц вперед + подъемные по 15 рублей на человека. Всего же расходы на найм полка без учета стоимости оружия должны были составить 26400 рублей. В специальной ведомости, поданной ван Дамом на имя боярина И.Б. Черкасского в феврале 1631 г., подробно расписывался состав вооружения и амуниции, которые нужно было приобрести для оснащения полка. По мнению полуполковника, на полк требовалось 1100 мушкетов общей стоимостью 1050 рублей, 600 пик — 432 рубля, 8 знамен — 80 рублей, 8 протазанов — 32 рубля, 40 алебард — 80 рублей, 24 барабана — 84 рубля, 150 пудов фитиля — 960 рублей, итого 2718 рублей.
 |
|
|
Миссия Лесли и ван Дама, несмотря на дипломатическую поддержку и благожелательное отношение к их усилиям со стороны шведов и датчан, была не слишком успешной. В Европе шла Тридцатилетняя война, и спрос на обученных солдат в Европе был высок. Поэтому желающих послужить царю варварской и дикой Московии оказалось немного. В 4-х наемных полках, полковников Александра Лесли, Якоба Карла фон Хареслебена, Ганса Фукса и Томаса Сандерсона, выступивших в составе армии боярина М.Б. Шеина и окольничего А.В. Измайлова на Смоленск в конце лета 1632 г., было всего лишь 3838 солдат-«немцев» (вместо планировавшихся первоначально 5 тыс.).
Очевидно, убедившись в том, что укомплектовать сколько-нибудь значительный корпус пехоты иностранными наемниками в обозримые сроки вряд ли будет возможно, в Москве решили продолжить создание укомплектованных русскими служилыми людьми полков, обученных по голландскому образцу. В начале весны 1632 г. началось формирование еще 2-х русских полков — полковников Тобиаса Унзина и Валентина Ростформа, а в апреле — еще 2-х, полковников Якова Вильсона (смененного вскоре Юрием Матейсоном) и Вильяма Кита. Уже в ходе начавшейся Смоленской войны было начато формирование следующих 2-х солдатских полков полковников — Александра Крофорта (Кроуфорда, еще одного шотландца на русской службе, «выехавшего» из Дании в Россию в 1629 г.) и П. Кинемонта.
Помимо пехотных, по предложению приглашенного Лесли французского подполковника Шарля (Самуила) д’Эберта (Делиберта) в июне 1632 г. началось формирование первого настоящего кавалерийского полка в русской армии — рейтарского. Снаряженный и обученный по-европейски, он стал первой регулярной кавалерийской частью русской армии. В следующем году было начато формирование еще одного регулярного полка — драгунского полковника Александра Гордона, представлявшего собой посаженную на конь пехоту. Рейтарский полк к декабрю 1632 г. имел в строю 1721 человека, а драгунский полк насчитывал в январе 1634 г. 1576 человек.
 |
|
|
Поскольку конная служба считалась более дорогостоящей и привилегированной, жалование драгунам и рейтарам было положено большее, нежели пехотинцам. Так, рейтар должен был получать 3 рубля в месяц и еще 2 рубля на коня. Драгун получал от казны лошадь, оружие, всю необходимую амуницию, помесячный «корм» и 4 рубля жалования в год на одежду, седло, сбрую и пр. Рейтары обучались стрелковой тактике, как и полагалось нормальной европейской кавалерии того времени. В этом они радикально отличались от своих противников поляков, которые делали ставку на неудержимый натиск и удар с холодным оружием в руках. Тактика польской конницы была более прогрессивна. Однако время для ее внедрения в России пока еще не настало, тем более что в Европе она считалась своего рода ересью и в принципе хорошо обученное и дисциплинированное кавалерийское подразделение, встречающее огнем с места атакующую хоть и быстро, но в беспорядке иррегулярную конницу, имело все шансы на успех. Стоит обратить внимание, что в полку д’Эберта была создана драгунская рота, а в полку Гордона имелась собственная полковая артиллерия — 12 орудий. Все это также подтверждает тезис о том, что при обучении солдат этих полков главное внимание обращалось именно на достижение наивысшей возможной огневой мощи.
 |
|
|
Таким образом, основу новой русской армии составили 4 «немецких» и 8 русских солдатских полков общей численностью примерно 18,5 тыс. солдат и командиров. Драгуны и рейтары составили еще немногим более 3 тыс. человек. Всего же русская армия «новой модели» насчитывала около 22 тыс. солдат и командиров. Для этих воинских частей характерны все основные черты регулярной армии Нового времени: полное государственное обеспечение всем необходимым, от жалования и «корма» до оружия и амуниции; более или менее регулярное обучение тактическим приемам иностранными инструкторами с использованием протестантского опыта; относительно единообразное стандартизированное вооружение, амуниция и доспехи; четкая организационная структура, в корне отличавшаяся от той, которую имели прежние русские войска. Для новой армии, помимо четкой организации и структуры, было характерно введение правильного обучения. Без него, как было отмечено выше, протестантская военная система не могла нормально функционировать, ибо ее действенность зависела от того, насколько успешно будут взаимодействовать в бою как роты полка, так и составляющие роту капральства пикинеров и мушкетеров. Кроме того, большое внимание уделялось выработке навыков ведения слаженного, массированного артиллерийского и стрелкового огня, а также производству земляных работ и строительству полевых укреплений. Не случайно польские очевидцы и участники Смоленской войны единогласно отмечали, что русские, избегая полевых сражений, делали ставку на мощный артиллерийский огонь и пальбу из мушкетов, и тщательнейшим образом окапывались. Земляные валы, засеки, шанцы, батареи, туры, укрепленные лагеря, траншеи, рогатки, большие и малые деревоземляные острожки-блокгаузы, рвы — все это позволило Шеину и его армии практически полностью блокировать Смоленск, а потом, после подхода польско-литовской армии — выдержать тяжелейшую почти полугодовую осаду со стороны противника. Поэтому, единодушно отмечали поляки, с ними нужно воевать только по-«голландски» (! — ) — ведением постоянных земляных работ. Только так можно было избежать больших потерь от огня русской артиллерии и мушкетеров и заставить неприятеля сдаться.
 |
|
|
Армия Шеина по тем временам была весьма основательно оснащена артиллерией всех калибров (кстати говоря, выше уже неоднократно отмечалось, что со времен Василия III русские уделяли артиллерии большое внимание). Она располагала 154 орудиями — от тяжелых осадных пушек, гаубиц и мортир до легких полковых пушек, и это на 35 тыс. ратников в июле 1633 г., т.е. по 4,4 орудия на 1000 бойцов, втрое больше, чем рекомендовал для идеальной армии Наполеон. Что, как не это, в наибольшей степени характеризует то предпочтение, которое отдавалось в новой русской армии огню перед ударом!
Формирование новых полков потребовало от русского правительства и создания новой организации снабжения армии всем необходимым. Ранее проблема снабжения армии стояла не так остро, поскольку в значительной степени она сама обеспечивала себя. Теперь же все было не так. Более или менее однообразная организационная структура создаваемых полков, возложенная государством на себя обязанность снабжать полки всем необходимым для ведения войны, начиная от жалования и «корма» и кончая оружием и боеприпасами — все это неизбежно вело к перестройке государственного аппарата, созданию некоего подобия тыловой службы. Помимо пушек, пороха и ядер, новым полкам нужно было выдать из царской казны «…для ратного дела, по росписи, мушкеты, и алебарды, и барабаны, и кожи барабанные, и копейца железныя, и фетили, и лопаты, и заступы, и кирки…». И поскольку русская промышленность (если ее можно называть таковой) оказалась неспособной в нужные сроки освоить выпуск необходимых типов холодного и огнестрельного оружия и доспехов, пришлось обращаться покупать все необходимое за морем.
Прибегнув к помощи английских и голландских купцов и фабрикантов, проблему экипировки солдат и командиров новых полков удалось решить достаточно быстро. Уже весной 1632 г. в Россию начали поступать первые партии оружия, заказанных Лесли, Племянниковым и другими русскими представителями (только Лесли закупил в Голландии 1000 комплектов солдатских лат, 1000 мушкетов со всем необходимым снаряжением, 300 мушкетов с колесцовыми замками, 1000 пехотных пик, 1500 шпаг). Большие партии оружия и материалов были заказаны русскими представителями и у других иностранных купцов и фабрикантов. Так, в июле 1631 г. известный в то время голландский оружейный фабрикант Трик получил заказ на изготовление 5000 мушкетов в комплекте, 200 офицерских протазанов, 400 унтер-офицерских алебард, 200 пистолетов, другой голландец, П. де Виллем, изготовил по русскому заказу 6,5 тыс. мушкетных стволов, а английский предприниматель И. Картрайт в 1631 г. ввез в Россию 1000 мушкетов, 1000 мушкетных замков, 600 пар пистолетов, 400 пар пистолетных стволов, 200 шпаг. Еще один англичанин, И. Капер, продал русским 5000 шпаг в комплекте. В Нарве в 1632 г. было куплено 7200 мушкетов и карабинов в комплекте по цене за мушкет 1 руб. 23 алт. 1 деньга и за карабин — 4 руб. 30 алт. И это не считая ввоза в Россию тысяч пудов железа, меди и свинца. Казна взяла на себя также и снабжение армии одеждой, провиантом и фуражом. Для доставки необходимого оружия, амуниции, провианта и фуража потребовалось создать колоссальный обоз — только под имущество пехотных полков армии Шеина, выступившей в поход осенью 1632 г., потребовалось 1471 подвода.
Одновременно в Москве попытались избавиться от столь тягостной зависимости от иностранных поставок оружия и амуниции. Видимо, не случайно в 1629 г. во всех городах и деревнях была осуществлена перепись кузнецов и литейщиков, которым в следующем 1630 г. была определена обязательная норма работ по выполнению государственного заказа. В феврале же 1632 г. голландские купцы А. Виниус с братом и Ю. Виллекен получили разрешение Михаила Федоровича на постройку железоделательных мануфактур под Тулой. Так что можно с уверенностью сказать, что военная реформа начала 30-х гг. XVII в. ускорила процесс перестройки государственного аппарата, формирование российского варианта абсолютистского государства и мануфактурной промышленности как нового явления в экономике России.
Какова же судьба этой армии «новой модели» и вообще итоги реформы? Не касаясь в целом военных результатов Смоленской кампании, вокруг которых споры продолжаются уже второе столетие, стоит отметить, что новые русские войска, обученные по-европейски, дрались не пример лучше, чем ранее, и не только пехота, но даже рейтары бились на равных с поляками. Сами поляки отмечали, что русская пехота лучше, чем та, которой располагали они сами. Однако крах Смоленского похода самым пагубным образом сказался на судьбе новой армии. В Москве посчитали, что она обходится слишком дорого, и после завершения войны остатки полков были распущены по домам. Еще бы, содержание немецкого наемного пехотного полка обходилось в месяц в 5578,5 рублей, русского — 4376 рублей (из них 2079 рублей уходило на жалование начальным людям), драгунский полк стоил в месяц 3002 рубля. Если до начала Смоленской войны расходы на содержание армии оставляли около 275 тыс. рублей ежегодно, то только с сентября 1632 по октябрь 1633 г. на содержание наемников и полки «новой модели» ушло около 430 тыс. рублей. Всего же затраты на армию Шеина и вспомогательный корпус князей Д.М. Черкасского и Д.М. Пожарского составили около 600 тыс. рублей.
Осада Смоленска русскими в 1632 г.
Разочарование, охватившее московское правительство после поражения, смерть главного вдохновителя военной реформы патриарха Филарета, сложное финансовое положение, непонимание правительством и самим Михаилом Федоровичем, человека абсолютно невоенного и совершенно не разбирающегося в военном деле, значимости сделанного в 1630-1634 гг. — все это, казалось, остановило военную реформу на подъеме. Однако такой вывод, если внимательно присмотреться к событиям не только в России, но и за ее пределами, будет несколько преждевременным. Постоянная регулярная армия еще была новинкой даже в Западной Европе, и повсеместно она стала распространяться фактически только после завершения Тридцатилетней войны. Так что роспуск того, что осталось от армии «новой модели» после смоленского «невзятья», был вполне закономерным шагом. Кроме того, эффективность, показанная в ходе борьбы за Смоленск солдатскими, рейтарскими и драгунскими ротами, оставила заметный след в сознании правящей верхушки. Опыт, знания и умения смоленских ветеранов вскоре снова оказались востребованы.
Связано это оказалось с обострением русско-татарских отношений и возросшей угрозой войны с Турцией. Крым с начала XVI в. представлял все возрастающую угрозу для России, и защита южных рубежей была предметом постоянной головной боли московского правительства. К концу XVI в. система обороны степной границы в целом был отработана. В нее входила цепь мощных крепостей к югу от столицы, служивших опорными пунктами для войск, укрепления проходившей южнее Оки Засечной черты и выдвинутые далеко в степь сторожи. Однако эта система работала надлежащим образом только в том случае, если на ней находилась крупная группировка войск. Но с началом Смоленской войны численность полков на степном рубеже была резко сокращена, татары прорвали систему обороны и опустошили южные русские уезды и волости. Отдельные их отряды рыскали даже на юге Московского уезда, чего не было со времен Смуты.
Московское правительство пришло к выводу, что оборона южной границы нуждается в серьезном усовершенствовании, и не в последнюю очередь в увеличении ее глубины за счет выдвижения рубежей развертывания полков как можно дальше на юг. Уже в 1635 г. началось строительство нового оборонительного рубежа, который впоследствии получит название Белгородской черты. Новые фортификационные сооружения должны были обеспечить прикрытие русских поселений южнее Оки и одновременно дать возможность полкам дворянской конницы встретить татарские отряды до того, как они приблизятся к сердцу Русского государства. Работы над их сооружением велись чрезвычайно интенсивно и быстро. В 1635-1636 г. земляным валом с острожками и укрепленными городками была перекрыта Ногайская сакма, затем начались работы по разметке и строительству валов и острогов поперек трех других сакм — Муравской, Изюмской и Кальмиусской.
Известия о разворачивающихся крупномасштабных фортификационных работах на традиционных путях татарских набегов не могли не вызвать серьезной обеспокоенности и тревоги в Крыму. Уже в 1636 г. крымские татары попытались прощупать оборону на южных рубежах России. Новая попытка осуществлена осенью следующего года. В феврале 1638 г. крымский хан Бахадур-Гирей в категорической форме потребовал разрушения построенных новых городов на южной границе, угрожая в противном случае войной. К тому же донские казаки в 1637 г. совершили внезапный набег на Азов, турецкую крепость, запиравшую устье Дона, и овладели ею «…для зипунов своих казацких…».
Отношение между Москвой, Бахчисараем и Стамбулом, и без того были достаточно напряженные из-за непрекращавшихся вылазок донских казаков, еще более обострились. Готовясь к очередной летне-осенней кампании, в Москве решили усилить выставляемые на «Берегу» полки отмобилизованными солдатскими и драгунскими полками, ядро которых должны были составить опытные ветераны Смоленской войны. Уже в марте 1637 г. некоторое количество старых смоленских солдат было призвано на службу и отправлено на «осадное сидение» в Тулу вместе со стрельцами и казаками.
A. Рябушкин. Стрелецкий дозор у Ильинских ворот в старой Москве
За этим первым шагом последовали новые. В декабре 1637 г. на Казань боярину князю Б.М. Лыкову и дьякам Ф. Панову и С. Матвееву был послан царский указ о созыве на службу смоленских ветеранов. Весной следующего года в Москве было объявлено о наборе на царскую службу 4 тыс. драгун и 4 тыс. солдат, в т.ч. и старослужащих. Достаточно быстро выяснилось, что запись в солдатские полки идет слишком медленно, и правительство, обеспокоенное возможным срывом планов набора солдат, прибегнуло к принудительной записи детей боярских в солдатскую службу, а затем и к набору даточных людей. Только тогда намеченные планы удалось не только выполнить, но и перевыполнить. В ходе летне-осенней кампании 1638 г. на южных рубежах было собрано, обучено и вооружено внушительное количество ратных людей, определенных в драгунскую и солдатскую службу. При сопоставлении сохранившихся документов можно сделать вывод, что в момент наивысшего напряжения сил на Засечной черте находилось, по меньшей мере, 2 драгунских и 3 солдатских полка (полковников А. Краферта, В. Росформа, подполковника Я. Вымса и майора Р. Кормихеля) а также выделенные из их состава отдельные команды общей численностью 13791 человек — всего лишь на треть меньше, чем во время Смоленской войны. Сами полки выступали, скорее всего, в качестве административных единиц, поскольку единообразного устройства они не имели. Более или менее одинаковое устройство имели только драгунские и солдатские роты.
Предпринятые меры по сосредоточению на границе значительных сил заставили крымского хана умерить свой воинственный пыл. Большого набега татар ни летом, ни осенью не последовало, и потому в целях экономии средств набранные полки в октябре 1638 г. были распущены по домам.
Очевидно, что опыт с призывом на службу старых солдат и даточных людей и обучением и вооружением их по-европейски в Москве был признан вполне успешным, поскольку он был повторен и на будущий год. По указу от 6 марта 1639 г., в котором был подробнейшим образом расписан порядок набора, обеспечения оружием и амуницией и размеры жалования, боярин И.П. Шереметев и дьяк В. Прокофьев должны были собрать в Москве, Туле, Рязани, Веневе, Одоеве и Крапивне распущенных на зиму солдат и драгун. Месяцем позднее положения этого документа были дополнены и расширены еще одним царским указом. Основную массу набранных солдат и драгун в новые полки составили, как и прежде, даточные люди и малопоместные или же вовсе беспоместные дети боярские. Так, 27 июня 1639 г. в Тулу было послано для несения гарнизонной службы под началом полковника Александра Краферта 1295 кормовых солдат и драгун и вместе с ними 1330 даточных людей с вотчин и поместий. Среди них старых смоленских солдат было немного — так, с 1 июня по 1 июля 1639 г. в Разрядном приказе у дьяка Ивана Замыцкова записались на службу и получили «на платье» и кормовые деньги всего лишь 269 солдат. Этого, конечно, было явно недостаточно для того, чтобы полностью укомплектовать ветеранами набираемые полки. Но они вполне могли составить кадровое ядро полков и ускорить процесс их приведения в боевую готовность, тем более что большинство из них уже прошли первоначальное обучение в предыдущем году.
Сбор ратных людей, согласно росписи от 14 мая 1639 г. дал следующие результаты: набрано было 3 смешанных полка (полковников Александра Краферта и Валентина Росформа и подполковника Якова Вымса) включавших в себя как драгун, так и солдат и 3 отдельных команды (в т.ч. ротмистра В. Далмацкого и майора Лаврентия Крымзера), в которых было 687 начальных людей русских и иноземцев, 9 нестроевых, 105 трубачей и барабанщиков, 3211 драгун и 5371 солдат. Примечательно, что, судя по всему, в Москве уже неплохо понимали превосходство обученных по новому войск над старыми. Во всяком случае, полковник Александр Краферт получил в 1639 г. указ из Разрядного приказа обучить московские стрелецкие приказы Алексея Полтева и Михаила Баскакова «салдатцкому строю». Интересен и другой факт — в расположенные в Туле солдатские полки были направлены 20 московских пушкарей. Очевидно, что солдатский и драгунский полки Александра Краферта (а, возможно, и полки Якова Вымса и Валентина Росформа в том числе) имели и собственную полковую артиллерию. Во всяком случае, вряд ли случайным было пребывание среди начальных людей полка Александра Краферта полкового пушечного урядника. Вся эта масса ратных людей с наступлением зимы была снова, как и в предыдущие годы, распущена по домам — содержание их было слишком накладно для казны. Вместе с тем очевидно, что такая практика (созыв солдат и драгун из отпусков на летнюю службу с последующим роспуском с началом зимы) была продолжена и в последующие годы.
С. Иванов. Стрельцы
Подводя итог всему вышесказанному, можно с уверенностью утверждать, что московское правительство, несмотря на весь свой консерватизм, с начала 30-х гг. XVII в. твердо стало на путь постепенной «вестернизации» своей армии. Создав в годы Смоленской войны первые полки армии «новой модели», оно по бытовавшей в то время традиции и в Европе, и в России, распустило их по домам после завершения войны. Однако полученный опыт и созданные кадры были востребованы практически сразу после завершения войны. Фактически сколько-нибудь длительного перерыва в бытовании полков солдатского и драгунского строя между окончанием Смоленской войны и началом следующей войны с Речью Посполитой не было.
Говоря о строительстве Белгородской черты, напрямую связанном с этими событиями, нельзя не остановиться и на еще одном показательном факте. Во время ее создания и при модернизации ряда крепостей и оборонительных сооружений некоторых крупных городов в XVII в. явственно прослеживаются элементы новых европейских фортификационных систем, один из характерных признаков военной революции. Выше уже отмечалось, что, принимая решение о строительстве черты, московское правительство стремилось передовой рубеж развертывания полков вынести как можно дальше на юг и прикрыть его системой крепостей. По мнению В.П. Загоровского, на это решение повлиял опыт создания подобных укрепленных линий на Оке, под Тулой, и в Рязанской земле.
Однако на наш взгляд, нельзя исключить в данном случае и определенного влияния из-за рубежа. Известно, что Мориц Нассауский придавал строительству укрепленных линий для защиты от вторжений испанских армий большое значение, и по его настоянию голландские инженеры возвели несколько таких линий по нижнему течению Рейна и Мааса. Поскольку с начала XVII в. на русской службе было немало иностранных военных специалистов, знакомых с новыми методами ведения войны, в том числе и крепостной, то можно предположить, что информация о голландских укрепленных линиях могла повлиять на решение о строительстве Белгородской черты. Правда, это скорее относится ко 2-му этапу ее создания, который начался после 1646 г., когда отдельные городки и земляные валы поперек главных татарских сакм стали соединяться в сплошные укрепленные линии. Тем не менее полностью исключить иностранное влияние на 1-м этапе (1635-1645 гг.), на наш взгляд, нельзя.
Косвенным образом этот вывод подтверждается тем, что, если в 1625 г., к примеру, русский мастер Конон Федотов возвел вполне традиционную крепостную ограду из башен и стен для Астрахани, то уже в 1632 г. при модернизации укреплений Новгорода, Камышина и Ростова иностранные инженеры Реденбург, Матсон и Бейли применили бастионную систему фортификации, развитие знаменитой trace italienne. Тогда же голландец Ян Корнелий был послан в Ростов «для государева земленого дела» и руководил сооружением вокруг города земляного вала — скорее всего, по образцу, характерному для голландских укреплений того времени. Так или иначе, новые фортификационные системы стали проникать в Россию. Еще один из основных признаков начинающейся военной революции оказался налицо.
Таким образом, подводя общий итог военного строительства в России в 1-й половине XVII в., необходимо отметить следующее. Московское правительство, руководствуясь в вопросах военного строительства привычными идеями, не могло остаться в стороне от новомодных веяний и не без успеха попыталось применить их на практике в ходе конфликтов с Речью Посполитой и татарами. Полностью отказаться от старой военной системы власть была еще неспособна в силу различных причин как объективного, так и субъективного характера. Однако при всей ограниченности шагов по реформированию военной сферы, предпринятых при Михаиле Федоровиче, русскими был накоплен ценнейший опыт создания армии «новой модели», который потом с успехом был использован его сыном Алексеем Михайловичем.
