1313-1359. Зенит. Исламская революция и смена доминанты

в) 1328-1331. Выбор митрополита

После разгрома 1328 г. Тверское княжество лежало в руинах и временно (только временно!) выбыло из большой политики, тем более что Тверским князем стал Константин Михайлович, находящийся под московским влиянием. Но и нынешний победитель — Иван Калита — ещё отнюдь не являлся самовластцем на Руси. Великое княжение было поделено на двое. Новый митрополит Феогност после истории со Псковом решил не мироволить великому князю Владимирскому и уехал в Киев. Под руководством великого князя Гедимина всё больше разрасталась Литва, уже фактически поглотившая треть Руси. Александр Михайлович, пробыв полтора года в Литве и заключив тайный союз с Гедимином, вернулся в 1331 г. во Псков и стал там княжить. Хан Узбек, прозрачно намекая, что с ним шутки плохи, казнил в 1330 г. в Орде Стародубского князя Фёдора Ивановича. В Византии — единственном, хотя и слабом, естественном союзнике Руси — идёт гражданская война. Внук воюет с дедом — Андроник III с Андроником II. Оба начинают искать помощи у католических стран, ведут переговоры с папой Римским. А османские турки Урхана тем временем делают Византию всё меньше и меньше.

В этих сверхсложных условиях Иван Калита сумел выбрать успешный курс развития своих земель, курс на интеграцию почти (а точнее — сравнительно) без пролития крови своих подданных. С его вокняжением настала «великая тишина» на Руси, растянувшаяся почти на 40 лет. Эту «тишину» Калита начал наводить начиная со своего собственного княжества, сумев в рекордно короткие сроки покончить с преступностью и разбоями на дорогах. Также были существенно улучшены торговые порядки, где за образец бралось Тверское княжество, составлен градской устав для Москвы по примеру византийских аналогов. Желая привлечь к себе митрополита Феогноста, Калита начал строительство в Московском Кремле сразу четырёх каменных храмов и сделал богатые земельные дарения Церкви. Желая привлечь на подконтрольные ему территории как можно больше жителей из других княжеств, Калита дал десятилетнюю отмену всех налогов для поселенцев, перебиравшихся в Московское княжество на постоянное место жительство (желающих оказалось немало). Также он проводил политику на переманивание к себе виднейших бояр из соперничающих княжеств. Калита исхитрился измыслить совершенно новое средство для усиления своего государства — покупку ярлыков.

«Иван не думал, хорошо он поступает или худо. Он даже и не оправдывал себя, и уже не колебался, как тогда, впервые, покупая ростовский ярлык. Он знал: это его путь собирания русской земли. Только его и ничей больше. Он многое, почти все, перенял у других. Одно у ростовских князей, иное у Михайлы Тверского, что и из Византии пришло по пригожеству. Так, глядя на соседей, заповедал Москву в нераздельное владение детям, наметил старшему, Семену, особую долю на старейший путь. Перенял навычаи мытного двора тверского, перенимал иное прочее, но затею с ярлыками измыслил сам. И об этом молчал. Запрещал даже и писать. Ни в летописании, ни в грамотах княжеских не было и следа того, что новый князь владимирский покупает у хана волость за волостью, серебром добывает то, что не удавалось добыть прежним князьям великим ратною силой. А измыслил давно. Еще когда был жив Юрко. И тому не сказал. Чуял — не поймет. А в те поры, как измыслил, даже не понял, почто таковое простое никому допрежь него не пришло в голову?

Каждый князь держал свое княжение по роду, по обычаю, от отцов, дедов, прадедов… Держал, доколе не пришли татары. С той поры и начали русские князья ездить в Орду на поклон и получать там ярлыки на свои княженья. А что значил ярлык? Ярлык значил, во-первых, что хан признает князя владетелем и не сгонит его со стола и защитит, ежели кто другой его попробует согнать. Ярлык, во-вторых, значил то, что князь волен сам собирать дань для Орды со своего княжества и отвозить хану. Дань иногда отвозили сами, но чаще передавали великому князю владимирскому, и тут была долгая пря из роду в род, доносы, наветы, недоимки… И ярлык ханский постепенно стал означать, во-первых, право собирать дань, и уже во-вторых — все прочее.

И за ярлык платили. Давали дары, которые чем дальше, тем больше превращались в обычный выкуп своих же княжеских прав. А с воцаренья Узбекова и вовсе началась торговля. Тем паче хану постоянно не хватало серебра. Иван долго думал и прикидывал и наконец решился. Предложил хану (сперва выдав дочь за ростовского князя!) самому выплачивать ордынский выход с Ростова: взять на себя ярлык ростовский. Ну и, конечно, самому собирать дань! Не сгоняя князя со стола, ни с сел и волостей, самому князю принадлежащих, не трогая прав наследственных… И объяснил тому и другому, хану и Константину Ростовскому: так-де порядку станет более и выход учнет поступать в срок (Ростов сильно обеднел и постоянно задерживал дани). И хану спокой, и Константину легота. Пришлю своих бояр — только и дела!

Константину, тому некуда было деваться, а хан — хан уступил, передал ярлык на Ростов Ивану. Недешево обошлось! Ну дак и Ростова опосле не пощадили!

Не во своем княжестве, дак мочно было и сильно деять. Ограбили боярские терема (коих инако-то и тронуть нельзя бы было!) и дворы посадские не обошли. Выгребли серебро из скрыней, позабирали родовое узорочье, многих вельмож ростовских разорили дотла. Разоренные потянули теперь на московские земли, получают леготу, обживают и распахивают лесные дикие Палестины… И опять прибыток великому князю владимирскому! Кто считал, сколь взяли на Ростове добра? Сколь передано хану, а сколь застряло в казне московской? Никто не считал. Иван один знал об этом, знал и прикидывал: хватит ли, чтобы выкупить у хана ярлыки на Ярославль и Дмитров?..

Из-за Ростова ославлен Иван, обозван и кровопийцей, и иудою, и какими невесть еще поносными словесами… Знали бы, что в замыслах его тайных таковыми куплями совокупити всю русскую землю! Чтобы великий князь владимирский — один! — ведал и дани и суд ханский и всю землю чрез то охапил в руце своя. Знали бы! Не знают. И добро. Стоит вызнать одному лишь суздальскому князю — и не усидеть Ивану на столе! А нужно не только усидеть. Надобно усилить себя настолько, чтобы уже и не дерзали противу…

Можно и грабить (ограбили же Ростов!), но токмо для высшей цели и токмо для блага Руси. Власть — бремя. И пока она для тебя пребудет бременем, дотоле ты прав. Иначе — не стоять великому княжению. И это было первое, чего не мог, на что не решался Михайло Тверской. А он, Иван, «тихий и скромный», решился. Пускай его заклеймят, яко татя, но он сим серебром соберет воедино Русь! И пусть черный народ тянет к Москве!»

Ростовское княжество было разделено с 1320 г. между двумя малолетними князьями на две половины: Борисоглебскую и Усретинскую. Иван купил ярлык именно на Борисоглебскую половину, предварительно женив князя Константина Васильевича на своей дочери Марии. Не удовлетворившись только сбором налогов с этого княжества, Иван послал в Ростов целую армию из наиболее горячих своих подданных во главе с боярами Миною и Кочевой, которые откровенно разграбили Ростовское княжество, не очень даже взирая где Борисоглебская, а где Усретинская сторона. Сопротивлявшийся этому Ростовский тысяцкий Аверкий был повешен. Среди прочих был разорён и ростовский боярин Кирилл, который в связи с этим переехал на территорию Московского княжества под Радонеж, где и зажил, пользуясь освобождением от налогов. С этим боярином переехали и его сыновья — Стефан и Варфоломей, которых впоследствии на новой родине ожидали великие дела и слава в веках.

В 1328 г. хан Белой Орды Мубарек-Ходжа объявил о своей независимости от Золотой Орды.

А в 1329 г. митрополит Феогност, родом грек, приехал в Киев, намериваясь держать свою кафедру в древней русской столице. В Киеве княжил князь Фёдор, формально признававший власть Узбека. Но Узбек был от него далеко, а Литва — близко…

«У Феогноста, начиная с Жаравы, все росло и ширилось глухое раздражение: на увертливого Гедимина (сущего язычника!); на латинских патеров; на всю эту дикую Литву, приобщить которую к истинной православной вере едва ли возможет и он, Феогност; на бессилие и разброд среди христиан православных; на полное произвола и безлепицы самоуправство местных володетелей во всем этом краю, невесть кому подчиненном и неведомо кем управляемом. Ему удалось объединить вновь распавшуюся было митрополию токмо потому, что незадолго до его приезда (и к счастью!) скончался литовский православный митрополит… Но не успели сего митрополита предать земле, как уже оказалось, что имущество церковное — земли, стада и богатства — разграблено, расхищено неведомо кем, а частью присвоено князем Червонной Руси Любартом — Дмитрием Гедиминовичем. (Таковы здесь крещеные литовские князья!) Феогност твердо намерился составить опись пропавшего церковного имущества и требовать возврата. Однако успех сего был явно сомнителен: слишком высоко сидел властный похититель. Восхощет ли злостный язычник, обманно принимавший крещение от латинян, великий князь Гедимин, заставить своего сына воротить добро греческой православной церкви?

Там в Константинополе, откуда его посылали, снабдив твердыми инструкциями: возродить престол митрополитов русских в Киеве и не допускать впредь послаблений ни великому князю владимирскому, ни великим князьям литовским, — там явно не ведали и не понимали, что же здесь происходит на деле! И чем они могли помочь ему теперь в его нелегком подвижничестве, когда новый император, Андроник Третий, как он узнал только что от тайных гонцов, наголову разбит турками при Филокрене и зашатавшийся престол кесарей византийских начинает искать спасения в сближении с католическим Западом?!

Он ехал в Киев, все еще на что-то надеясь. Некогда, еще во граде Константина, он и сам хотел сесть на митрополию именно в Киеве, воротить сему древнему граду значение церковной столицы Руси и разумно править русской церковью, искусно лавируя меж Сциллою и Харибдой славянских земель — меж литовским и владимирским великими князьями, никому явно не отдавая предпочтения, но каждому указуя в делах духовных.»

Долго удержаться в Киеве митрополит Феогност не смог.

«Феогност с горем видел, что в Киеве ему не усидеть. Слишком разорен и слишком беззащитен был сей край, коему ныне вновь угрожали война и раззор, понеже Гедимин был зело не мирен с Ордою.

Сверх того, потребного всякому государству порядка здесь не было и в помине, … царили полный произвол и безначалие. Литовский князь раздавал города и земли как подарки, в полное владение, и каждый получивший удел местный князек мнил себя уже богом земным, самоуправно не токмо взимая подати, но и вмешиваясь почасту в дела святительские. А церковные громы Феогноста мало воздействовали на здешних князей земных, да и кого можно было испугать отлучением от церкви в краю, где всякий, отторгнутый православною властью, тотчас попадал в распростертые объятия латинян!..

Теперь, когда явно приблизился закат Ромейской империи (Феогност никогда, ни с кем не говорил об этом вслух, но про себя знал, что не обманывается и конец близок), латиняне или турки одолеют империю — все равно! И те и другие будут всеми способами уничтожать греческую церковь.

Некогда императоры вооруженной рукою усмиряли не в меру дерзких православных соседей: ту же Болгарию, Сербию или Грузию… Теперь должно, наоборот, искать сильного соседа, кто поднял бы затухающую звезду Византии и силою земной власти, вооруженной рукою дружин, утвердил вновь сияние веры православной, пусть и в иных землях, далеких от столицы Ромейской державы!

У Литвы, как бы то ни было, есть силы спорить с Ордою, а у владимирского князя — нет. И ныне, после того как в Орде одолели мусульмане (и те же мусульмане грозно нависли над Константинополем, уже почти отобрав Анатолию!), ныне связать судьбу православной церкви с Залесьем — не значит ли заранее подчинить русскую православную церковь исламу?! … Так что же, значит, надо помогать Литве? А католики? Но что лучше: спорить с силою или, явно не споря, подчинять постепенно эту силу духовному обаянию высокой культуры и тем обрести в конце концов новую почву для освященного православия, грозно стесняемого ныне и с Запада, и с Востока?

Он должен остаться здесь! Пусть не в Киеве, но хоть на Волыни! Он должен положить преграду католикам и ежели не самого Гедимина, то детей его обратить в православие! И тогда, быть может, столичный град Литвы-Руси возникнет опять именно здесь, на здешних плодородных землях и удобных путях: на Волыни ли, в Галичине или даже (он допустил и такое) в этом, неудобном днесь для обитания, Киеве!»

Феогност недолго пробыл в Киеве. Однако и там его успело посетить московское посольство с богатыми дарами. Не восприняв, однако, намёка, Феогност переехал на Волынь — обращать оттуда Литву в православие. Во Владимире-Волынском он прожил около двух лет, когда у него начались откровенные неприятности с Литвой.

«Епископы Луцка, Перемышля, Галича, Полоцка на второй год его пребывания в здешнем краю поверили наконец, что новый митрополит уселся у них нешуточно …Феогност, управлял, собирал, строил, был деятелен и, казалось бы, успешен в делах своих, но втайне, в душе, все более и более сознавал, что возводит здание на песке. Галичу и Волыни угрожали ляхи. Гедимин был пугающе непонятен. Католики наглели. Православные епископы Галича, Луцка и Перемышля не могли противустати латинянам, как должно. Торговлю захватили иноверцы: ломбардцы, немцы, ляхи, галицкие иудеи… Из Константинополя доходили злые вести: император Андроник Третий нынче терпел поражения в Болгарии, Ромейская держава разваливалась на глазах. Нечто неуправляемое, нечто неподвластное уму было во всем, что окружало митрополита. Даже в смиренной покорности селян на службах в соборе Богородицы было некое пугающее безразличие. Все склоняло к тому, чтобы сидеть и ждать рокового, как виделось уже, исхода. Но ни сидеть, ни ждать он не хотел. Слишком навидался этого безлепого ожидания гибели у себя, в Византии. Не для того он приехал на Русь, чтобы и здесь ведать одно лишь медленное умирание!»

Ещё в 1324 г. хан Узбек начал войну вместе со своим вассалом — царём Болгарии Георгием — против Византии. В 1329 г. он заключил мир с новым византийским императором Андроником III Палеологом. И уже в слежующем году Орда начала войну совместно с Болгарией, Византией, валахами и аланами против Сербии. Однако война оказалась крайне неудачной, ордынские войска были разбиты королём Сербии Стефаном в сражении при Вельбудже (1330). После этого Болгария разорвала свои вассальные отношения с Ордой.

Под впечатлением от этого разгрома ордынцев в.к. Гедимин начинает в 1330 г. свой второй поход на восток. В 1331 г. Юрий II Галицкий признал его своим сюзереном.

В 1331 г. во Владимир-Волынский поехал на постановление новоизбранный архиепископ Новгородский и Псковский Василий Калика. Однако псковичи уже давно желали основать у себя особую епархию, чтобы избавится от зависимости от «старшего брата». Но в этот раз их деятельно поддерживал князь Александр Михайлович, ставший Псковским князем, и ещё более деятельно — Гедимин Литовский. Причины поддержки у Александра были просты — как избранный князь он во всём должен был следовать настроением жителей Пскова (и Гедимина, как князь им спонсируемый). Намерения Гедимина были более тонкими. Поставив своего союзника (и чуть ли уже не вассала — Александра) князем во Псков и сделав независимым епископом Псковским своего ставленника, он надеялся попросту без особых хлопот прибрать и этот русский город к своим рукам, открывая себе этим дорогу и на богатейший город Руси — Новгород. По пути на Волынь Василий Калика был пленён по приказу Гедимина, который взамен за его освобождение потребовал особого епископа для Пскова от митрополита и принятие своего сына Наримонта князем на новгородские пригороды от Новгорода.

 

Гедимин. Гравюра XVII в.

Гедимин. Гравюра XVII в.

«Церковь не вмешивает себя в дела земные, но почто князь-язычник вступает в дела церкви и позорит его, митрополита, пред всею епархией?! Что он, сей грубый литвин, не возможет понять, яко сам разрывает тело церкви православной и неволею толкает к отделению от митрополии и Новгород Великий, и Русь Владимирскую? Что так править немочно и нельзя! Непристойно! Или понимает? Или и тут латиняне руку придожили? И кто, и что же тогда здесь он, митрополит русский: полновластный глава церкви божией или игралище князя, детский погремок в руце Гедиминовой, а такожде католиков, его окруживших?! Сегодня Гедимин схватил владыку новогородского, едущего на поставление к нему, и требует от задержанных бояр, дабы Новгород принял служилым князем его, Гедиминова, сына Наримонта … угрожая посадить в железа всех послов с владыкою во главе, а завтра он восхощет удержать любого из залесских епископов и потребовать взамен вокняжения в Суздале или Смоленске?! Язычник всегда останет язычником, пути духовные ему неведомы, и ничто, кроме прямого грубого насилия, не может измыслить таковой в делах земных! Вот на какой основе, вот на каком «камне», скорее схожем с хлябью морскою, воздвиг он, Феогност, престол русской православной митрополии!

Како возможно полагать тут прочным что бы то ни было?! Сегодня Гедимину угодно одно и он, зарясь на Новгород, не придумал ничего более разумного, чем захватить поезд владыки, а завтра ему станет выгодно иное и он примет католическое крещение, дабы завладеть Польшей и землями Ливонского Ордена!

А послезавтра умрет сам и те же латиняне поворотят все инако, погубив и саму Литву, а не токмо православных христиан в Великом княжестве литовском! … Нет, лучше московский князь … по крайней мере, вера православная в его земле нерушима суть!»

Новгородцы на удивление быстро согласились принять Наримонта Гедиминовича князем на пригороды, ибо Иван Калита уже начал показывать им свой жёсткий стиль правления, а после тяжёлой участи Твери ни один русский князь уже не дерзал открыто спорить с Москвой. У Новгорода оставался единственный путь — искать поддержку на стороне. На стороне Гедимина. Удовлетворившись пока этим, Гедимин отпустил Василия Калику на Волынь. Также туда отправился и кандидат в Псковские епископы Арсений.

«Теперь же, начав понимать, что происходит тут, на Волыни, и в самом Литовском княжестве, Феогност задумался сугубо. Было ясно, что новая епископия во Пскове нужна не только плесковичам, коих он не так давно из Нова Города отлучал от церкви, и, конечно, менее всего изгнанному тверскому князю. Сиди Александр Михалыч в Твери, сам бы, пожалуй, тому воспротивился! Надобно сие преже всего Гедимину. И ежели он, Феогност, воспротивится поставлению Арсения — на Волыни ему не усидеть.»

Посольство Александра Михайловича рисовало Феогносту весьма респектабельные воздушные замки: князь Александр с помощью Гедимина, Новгорода и Пскова возвращается в Тверь и силой возвращает великое княжение, принадлежащее ему по праву. Далее, великие князья Александр и Гедимин изгоняют татар-мусульман, от чего православию будет несомненная польза… Но пока ещё на Владимирском престоле крепко сидел Иван Калита, и митрополиту Феогносту пришлось делать непростой выбор: Тверь или Москва? Где, на чьей стороне сила, которую надлежит поддержать ему, митрополиту русскому? А он должен поддержать именно сильного. Это Феогност, византийский грек, весь строй мыслей и чувств коего создан был эпохою умирания великой империи, знал слишком хорошо.

25 августа 1331 года Феогност рукоположил Василия Калику в архиепископы Новгорода и Пскова, «Зане не достоит розрушити прежебывшая, но яко от отец и праотец заповедано, такоже пусть и впредь пребудет Плесков в руце архиепископов Господина Великого Новгорода!»

Вместе с архиепископом Василием Феогност направил в Новгород своё посольство. Когда они проезжали мимо Киева, на них совершил нападение князь Фёдор, который ни в чём не смел перечить Гедимину. Причём был захвачен в плен один из членов митрополичьего посольства.

«Феогност всерьез задумался о дальнейшем. Подходила зима. В пограничье меж Литвой и Ордою начинались сшибки уже нешуточные. Осенью Гедимин послал сына Наримонта на татар, но тот был захвачен в полон в неудачливом сражении с ордынцами. Ежели возникнет большая война, по всей здешней украйне пройдет, обращая города в руины, а села в пепелища, татарская конница. И что тогда? Уезжать в Вильну, под руку Гедиминову, с коим отношения были испорчены после отказа Арсению всеконечно?

Сам не признаваясь себе в том, Феогност чуял, что глупый разбой киевского князя (у коего он недавно гостил во граде!) его доконал. Ежели и такие вот, вроде бы близкие, игемоны, крещенные в православную веру, не гребуют грабежом митрополичьих людей и имущества в здешней земле, то что говорить о прочих? О язычниках или католиках? Нет, холодно стало на Волыни и неуютно весьма!

В нем закипало раздражение против палатина и синклита; противу неудачника-императора, который терпит на войне одни поражения и, в призрачной надежде спастись, хочет отдать греческую церковь под начало римскому папе; даже на патриарха с его причтом: не ведают, что содеялось тут! … И сиди на митрополии в Киеве! У такого-то! Высидишь!.. «Не мирволить владимирскому князю»! Тогда — кому мирволить? Язычникам? Католикам? Может, Ордену? Этим «божьим дворянам», как их зовут в Новгороде, убийцам и разбойникам! Что они все думают там, в Константинополе? Что он волен изменить течение времен? Подъять из могилы Ярослава Мудрого? Или, может, крестить Гедимина? Самому любо! Да токмо — крести его, попробуй! … Писать патриарху? Без толку. Ничего не изъяснишь издалека, ничего и не поймут!

Надо ехать самому. Отселе в Царьград. … Оттоле в Орду, к Узбеку, с коим надлежит поладить. А из Орды… Из Орды во Владимир Залесский, иного пути нет! К Ивану Данилычу. В конце концов, не так уж он и плох, по крайней мере, прямых разбоев над церковью не творит!»

Покинув Волынь, митрополит Феогност направился в Константинополь, оттуда — в Орду, а оттуда — во Владимирскую Русь.

Точка зрения © 2024 Все права защищены

Материалы на сайте размещены исключительно для ознакомления.

Все права на них принадлежат соответственно их владельцам.